Родерик упал на правое колено и повалился в сторону, ловя опору правой рукой. Тело сотрясли рыдания, а отрывистое дыхание эхом отозвалось в высокой, тихой часовне.

— Разве я недостаточно страдал? Разве я… разве я недостаточно любил, а затем потерял, чтобы удовлетворить твои жадные желания? Ты хочешь и дальше наказывать меня? Наказывать единственные души на этой земле, перед кем я могу открыть свое мертвое сердце? А-а-а-ах! Я ненавижу тебя, ты, дрянь! Приди, приди же наконец и прикончи меня! — задыхаясь, выпалил он, чувствуя, как по лицу текут слезы. — Ты уже ничего больше не способен сделать для меня — так что можешь послать меня в ад, если пожелаешь! Только освободи их всех от меня! — Последние слова вырвались у него с хрипом, с рыданиями, и он опустил голову на холодные камни перед алтарем, плечи его содрогались от рыданий.

И вот все произошло так, словно свечи в часовне догорели, золотистый отблеск угасал, переходя в мягкую, прохладную темноту. По мере того как угасал свет, замирали и рыдания Родерика, ив шумящем хаосе в его голове стали появляться более мягкие и нежные воспоминания.

— Мое самое дорогое сокровище, — шептала его мать. — Я очень-очень люблю тебя, Родерик… как любит тебя сам Господь. Целиком. Всем сердцем. У тебя сильное сердце… Такая сила способна изменить целый мир.

И Хью:

— Я обязан тебе моей жизнью, Рик, и я проведу остаток моих дней, пытаясь отплатить тебе за это. У тебя никогда не будет более преданного друга, клянусь тебе.

И Лео:

— Ты юбишь папу? Я тосе! И наконец Микаэла:

— Вы обещали защищать меня. Верю, вы так и поступите. Я люблю вас, Родерик. И хочу стать вашей женой.

Родерик вспомнил тех, кого любил и кто, в свою очередь, любил его. Воспоминания о них кружили вокруг него, взявшись за руки, поддразнивая и смущая его.

Почему, почему он вернулся из Константинополя весь израненный? Почему, если их поход был священным, его воины погибли, а он вернулся домой получеловеком?

А если бы не твои раны, увидел ли бы ты снова Аурелию? Увез бы Лео, чтобы спасти его от бедности и смерти?

Вернулся бы ты в Шербон рядом с Хью?

— Пришлось бы тебе тогда объявить о поисках; невесты, но ни одна женщина не осталась с тобой в замке Шербон, все в ужасе бежали, увидев тебя. Осталась только Микаэла.

Родерик знал, что единственным ответом на все эти вопросы было «Нет!». Если бы его и Хью рота одержала победу под Гераклеей, они, пожав плоды своей победы, вернулись бы домой, Хью смог бы заплатить долги и получить обратно свои земли, а Родерик спешил бы показать Магнусу свои награды. Хью и он расстались бы в Константинополе и, вероятнее всего, никогда больше не встретились бы.

Не было бы ни ночных кутежей, ни ядовитых замечаний по поводу плачевного состояния жизни Родерика — насмешек над ним, защиты его и воодушевления со стороны друга. Ни красных сапог из телячьей кожи, попадающих по утрам в поле его зрения, своим топотом призывающих его проснуться и браться за дело. Никого, с кем можно было бы поделиться горькими воспоминаниями.

Ни черноглазого разбойника, бегавшего по Шербону, его беззаботного смеха и того, как он бросается на Родерика, словно каждый раз впервые видит его.

Ни мисс Форчун и ее ангельского голоса, придавшего мягкий женский оттенок темным стенам Шербона, ни ее неловкости, такой дорогой, такой занятной. Ее прекрасно сложенного тела, смело прижимающегося к нему, даря ему свою девственную любовь, храбро раскрывая свое сердце. А как она любила Лео и спорила с Хью, приняв сторону Родерика против Торнфилда, против Харлисс, против шторма воспоминаний, преследовавших его здесь, в Шербоне! Она подарила ему волшебство, заключенное не только в старом поношенном башмаке, все еще надетом на его правую ногу.

Никого из этих людей — единственных, за исключением его матери, которых Родерик искренне любил, — не было бы сейчас в его жизни, если бы он не потерял ногу и едва не погиб в том фатальном паломничестве. Самые замечательные люди, которых он вряд ли узнал бы.

