У Ромашки был роман с машиной. Она записалась на уроки вождения и не стала говорить об этом Чарли, поскольку знала, что он ненавидит машины и считает, будто они прекрасно могут обходиться велосипедами, разве что иногда доехать до дома автостопом в каком-нибудь вонючем грузовике. Но Ромашку достал велосипед. Езда на нем напоминала поездку на конвейерной ленте через страну глумливых насмешников, и каждый раз, когда она садилась в седло, ее сердце замирало в ожидании грядущих оскорблений. Из-за этого Ромашка совершала глупые ошибки, например, однажды въехала в фонарный столб на виду у группы мальчишек, которые, естественно, чуть не описались от смеха, наехала на идущую по «зебре» старушку (увы, не миссис Чалонер) и переехала собственного кота, из-за чего нога у него теперь была забинтована.

Инструктор по вождению был похож на старшего сержанта, заставившего нескольких подчиненных совершить самоубийство. У него был настолько громкий голосище, что быть с ним рядом в машине было сплошным мучением. Ромашка с удовольствием сменила бы инструктора, но боялась кого-нибудь этим обидеть, хотя обидеть существо столь толстокожее можно было, лишь засунув динамитную шашку ему в трусы. Он выкрикивал приказы, от которых у Ромашки начинался нервный тик, и она делала грубейшие ошибки на каждом уроке.

Мистер Болланд подбирал Ромашку после работы так, чтобы Чарли не мог их видеть. Вот и сегодня утром он был на месте: желеобразное тело прочно втиснуто в пассажирское сиденье. Это был третий урок Ромашки, и все жители Дома Примул вышли в палисадники, когда она садилась в машину.

– Ух ты, – сказал Рене, один из работников, – Ромашка собирается прокатиться. – Все уставились на нее, заставив покраснеть от смущения. Она поставила ногу на педаль акселератора.

– Ну давай, двигай, корова глупая! – пророкотал Эрни Болланд. Ромашка нажала на педаль, но, забыв о такой незначительной вещи, как руль, погнала прямо на газон, на котором, как это ни странно, росли примулы. Обитатели Дома Примул изрядно впечатлились, когда она, пропахав газон, выскочила на другой стороне и, не сбавляя скорости, скрылась из виду. Возгласами восторга они приветствовали машину, выскочившую с ревом из-за угла. На лице Эрни было такое же удивление, какое появится у него на этой неделе, когда мальчик, которого он снимет в общественном туалете, проявит интерес к его личной жизни.

Ромашка обнаружила, что на уроках вождения голова у нее совершенно пустеет, явно выбирая для этого не лучший момент. Она сбила продуктовую тележку переходящей через дорогу старухи, но даже всепроникающий баритон Эрни не мог пробиться к ее сознанию. Она задумалась над своим следующим выступлением и о вероятном появлении в зале того самого насмешника, и над тем, что именно могла означать его записка. Выглядело это так, будто он хотел трахнуть ее, но, возможно, Ромашка заблуждалась. Что бы это ни значило, она не должна говорить об этом Чарли. Не хватало еще неприятностей.

А в это время Марта была «за-Мэри-нована», как она это называла, другими словами, лежала на диване, в то время как ее жалкая сестра одаривала ее подробностями своей жалкой жизни. Обычно под конец Марта пыталась сказать что-нибудь, а Мэри порывалась уйти домой. Сегодня для разнообразия они стали обсуждать родителей; как обычно, Марта встала на сторону матери, а Мэри – на сторону отца Мэри не выносила никаких проявлений слабости – за долгие годы Преподобный сумел вбить подчинение в старшую дочь, ведь ему приходилось карабкаться в горы, плавать в холодных английских морях и в любую погоду проповедовать где-то слово Божье, хотя на самом деле отец придумывал эти причины, чтобы уйти из дома от жалобного просящего взгляда жены, которой нужна была настоящая счастливая семья.

– Так когда роды? – холодно поинтересовалась Мэри, глядя на Живот Марты, как на кучу соплей в своем носовом платке. – Ты уже сказала отцу кто папаша?

– Зачем? Чтобы он мне еще одну ебаную лекцию прочел?

