Наконец она дошла до двери в комнату Родерика. Она прислонилась щекой к дереву с закрытыми глазами, пытаясь услышать хоть какой-нибудь звук за дверью. Но теперь гром гремел волнами, мешая ей. Гром повторялся с утроенной силой, напоминая неумолимый стук копыт доброй сотни лошадей, несущих своих карающих всадников из темноты. Каждый последующий удар грома был сильнее предыдущего.

Пальцы Микаэлы скользнули вниз по гладкому дереву к щеколде и отворили дверь в тишине, наступившей между двумя раскатами грома.

Лежа на кровати, Родерик позволил молниям бичевать себя, словно раскаленные добела вспышки могли очистить его от проклятой неуверенности, от страха перед собственной жизнью, ожидавшей его за стенами безопасной комнаты, — от того, каким он был и каким стал.

Родерик ощутил зуд в несуществующей левой ноге и приложил все силы, чтобы не стащить сапог. Это было безумие, полное безумие, и он понимал это.

Он боялся снять сапоги. Боялся больше, чем чего бы то ни было в своей жизни. Он почти был уверен, что найдет, если сделает это, то же самое, что было, прежде чем он натянул этот левый сапог. То есть ничего.

Но больше всего его пугала вероятность того, что если он снимет сапог, ощущение, испытываемое им последние два дня, его вдруг появившаяся подвижность исчезнут. Словно снимая сапог, он нарушит слово, данное в сделке, заключенной с какой-то темной силой.

Он не мог вновь потерять ногу. Именно теперь, когда он только начинал снова чувствовать себя целым. Он не знал, как объяснит случившееся с ним Хью, который непременно учинит ему допрос. Хью был единственным человеком в Шербоне, кто знал ужасный секрет левого сапога друга, и Родерик не сможет долго скрывать от него свое неожиданное исцеление.

А как же Микаэла Форчун? Когда и каким образом он откроется ей? Или его вынудят к этому? Он не мог поверить, что его нога… восстанавливается. Это безумие! Но Родерик чувствовал ее — плоть, кость, — и это давало ему надежду, что в один прекрасный день он сможет стать таким мужем мисс Форчун, каким хотел быть. Отцом Лео. Лордом Шербона.

Родерик с криком закрыл глаза рукой, когда очередная слепящая вспышка молнии осветила его кровать. Он хотел, чтобы рядом оказалась его мать. Женщина, которую в последний раз он видел много-много лет назад, черты ее были затуманены временем и болью. Он видел мать лежащей в ее постели — она все время находилась в ней — с длинными волосами, рассыпанными по подушке, с бледным лицом и затуманенными глазами. В ранние годы его жизни она была единственным источником тепла и уюта для него, несмотря на то что постоянно болела. Но его мать оказалась не права в своих убеждениях относительно его… а Магнус снова оказывался прав. Родерик был слабак. Он почувствовал, как им овладевает безумие, из груди вырвалось тяжелое рыдание, и зуд в ноге, постоянный зуд…

— Теперь ты большой мальчик, Родерик — как-то сказала ему мать. — Но не такой взрослый, чтобы не мог посидеть с матерью, а?

Он с готовностью вскарабкался на ее кровать, крупный мальчик для своих девяти лет, и осторожно лег рядом. Она была такой слабой, меньше самого Родерика, и он помнил о ее хрупкости.

Она подняла бледную худую руку и положила ее на его лицо, улыбнувшись ему, что случалось крайне редко — у нее оставалось очень мало сил.

— Ты мое самое дорогое сокровище, — прошептала она. — Мое величайшее свершение. Я очень, очень люблю тебя.

За окном вспыхнула молния и зловеще прогремел гром, словно что-то темное — или же только серое — выжидало подходящий момент за пологом кровати.

— Если мне придется уйти, с тобой все будет в порядке?

— Куда вы собираетесь, матушка?

Она провела большим пальцем по его щеке — и Родерику показалось, будто к нему прикоснулся нежный, распускающийся листок, прохладный и тонкий.

— Твой отец — жестокий человек, Родерик, ты это знаешь, и хотя он считает тебя слабым, подобным мне, я другого мнения. Ты сильный и, когда вырастешь, будешь сильнее Магнуса.

