Однажды муж обронил, что очень важно быть в курсе происходящего, чтобы при случае проявить осведомленность в разговоре с коллегами. Хотя он больше никогда не комментировал свой интерес к газетным публикациям, Патриция поняла все, что осталось недосказанным. Харпер происходил из рабочей семьи. Из среды, где не обсуждали национальные новости, не посещали званых приемов, не общались с политическими деятелями и прочими сотрясателями воздуха. Из среды, где самая заветная мечта – устроиться на государственную службу, и тем самым обеспечить достаточную пенсию для занятия рыбалкой в пожилом возрасте.

Харпер, безусловно, мечтал о большем. С самого начала он покупал правильную одежду, удалил мозоли с ладоней и делал все возможное, чтобы казаться выходцем из более высокого класса. И когда бился за поступление на медицинский факультет, никто не подверг сомнению его корни.

Патриция подозревала, что Харпер не сомневается, что для нее фасад не менее важен, раз она выросла в роскоши нефтяных денег Техаса. Даже влюбившись в нее, он никогда не упоминал о женитьбе, ведь он был куда ниже ее по происхождению и гораздо менее обеспечен. В его сознании брак и деньги были неразрывно связаны.

Патриция уважала мужа. Даже восхищалась. Харпер соответствовал хорошо знакомой модели мужчины: консервативный, практичный, надежный. Наверное, именно поэтому она любила его так сильно. Что бы муж ни вытворял, все было знакомо. Его недостатки были недостатками ее отца, достоинства – достоинствами ее отца, способы проявлять заботу – способами ее отца. Никогда никаких сюрпризов, и в последние годы она очень это ценила.

В юности Патриция считала, что брак – это охапки роз, свечи и бесконечная романтика. Муж всегда будет лихим и страстным. Она всегда будет красивой и очаровательной шестнадцатилеткой. Судьба обойдется с ней по-доброму, и она никогда не испытает одиночества или страха.

Разумеется, брак это совсем другое. Иногда в плохие дни, с трудом заставляя себя открыть глаза и спустить ноги с кровати, Патриция спрашивала себя, что делает рядом с Харпером. Какая женщина останется с мужчиной, который первым начал преследовать ее, как одержимый, а потом годами даже не прикасался? Какая женщина останется с мужчиной, который в день, когда опознали тело Меган, одарил ее таким взглядом, словно она низшая форма жизни на земле, словно она совершила нечто даже более жестокое, чем убийство собственного ребенка?

Но в хорошие дни Патриция признавала, что все просто – брак требует упорства. Они вместе упорно шагали по тернистой карьерной лестнице хирурга, хотя между мужем и сослуживцами зияла гигантская пропасть. Пережили потерю родного дитя, хотя уровень разводов после подобных трагедий составляет более семидесяти процентов. А через долгое время, насмотревшись на разводы и новые свадьбы друзей, приняли решение взять приемную дочь.

Вместе воспитывали детей. Дали им образование. Приглядывали, как те устроились в выбранной профессии.

Их брак давно не похож на медовый месяц. Они стали скорее добрыми друзьями… насколько она знала, дети, даже Мелани, ее не понимали… но дети вообще многого не понимают. Как прекрасно хорошо знать друг друга. Стареть вместе. Принимать друг друга.

Беречь совместную жизнь. Просто беречь совместную жизнь.

Которая за последние полгода, безусловно, подверглась испытаниям. После сцены с Брайаном Патриция настолько расстроилась, что была не в состоянии обсуждать эту проблему ни с мужем, ни даже с Мелани. Лежала в постели, слушала приглушенный храп Харпера и мечтала о бутылке джина в гостиной, манящей в сладкое забвение, в роскошный беззаботный мираж. Иногда сползала вниз и смотрела на портрет Меган – красивой счастливой Меган, которая по вечерам доверяла матери прогнать монстров, прячущихся под кроватью.

