Вновь, в который раз, она не могла повернуть назад с выбранного пути.

И тогда Ратха снова раздула свой гнев в бушующее пламя, спалившее дотла последние остатки сожаления.

— Забирай котят, Безымянный! — прорычала она. — Корми их хорошенько, чтобы они не зарезали тебя и не сожрали твое мертвое тело! Я ухожу.

Она повернулась и побежала прочь вдоль гребня холма, вздымавшегося над болотом.

Сырой ночной ветер нес с собой многочисленные запахи, и все они были знакомы Ратхе. Но она знала, что больше никогда не будет жить среди них.

Через какое-то время она остановилась и прислушалась. Костегрыз шел за ней, желая убедиться, что она покинула его территорию.

Гнев оставил Ратху, уступив место отчаянию. Больше всего на свете ей хотелось броситься к нему, зарыться головой в его бок и попросить прощения, пообещав, что она научится любить своих детей такими, какие они есть, а не такими, какими она хотела бы их видеть.

Костегрыз остановился у границы своей территории.

Ратха со всех лап бросилась бежать, оставив его за спиной. Ее лапы дробно стучали по земле, заполняя сознание ритмом галопа.

Отныне она была отверженной среди Безымянных, как и среди племенных. Где бы она ни появилась, ее будут встречать оскаленными клыками, ибо она повсюду известна как убийца и предательница. Ратха бежала, не разбирая дороги, не думая, куда несут ее лапы.

А потом в ночной тиши за ее спиной раздался голос. Ратха пыталась не слышать его, но голос не умолкал и становился все громче. Она остановилась у ручья, чтобы напиться и смыть из пасти металлический привкус крови.

Потом она бежала и бежала, пока прощальный вой Костегрыза не растаял вдали, и она не осталась наедине с ночью — своим единственным спутником и товарищем.

12

Остаток лета Ратха скиталась по земле, словно одинокий лист, гонимый порывистым ветром. Она часто забиралась на вершину крутого утеса, размышляя, не броситься ли вниз, или подолгу лежала в темной пещере, мечтая, чтобы голод поскорее прикончил ее. Но каждый раз она поворачивала назад с утеса и выползала из пещеры, чтобы отправиться на охоту. Какая-то неведомая сила заставляла Ратху жить вопреки ее собственной воле.

Она жила настоящим, стараясь не думать ни о прошлом, ни о будущем. Ее глаза постоянно высматривали дичь или тех, для кого она сама могла стать дичью. Когда она смотрела на свое отражение в лужах и ручьях, из которых пила, то не могла выдержать взгляда глаз, глядевших на нее с незнакомой худой морды из-под толщи воды. У нее все сжималось в животе при виде горечи, проступившей в ее облике, как свежие шрамы, еще не заросшие шерстью.

Тот, кто видел Ратху в те дни, когда Такур ласково звал ее «однолеткой», ни за что не узнал бы ее сейчас. Теперь она бродила, низко опустив голову, и шерсть ее стала тусклой, косматой и свалявшейся.

Ратха пыталась уверить себя в том, что скитается без всякой цели, однако в глубине души знала, что движется в сторону старых племенных угодий. Что-то звало ее домой, и она отвечала на этот зов, хотя умом понимала, что у нее больше нет дома. На лугу, где когда-то паслись стада трехрогих, теперь остались только серые кости, да логова, засыпанные гниющей листвой.

Ратха не знала, какая сила тянет ее на старую территорию племени. Ничто не ждало ее в конце этого пути. Она часто противилась зову, сворачивала на другую тропу, но каждый раз ее лапы сами собой несли ее на старое место.

В прошлом она слишком часто оставляла нахоженные тропы и неслась на поиски новых путей, но теперь у нее не было ни сил, ни желания бросать вызов неизвестности. Ратха чувствовала себя истощенной и измученной, ей казалось, что раны, нанесенные ей Костегрызом, никогда не закроются и не перестанут кровоточить.

Каждый день, когда внутренняя боль становилась настолько невыносимой, что ей хотелось лечь и больше никогда не вставать, Ратха проклинала свое тело за упрямую живучесть. Вкус крови Охотницы-на-Чертополох намертво въелся в ее пасть и не уходил, сколько бы она ни пила и ни полоскала рот.