— Сильнее папы? — недоверчиво спросил мальчик. Дорис кивнула:

— Отец чувствует, что у тебя совсем другая сила, и это пугает его. Магнус силен телом, своей волей. Ты же, мой дорогой, любовь моя, силен своим сердцем и душой. — Она коснулась указательным пальцем его груди. — И такая сила способна изменить не только Шербон, она может изменить весь мир. — Мать тяжело вздохнула. — Если мне придется уйти, не думай обо мне плохо. Я, в чем обвиняет меня твой отец, слабая. И я так устала, любовь моя. Я не смогу родить… Не смогу выносить ребенка, понимаешь?

Родерик не понимал.

— Куда вы уйдете, матушка? — снова спросил он. — Можно я пойду с вами? — Родерику не нравился их разговор, ему было страшно. Ему хотелось навсегда остаться лежать здесь, в теплой тишине рядом с матерью. Это было единственное место в целом мире, где он чувствовал себя в безопасности. Если она уйдет, он останется с отцом и бессердечной Харлисс…

— Но ты всегда должен помнить одно: я люблю тебя. Я люблю тебя, Родерик, как любит тебя Господь Бог. Целиком. И всем сердцем. И если однажды тебе покажется, что я недостаточно любила тебя, подумай о Боге, чтобы он напомнил тебе. И если когда-нибудь ты решишь, что Господь Бог покинул тебя, вспомни обо мне. Когда-нибудь ты поймешь это.

Родерик не понимал, но послушно кивнул, чтобы не огорчить мать. Ей нужно отдохнуть. Она снова улыбнулась ему.

— Теперь ты можешь уснуть здесь, если захочешь, а я буду на тебя смотреть. — Она протянула руку, обняла сына. Он помог ей, придвинувшись ближе, так что их тела соприкасались и они лежали на ее подушке, глядя друг другу в глаза. Она то и дело ласково отводила его волосы со лба.

Родерик кивнул, уткнулся в ее подушку, которая пахла мылом, используемым служанкой для мытья ее волос, и резким кислым запахом болезни. Мать приподняла голову и поцеловала его в губы.

Родерик улыбнулся счастливому чувству, возникшему у него в животе; только бы не уснуть, думал он, смотреть в глаза матери и удержать это счастливое ощущение, пока она гладила его волосы, он почувствовал, как погружается в сон…

Оглушительный раскат грома разбудил его. «Мама!» — закричал Родерик и посмотрел на постель.

Дорис ушла, покрывавший ее плед теперь был накинут на ноги Родерика. Его мать ушла. Родерик никогда больше не увидит ее.

Молния сверкнула, когда он мучительно корчился от боли и у него вырвался крик. Почему эти ужасные воспоминания посетили его именно сегодня ночью? Много лс он не думал о последних часах Дорис Шербон, и теперь ело ва матери преследовали его, а в левой ноге он ощущал зуд.

Мать была единственным человеком на протяжении всей его жизни, которая сказала, что любит его.

До Лео. И до Микаэлы Форчун.

И он подвел их обоих.

Родерик упер кулаки в матрас и, издав отчаянный стон от боли, зажмурился от ужаса, опустившегося на него словно гроза, бушующая за стенами замка.

— Родерик, — прошептал женский голос, и он на мгновение подумал, что окончательно сошел сума.

Но когда открыл глаза, молния осветила половину лица Микаэлы Форчун, когда она склонилась над ним.

— Все в порядке, — сказала Микаэла, взбираясь на матрас поверх его тела. Она поцеловала его в обе щеки. — Я здесь. Я здесь.

Микаэла не знала, видел ли он сон, но когда опустила голову, чтобы поцеловать его в губы, молния осветила его лицо и глаза казались безумными. Она нежно коснулась его губ. Он не оттолкнул ее, но и не ответил на поцелуй.

Она неловко села на него. Юбка платья была натянута поверх его живота и завернута вокруг ее бедер, но она пока еще не хотела двигаться — ему нужно было привыкнуть к ее прикосновениям, весу ее тела.

— Я здесь для тебя, — прошептала она ему на ухо. — Я вся твоя.

— Вы совершаете ошибку! — прорычал он в ответ. Она покачала головой:

— Нет. Я совершила много ошибок прежде — некоторые, признаю, в отношениях с вами. Но не этой ночью.