Костегрыз схватил зубами обглоданный скелет. Ратха нехотя присоединилась к нему и помогла оттащить остатки оленя через камыши на берег. По дороге она то и дело врезалась в Костегрыза, и от каждого такого прикосновения ее снова бросало в жар, который разгорался где-то глубоко внутри, и волнами расходился по всему ее телу к голове и кончику хвоста.

Вместе они вышли на берег и бросили остатки туши в озеро. Ратха смотрела, как они тонут в серой воде, пока от оленя не осталось лишь слабое пятнышко белой кости, просвечивавшей со дна.

Она была сыта, ей хотелось свернуться в логове и уснуть. И еще хотелось подумать и постараться сделать какие-то выводы из всего, чему она научилась. Возможно, Костегрыз был прав, и она всегда будет ошибаться. Возможно, во всем этом вообще нет никакого смысла.

Когда она повернулась и пошла прочь, Костегрыз снова прижался к ее боку.

Его запах и близость заставили Ратху мигом забыть обо всех своих вопросах. Она затрясла головой, пытаясь прогнать туман, заволокший все ее мысли. Но от этого у нее только голова закружилась.

Костегрыз, успевший далеко отойти вперед, задрал хвост и помахал ей белой кисточкой.

Ратха еще ниже опустила голову и потрусила за ним, оставляя за спиной дождь, уныло поливавший берег озера.

На следующее утро она проснулась на куче сухих листьев, наваленных в дупло старой сосны, некогда выжженной молнией. Время и непогода приглушили резкий запах обугленного дерева. Смола, сочившаяся из растрескавшейся древесины, добавляла терпкую горчинку к аромату сухой листвы.

Ратха сонно похлопала глазами, перекатилась на живот и положила голову на край отверстия дупла. Она у нее по-прежнему кружилась, но сегодня это ощущение уже не казалось ей неприятным.

Ратха поглубже зарылась в листья и стала смотреть на встающее зимнее солнце. Вчерашняя лихорадка прошла, и Ратха чувствовала уютное тепло и безмятежную лень во всем теле.

И все-таки что-то царапало ее сознание, пытаясь привлечь внимание. Она чувствовала, что это нечто важное — или было важным. Странно, что она не могла припомнить, что же это такое. Ратха вздохнула, чувствуя, как холодный ветер обдувает ее нос, споря с тайным жаром, сжигавшим ее изнутри.

Костегрыз лежал рядом, Ратха чувствовала его тепло и резкий мускусный запах. Солнечные лучи, падая на его шкуру, превращали ее из темно-бурой в пламенно-рыжую, цвета меди.

Ратха перекатилась поближе и склонилась над спящим, зачарованная узором его шерсти на груди и передних лапах. Каждый волосок сиял в окружении ореола света, и каждый был на своем месте, вплетаясь в причудливый рисунок, сбегавший по его лапе вниз, до завитков шерсти над стопой.

Запах Костегрыза гипнотизировал Ратху, притягивал ее. Это был грозный дикий запах с оттенком горчинки. И такая могучая сила таилась в этом запахе, что у Ратхи дрожь пробегала по спине до самого кончика хвоста.

Костегрыз пошевелился, согретый солнечным теплом. Ратха отпрянула назад, внезапно напуганная этим движением и потрясенная собственными чувствами.

Костегрыз завозился, и его запах вновь потянул ее ближе. Вот он разжал одну лапу, показав желтовато-белые когти, потом зевнул и потерся щекой о сухие листья. Приоткрыл один глаз.

Золотой взгляд этого единственного глаза привел Ратху в смятение. Она поспешно отвернула голову.

— Хммм, — протянул Костегрыз и зевнул так широко, что показался язык. — Я вижу, тебе уже лучше.

Ратха озадаченно уставилась на него.

— Ты полночи пыталась вытолкнуть меня из нашего логова. Я так и думал, что наутро ты об этом и не вспомнишь.

Он перекатился на спину, и от этого движения волны запаха окутали Ратху. Нет, не окутали — они обрушились на нее, захлестнув с головой и прокатились по всему ее телу, так что у нее задрожали лапы.

От Костегрыза никогда так не пахло раньше. Неужели у него изменился запах? Нет. Все дело в ней. В ее носе, в ее глазах. Почему-то она вдруг стала ощущать все гораздо сильнее, настолько остро, что едва могла выносить. Что с ней такое?