Мэри скривилась, услышав слово на букву «Е», как делают многие люди, которые долго привыкали к нему. Мэри считала, что ее муж – ебаный дрочила, соседи – ебаные кретины, а их дети – ебаные выродки. Да здравствует христианское воспитание.

– Недели через три. Придешь на это грандиозное событие?

– Не думаю. Ладно, я пришла поговорить о маме и отце, а не об этом куске костей и кожи, которое ты извергнешь из своей шалилки. (Мэри недалеко продвинулась с детства в вопросах секса.)

Марта никогда не слышала такого очаровательного определения и решила, что дьяволу принадлежит не только лучшая музыка, но и лучшие определяющие выражения.

– Так что там насчет мамы с папой? – спросила Марта, которая разрывалась между надеждой на развод родителей, чтобы мама могла пожить у нее и помочь с ребенком, даже если это значило бы, что ей придется убрать квартиру… и желанием отправить маму куда-нибудь подальше.

– С момента ее дурацкой выходки их отношения, по-моему, немного улучшились, – сказала Мэри, – но нам нужно следить за ними, потому что папа так же готов вышвырнуть ее из дома, как она сама готова уйти. Он достаточно натерпелся.

– Бедняжка. Тяжело, наверное, когда кто-то готовит еду, убирает в доме и трахает тебя, когда тебе захочется, – заметила Марта.

Мэри чуть не стошнило от такого предположения:

– Это ч… отвратительно! – попыталась выругаться она, так и не достигнув стадии слова «чертовски».

– Ой, да ладно, – сказала Марта, – будто ты не знаешь, что все мужики животные? Он ее мучает по меньшей мере три раза в неделю.

Мэри издала сдавленный крик. «Заткнись!» – заорала она на Марту, которая хоть и глумилась над сестрой, но в то же самое время говорила правду.

– Пора бы тебе повзрослеть, – презрительно бросила младшая сестра. – Думаешь, они это делали два раза, чтобы сделать тебя и меня, да еще пару раз, чтоб зачать Лазаря? Да наш Брайан только об этом и думает. Охрененно похотливый священник, глупая ты корова, разве что он не делает ни с кем, кроме нашей бедной мамочки.

– Я это слушать не собираюсь! – заверещала Мэри и рванула в прихожую. Открыв дверь, она обернулась, засунула руку в свою сумку, достала банку ветчины и швырнула ее в Марту: – Это для тебя и твоего малыша! – крикнула она. В школе Мэри занималась метанием копья, так что немного не рассчитала силу броска, и банка просвистела около уха Марты, вылетела в окно и приземлилась на крышу машины продавцов наркотиков, отмерявших по порциям крэк.

Поток ругательств вылетел из машины. Хорошо, что Мэри не услышала проклятий и не узнала, каким образом она могла бы встретить свою смерть, тогда как пострадавшие решительно собирались повыдергивать руки и ноги у человека, посмевшего нанести урон их гордости и машине.

«Какая жалость, – подумала Марта. – Ребенок был бы не против бутербродика с ветчиной, когда вылезет из шалилки».

Жаль, что банка не влетела в окно квартиры Сары и Билли, потому что как раз в этот момент Сара присматривала объект потяжелее, чтобы защититься от надвигающегося Билли. Он материл ее весь день, и теперь ему очень хотелось наподдать ей еще разок. «Ты бесполезная, тупая, жалкая…» Прилагательные такого рода легко вылетали у него изо рта, особенно когда он был подогрет алкоголем. И все это из-за того, что Марта пригласила ее сходить куда-нибудь выпить в четверг вечером.

Ромашка, Марта и Сара договорились встретиться в пятницу вечером, потому что Сара позвонила, и голос у нее был легкий, какой бывает у слишком оптимистичных заложников, и сказала, что не сможет встретиться в четверг, однако Ромашка и Марта распознали под этой неестественной бодростью, что Билли снова взялся за старое.

Марта, подчиняясь гормональному всплеску, дала пинка стене и заплакала, а Ромашка, подчиняясь менструальному синдрому, пнула Чарли, и заплакал он.