Затем, ненадолго поддавшись искушению джина с тоником, достигала некоего нового уровня бытия – постоянно на взводе, просыпалась в четыре утра и мчалась в спальню Брайана, в полной уверенности, что он там, хотя парень не жил дома с тех пор, как ему исполнилось двадцать четыре. Дергала ящики, как ненормальная, вытаскивала его старую одежду, прижимала к себе и вдыхала запах сына. И когда не находила ни единого его следа во все еще увешанной постерами комнате, когда начинало казаться, что Харпер стер ее первенца с лица земли, паника поднимала уродливую голову и с подпиткой алкоголем принималась поедать ее заживо.

Накатывали нескончаемые воспоминания об отчаянных попытках найти Меган. Меган, милая, ты где? Возвращайся домой к маме. Пожалуйста, малышка, возвращайся домой.

Рядом в темной спальне Брайана, словно из воздуха, тут же материализовывался полицейский. Скорее всего, она не страдала, мэм.

Ей отрезали голову – она страдала!

Сквозь окно просачивался синеглазый агент ФБР. Вы ничего не смогли бы сделать, мэм.

Злобное скрежетание Харпера. Я бы не оставил ее с няней. Почему ты наняла такую безответственную помощницу?

Наконец из-под кровати вылезал крепкий шериф, жуя большой кусок табака, чтобы скрыть насколько ему не по себе. Ну, мэм, по крайней мере теперь вы все знаете. Всегда лучше точно знать.

Мой ребенок никогда не вернется домой. У моего ребенка нет головы. Посмотрите, что он сделал с ее ручками! О, Боже, Боже, почему я все еще жива? Почему Ты просто меня не убил? Умоляю, пожалуйста, убей меня…

Свернувшись калачиком на кровати сына двадцать пять лет спустя, Патриция ясно представляла, как сидит на траве на опушке леса, где работают полицейские. Жужжат мухи, воняет перегноем и гнилью. Она открыла рот, чтобы закричать, вместо этого рассмеялась. Просто смеялась, смеялась и смеялась.

«Тебе скоро полегчает, детка. Рано или поздно полегчает», – твердил Джейми.

Но ей становилось только хуже. Следующие пять лет прошли как в тумане.

Под давлением продолжающейся жизни своего тела она выбрала крошечный белый гроб для закрытых похорон, потому что ненадолго оставила свою четырехлетнюю дочь без присмотра. Превратилась из деятельной мамы в вопящую буйнопомешанную, отворачивалась от сына, отказывалась признать его существование, потому что дети только разбивают сердце. Превратилась из послушной жены в замороженную безутешную женщину, отвергала робкие уговоры мужа, потому что понимала, что Харпер винит ее за случившееся с дочерью, понимала, что он ее презирает, хотя и пытается утешить. И ей было на все наплевать.

Холод накрывал ее с головой, она себе не принадлежала. Закрывалась с бутылкой джина и ныряла в туман, как в ласки возлюбленного. Жила в тумане, упивалась туманом. Это был лучший любовник из всех, и она охотно падала в его объятия, словно в пышную мыльную пену, исцеляющую освежеванную, мучительно страдающую грудь. Вяло плыла сквозь дни, не думая, не чувствуя, не существуя, иначе боль съест заживо.

Просто убейте меня, просто убейте меня. Почему я не умерла?

Отец потребовал, чтобы она бросила пить. Муж поместил в реабилитационную клинику, стремясь, как всегда, научными методами излечить ее эмоциональную ущербность. Ничего не имело значения. Ей было наплевать, что они думают, наплевать, чего они хотят, наплевать, что сын превратился в мрачного, жесткого маленького мужчину, неспособного улыбаться. Ей было наплевать абсолютно на все.

Затем Харпер – ошеломленный, подавленный, трудоголик Харпер – преподнес сюрприз. Перевез их всех в Бостон, где образы Меган больше не чудились ни ей, ни Брайану. И в один решающий момент, из тех, что дарили ей веру в него и надежду на сохранение брака, Харпер привел жену взглянуть на Папину Девочку.

Патриция бросила один взгляд на Мелани – маленькую, серьезную, голубоглазую Мелани, и все в ней надломилось.

Она рухнула в любовь. Лед треснул, туман отступил. Так сильно захотела забрать эту девочку, что ощущала физическую боль. Хотела избавить бедняжку от бед, хотела заверить, что все будет хорошо. Хотела уберечь от любой, самой пустяковой опасности.