Костегрыз поерзал на спине, раскинув лапы. Его глаза манили Ратху. Это было невыносимо! Одним прыжком она выскочила из логова и отбежала в сторонку. День выдался ясным, с резким холодным ветром. Голубое безоблачное небо простиралось над головой у Ратхи. Она распушила шерсть и принялась вылизываться, постепенно успокаиваясь за этим монотонным занятием. Странно, утреннее умывание сегодня доставило ей гораздо большее удовольствие, чем раньше.

Ей нравилось ощущение шерсти, скользившей под языком, и тепло шероховатого языка, прижимавшегося сквозь шерсть к коже; все эти по-новому острые переживания заставили ее продолжать вылизываться уже после того, как она тщательно разгладила всю шерсть. Это было очень приятно, особенно в зудящем месте под основанием хвоста.

Внезапно Ратха почувствовала, как еще один язык, присоединившись к ней, принялся вылизывать ей загривок, в то время как она приглаживала брюшко. Она резко вскинула голову, ударив Костегрыза в подбородок. Он грустно покачал головой и отошел, обдав ее своим густым запахом.

Ратха поджала хвост между лап и потрусила прочь. Отойдя чуть подальше, она легла, устремив пристальный взгляд на Костегрыза. Тот склонив голову, усмехнулся — и сделал несколько шажков в ее сторону.

Ратха раздвинула губы, показав зубы.

— Не подходи! — прорычала она.

— Хорошо, — добродушно согласился Костегрыз. — Я вижу, ты еще не готова. Есть хочешь?

— Заботься о себе! — огрызнулась Ратха. — Я уж как-нибудь сама себя прокормлю!

Ощущение приятной расслабленности исчезло. Она снова чувствовала себя разгоряченной и раздраженной.

Костегрыз повернулся и поплелся прочь.

Ратха со злобой и непонятным сожалением проводила его глазами.

Она не испытывала голода, но знала, что должна поесть. Поэтому она встала и забегала туда-сюда, пока не отыскала многообещающе выглядевшую норку, а затем уселась рядом и стала ждать обитателя подземного дома.

Но в этот день Ратха никак не могла усидеть на одном месте. Все тело у нее зудело, чесалось и горело, так что вскоре она уже не могла больше выносить эту муку. Не выдержав, Ратха сдалась и яростно зачесалась. Потом принялась вылизываться, плотно прижимая язык к груди и животу. Это было приятно, но все-таки недостаточно. Тогда она плюхнулась на спину и стала кататься по траве. Но и этого было мало. Ратха легла и в бешенстве засучила лапами в воздухе.

«Я чего-то хочу, но не знаю, чего именно... Но разве можно хотеть, неизвестно чего?»

Она перестала вертеться.

Костегрыз вернулся, неся в пасти двух ящериц. Бросив одну перед Ратхой, он отошел в сторонку и принялся уплетать вторую.

Ратха вскочила и отряхнула шерсть от земли и сосновой хвои. Ей было стыдно. Она не хотела вести себя как безмозглый котенок. Но очень скоро неистовое желание кататься и тереться о землю взяло верх над ее смущением. Тогда Ратха снова бросилась на спину и вертелась, корчилась и извивалась до тех пор, пока ей не стало казаться, что еще немножко, и она сдерет с себя всю шкуру.

Тень закрыла небо, а потом что-то шлепнулось ей на морду. Что-то неживое, чешуйчатое и восхитительно пахнущее. С внезапно проснувшимся голодом Ратха схватила брошенную Костегрызом ящерицу. Она жадно съела ее, наслаждаясь каждым кусочком и каждой хрустящей на зубах косточкой. Покончив с едой, она подняла голову и облизала усы.

Глаза Костегрыза вдруг показались ей двумя кусками янтаря, светившимися на его темной морде. Он обнюхал Ратху, и на этот раз она не отпрыгнула в сторону. Тогда он начал вылизывать ее, и Ратха, хоть и задрожала всем телом, но осталась на месте, почувствовав, что прикосновения языка Костегрыза и были ответом на все ее метания, жар и беспокойство. Он был такой теплый, и пахло от него так сильно... Странный крик закипел в ее горле — дикий и одновременно тоскливый. Ратха с трудом узнала свой голос. Она лежала, прижимаясь головой и грудью к земле, сердце ее билось так сильно, словно хотело сломать ребра.