Костегрыз схватил ее зубами за загривок. Ратха кричала и кричала, до смерти напуганная звуком собственного голоса, но не в силах сдержать вопли. Она почувствовала, как Костегрыз трется животом о ее спину, а потом он вдруг медленно, не торопясь, сменил позу, переставив лапы. Его запах затопил Ратху, переполнил, подчинил, убаюкал, так что вскоре ее голод, страх и изумление слились воедино. Она терлась головой о землю и кричала до тех пор, пока не сорвала голос.

Тяжесть тела Костегрыза прижимала ее к земле, она чувствовала, как его лапы уперлись ей в спину, чередуясь в настойчивом ритме. Вот он выпустил ее загривок, а затем схватил ее зубами чуть ниже, за спину между лопаток. Потом хвостом отбросил в сторону ее хвост. Ратха призывно изогнула спину ему навстречу, и в ее крике прорезались новые ноты. Костегрыз присоединил свой голос ее воплям, и они слились, напряженные и дрожащие.

Затем одним молниеносным движением он оторвался от Ратхи. Внезапная боль оказалась настолько резкой и сильной, что Ратха завизжала и перевернулась, оказавшись мордой к своему мучителю. Ее когти с силой прошлись по его шерсти и шкуре, так что на плече Костегрыза заалела кровавая рана. Он отпрянул, и Ратха поняла по его глазам, что он не ожидал столь свирепого отпора. Воодушевленная, она снова бросилась на него. Он отбежал, но не далеко, а лишь чуть в сторону, и уселся под кустом, не сводя с нее внимательных, оценивающих глаз....

Ратха повернулась спиной к этим горящим янтарным глазам и принялась вылизываться. Она бешено работала языком, пытаясь избавиться от всех следов его запаха, но тяжелый дух Костегрыза продолжал плыть к ней от того места, где он сидел, глядя на нее.

Ратха прижала уши и зарычала.

— Только подойди ко мне еще раз, ворюга, и я порву тебя на такие мелкие клочки, что даже съесть будет нечего!

— Поверю тебе на слово, — ответил Костегрыз, не трогаясь с места. — Я подожду. Очень скоро ты передумаешь.

Повернувшись к нему хвостом, Ратха забралась обратно в дупло. Внутри у нее по-прежнему все ныло и пульсировало болью, зато теперь она вновь чувствовала себя собой, словно выздоровела. Она решила больше никогда не делать этого с Костегрызом. Потом свернулась клубочком и уснула.

К ее досаде, проснулась она вновь в горячке и томлении. На этот раз Ратха осталась в дупле, где долго вылизывалась и каталась на спине, не в силах понять, что же с ней такое творится.

— Ты хорошо пахнешь, — раздался снаружи вкрадчивый голос Костегрыза. — Можно мне войти?

Ратха высунула лапу наружу, выпустила когти и несколько раз полоснула по воздуху, рассчитывая пройтись по носу назойливому коту.

Потом подождала, прислушиваясь. Ничего. Ушел.

«Вот и прекрасно!» — в бешенстве подумала она.

Но вопреки всему ее терзала досада и отчаяние, которое стремительно нарастало, пока не стало почти невыносимым.

Не выдержав, Ратха принялась метаться в дупле, подняв целый ураган сухой листвы и хвои. Наконец, она обмякла обессилевшей кучей, и листья посыпались ей на спину.

«Что же делать, что же мне делать? — стучало у нее в голове. — Неужели со мной теперь всегда так будет? Я же даже охотиться не могу! Я умру с голоду!»

Уронив голову, Ратха зажмурилась, чтобы не видеть яркого полуденного солнца. Через какое-то время чье-то дыхание обожгло ей морду, и шершавый язык робко лизнул ее в щеку. Это снова был Костегрыз. Ратха заворчала, еще ниже опустив голову. Язык замер.

— Ты снова будешь царапаться? — раздался тихий голос у нее над ухом.

Ратха зарычала, прекрасно понимая, что в ее голосе нет ни тени угрозы. И Костегрыз тоже это знал. Его язык облизал ей ухо и спустился к челюсти. Сдавшись, она отодвинулась глубже в дупло. Язык последовал за ней. Не открывая глаз, Ратха почувствовала, как Костегрыз забрался в дупло и лег рядом с ней.