Однажды, жарким днем в середине лета, Ратха остановилась у ручья и огляделась. Перед ней во все стороны расстилался луг, поросший высокой сочной травой. Обугленные стволы, некогда бывшие деревьями, чернели на фоне неба, а море колышущейся травы омывало их снизу. Насекомые жужжали над головой Ратхи, солнце припекало ей спину, и она долго стояла, не решаясь ступить на луг.

Повернувшись, она пробрела вдоль тенистого берега ручья, влажная глина приятно остужала ее лапы. Выйдя на открытое пространство, Ратха сощурила глаза от солнца, сверкавшего на глади воды. Едва заметная полоса чуть более редкой травы на противоположном берегу ручья — вот все, что осталось от некогда нахоженной тропы, ведущей в глубь луга. Очень скоро исчезнет и этот последний след...

Ратха вспомнила, как бежала по этой тропе, как Фессрана пыхтела рядом с ней, а стая племенных пастухов выла у них за спиной. Эхо этих воплей и сейчас послышалось ей в горячем неподвижном воздухе. У Ратхи задрожали уши. Она замерла, наставив уши вперед.

Нет, это было не просто воспоминание. Она услышала какой-то звук, пусть очень слабый и очень далекий!

Ратха подняла голову и снова прислушалась, гадая, не напекло ли ей голову солнцем.

Она снова окинула взглядом луг. Там никого не было, но ей все равно казалось, что звук доносился откуда-то из его глубины. Это были ни вопли ярости, а эхо высокого звенящего визга, который она не раз слышала раньше.

Не выдержав, Ратха бросилась в высокую траву и помчалась на звук.

Бежать оказалось гораздо дальше, чем она думала. Давно нещипаная трава была намного выше головы Ратхи, если она стояла на четырех лапах. Ей казалось, что она целую вечность бежит по душистой зеленой пещере, стены которой двигались вместе с ней. Стебли хлестали Ратху по бокам и с хрустом ломались под ее лапами.

Внезапно Ратха замерла с поднятой лапой. Свистящий шелест раздвигаемой травы продолжался еще несколько мгновений, а затем резко стих.

Ратха принюхалась, пытаясь поймать запах, но кругом был только сладкий аромат раздавленных стеблей. Шерсть вокруг ее шеи встала дыбом.

Она ждала. Все оставалось спокойно. Никто не появлялся. Воздух был тих и неподвижен. Затем вновь раздался вопль, уже слышанный ею раньше, но на этот раз он был заглушён горячим воздухом луга.

Это был призывный клич жеребца-пестроспинки, собиравшего своих кобылок!

Пестроспинка

! У Ратхи заурчало в животе. Если она убьет жеребца, то сможет наесться досыта, а остатки втащит на дерево, чтобы пировать несколько дней, не утруждая себя изнурительной охотой. Забыв обо всем на свете, она понеслась через траву, и спелые семенные коробочки хлестали ее по спине.

Ратха резко замедлила бег. Она снова оцепенела, услышав еще один звук, совсем не похожий на ржание жеребца. Сев на задние лапы, Ратха зорко всмотрелась сквозь траву. Вот! Кольцо стеблей за ее спиной слегка всколыхнулось. Снова опустившись на все четыре лапы, Ратха повернулась и уставилась в зеленую стену травы. Но и на этот раз оттуда никто не вышел.

Раздосадованная, она продолжила свой путь, только на этот раз уже не побежала, а стала бесшумно красться среди стеблей, пытаясь ничем не выдать своего присутствия.

Ее преследователь держался против ветра, поэтому поток воздуха, обдувавший щеки Ратхи, не приносил с собой никаких запахов. Тем временем запах жеребца все сильнее щекотал ее ноздри, пробуждая зверский голод.

Вскоре Ратха увидела пестроспинок, их коричневые, блестящие от пота спины отчетливо выделялись на фоне зарослей дикой пшеницы. Когда-то Ратха ухаживала за таким стадом и охраняла его. Теперь она была разбойницей, а стадо никто не охранял, если не считать жеребца.

Ратха подползла поближе к пестроспинкам, сгруппировалась и стала высматривать жертву. Пожалуй, она выберет вот этого жеребца, чуть постарше, с обвисшей шкурой и резко выступающим хребтом. Он двигался скованно и сильно отставал от остального стада.