Отдал бы он хотя бы одного из них ради того, чтобы нормально ходить? Чтобы чудесным образом исчезли его шрамы? Стоили ли его плоть и кости жизни хотя бы одного из них?

Родерик поднял голову и почувствовал, как слеза скатилась из уголка его глаза, когда он обратил взгляд на распятие, но эта слеза не была слезой самоотвращения или сожаления, как все предыдущие.

Это было откровение.

— Прости меня, — прошептал он, объятый благоговейным страхом.

И в этот момент с треском распахнулись двери часовни позади него и он услышал торопливый стук каблуков по камню.

— Рик! — закричал Хью. — Рик, слава Богу! Что, черт подери, ты делаешь, спрятавшись здесь?! Я думал, это безумие — заглянуть сюда, но… — Хью внезапно умолк, опустился на одно колено рядом с Родериком и попытался помочь ему встать на ноги, Родерик чувствовал, что Хью дрожит. — Ты что-то повредил? Где твоя трость? Скорее, скорее!

— В чем дело, Хью? — спросил Родерик, взглянув на взволнованное лицо друга. Одной рукой он оперся о каменную ограду, пока Хью с трудом извлек из-за алтаря отброшенную Родериком трость.

— Алан Торнфилд вернулся в Шербон — его дочь снова убежала, с Харлисс, и у нас есть основания полагать, что они вернулись сюда. — Хью сунул трость в руку друга и подтолкнул его вперед. — Лео нет в его комнате.

Родерик словно окаменел.

— Лео? — хрипло повторил он. Хью судорожно сглотнул.

— Да, Лео. Теперь пойдем, Рик, — Торнфилд и мисс Форчун уже отправились на поиски под проливным дождем, и мы должны поторопиться, чтобы догнать их. — Он снова потянул Родерика за собой.

Однако Родерика сковал страх, как бывало не раз.

— Хью, я не могу ходить…

— Да, да! — раздраженно пролаял Хью. — Думаешь, не знаю этого? Жалкий калека, без ноги — я понимаю, Рик но совсем недавно ты мог сесть на коня, так что, пожалуйста, наплюй на это и пойдем — жизнь Лео, а также s мисс Форчун в опасности, если здесь замешана Харлисс.

Родерик стряхнул руку Хью, оперся о трость и, пошатываясь, вышел из часовни быстрее, чем когда-либо.

Это не было испытанием, посланным ему Богом, испытание он уже пережил. Теперь пора испытать самого себя. Доказать себе, на что он способен.

Видимо, Алан нашел то, что искал. Это была длинная голубая лента, потемневшая от дождя. Микаэла ее увидела в тот момент, когда Алан поскользнулся и покатился вниз по склону утеса.

Микаэла вскрикнула, подумав в этот момент, что Алан Торнфилд погибнет, упав в море, оставив ее одну во время грозы, когда напала на след сумасшедшей женщины.

Однако Алан не упал в море. Оказалось, что он приземлился на бок на краю выступа футов на десять ниже того места, где находилась Микаэла. Она подняла ленту и зажала ее в кулаке вместе с башмаком Лео, не желая расстаться с этими предметами, принадлежавшими дорогим ей детям, затем осторожно начала спускаться по предательски скользкой тропе к Алану.

— Алан! С вами все в порядке? — Там негде было присесть, так что она прижалась к утесу, склонившись над ним, туман с моря висел над ними, словно замерзшее облако. Морской прилив находился сейчас прямо подними и через мгновения буруны сметут их обоих с утеса. — Алан: Вы должны встать! Вода…

— Думаю, у меня сломана рука, — простонал он и по пытался подняться.

Микаэла протянула свободную руку, тщетно пытаясь найти точку опоры на скользком камне.

— Вернитесь назад, Микаэла! — крикнул Алан. — Вы утопите нас обоих!

Микаэла вскарабкалась обратно вверх по тропе, где была найдена лента. Через минуту Алан присоединился к ней, левой рукой поддерживая правую. Он взглянул на небольшой выступ, где раньше лежала лента. Под ним скрывалось узкое, темное отверстие.

— Это пещера, как вы думаете? — спросила Микаэла. Алан кивнул:

— Очень надеюсь. Или это, или… — Он оглянулся через плечо на разбивающиеся о берег волны, все ближе подкатывающиеся к ним. — Я не могу войти — с моей рукой я не смогу отбиться от Харлисс или вывести детей наружу. Нам придется ждать Хью и…