В этот день и на следующий они спаривались еще несколько раз. И каждый раз воспоминание о боли, неизбежно следующий за окончанием совокупления, заставляло Ратху давать себе слово больше никогда не подпускать к себе Костегрыза, но лихорадочный жар снова и снова бросал ее к нему. Ее аппетит чудовищно возрос, и она жадно поглощала еду, которую приносил ей Костегрыз.

Та Ратха, которой она себя помнила раньше, теперь казалась ей чужой и далекой. Она не знала, пройдет ли когда-нибудь это наваждение или же она отныне навечно будет пленницей потребностей своего тела.

В перерывах между спариваниями Костегрыз пытался утешить и приласкать ее. Его грубость и равнодушие исчезли, сменившись нежностью, на которую Ратха до сих пор не считала его способным.

Солнце вставало и садилось несколько раз, прежде чем горячка, терзавшая Ратху, начала остывать. Постепенно запах Костегрыза стал казаться ей просто приятным, но уже не одурманивающим. Ее чувства утратили повышенную остроту.

По мере того, как ослабевал неистовый зов плоти, к Ратхе вернулась способность мыслить. Ее разум настолько очистился, что она снова смогла думать о будущем и выживании. Только теперь Ратха отчетливо поняла, что в эти лихорадочные несколько дней будущее совершенно перестало для нее существовать, ибо неистовая власть тела заставляла ее сосредоточиться только на настоящем.

Ратха радовалась возвращению контроля над собственным телом и разумом, и все-таки ее не покидало тоскливое сожаление. Эти несколько горячечных дней, стоявших особняком от всей ее жизни, подарили ей новые ощущения, новые чувства и новые мысли. Теперь, пройдя через все это, Ратха знала, чего ожидать, если зов тела снова настигнет ее в будущем. Возможно, в этот раз она будет рада уже знакомым переменам в своем теле и с готовностью погрузится в лихорадочный сон наяву, бросающий ее от безумия к наслаждению.

Сначала Ратхе казалось, что она будет такой же, как до горячки. Однако не все новые ощущения ушли безвозвратно, часть их осталась, и это говорило о том, что далеко не все осталось прежним. На животе Ратхи появились ноющие, особо чувствительные местечки. А где-то глубоко между ее бедер поселилась тяжесть, которая оставалась неизменной, независимо от того, много она съедала или мало.

В течение следующих дней Ратха охотилась вместе с Костегрызом. Они больше не видели никаких новых Безымянных. Ратха все меньше и меньше думала о них, хотя встреча с серой кошкой крепко врезалась в ее память. Но поскольку дни шли за днями, а новые незваные гости так и не появлялись, она решила, что странный котенок и серая были единственными странниками Безымянных.

Когда Ратха поделилась этим соображением с Костегрызом, тот отвел назад усы, вывел ее из дупла под ливень и показал кошачьи следы, заполненные грязной водой. Следы были незнакомые — не ее, и не Костегрыза.

Ратха долго смотрела на них, потом перевела глаза на Костегрыза.

— Ты хочешь спросить, почему я не вступил с ними в бой? Об этом спрашивают меня твои глаза?

— Ты же сам сказал, что их слишком много... — осторожно ответила Ратха.

Он хмыкнул и ответил:

— Это единственный путь, которым могут пройти чужаки. С одной стороны моей территории лежит озеро. С другой — горы. Им в любом случае придется пройти через мои земли. Я не смогу остановить их. И не хочу этого делать. — Он покружил вокруг следов, а потом стал забрасывать их грязью. — Я лишь стараюсь, чтобы они не замечали меня, проходя здесь.

— Но почему? — спросила Ратха. — Ты их боишься?

Он прихлопнул грязь лапой.

— Нет. Но я не хочу делить свою дичь с каждым, кто проходит через мою землю, как мне пришлось сделать это, предложив мясо котенку и старухе.

— Право странника, — вспомнила Ратха. — У Безымянных существует такой закон?

— Наверное, можно и так сказать, — с неожиданным раздражением огрызнулся Костегрыз. — Но нам с тобой и так непросто достается пропитание, так что пусть чужаки сами ищут себе дичь!

Он отвернулся, взмахнув хвостом. За острой ноткой раздражения, примешивавшейся к его запаху, Ратха почуяла отчетливый привкус тревоги.

Костегрыз вернулся к охоте. Ратха еще какое-то время молча разглядывала засыпанные грязью следы. Потом наклонилась и обнюхала край одного отпечатка, однако прошедший дождь уже смыл все запахи. Подняв голову, Ратха побежала догонять Костегрыза.