— Кто нарушает мой отдых? — грозно вопросил Драйбен, по-прежнему не глядя в сторону выхода из шатра. — Сейчас ночь, спят все, кроме горных дэвов и лисиц-оборотней!

— Я заметил свет в твоей юрте, — ответили снаружи на мергейтском языке. Почтенный, можно поговорить с тобой?

— Тогда зайди, — смилостивился Драйбен и едва сдержал облегченный вздох это не палачи Гурцата.

Нардарец легко поднялся со своего стульчика и отдал дань степной вежливости — слегка поклонился. Ему, приближенному самого хагана, не стоило выказывать излишнюю почтительность к нукеру, пусть даже и сотнику, но поприветствовать следовало. Иначе обидится, а мергейты злопамятны и замечают любые мелочи, способные их оскорбить.

Перед Драйбеном стоял сотник Непобедимых, которому нардарец в определенной степени симпатизировал. Менгу, разумеется, был неотесанным варваром, которого в Аррантиаде (вот уж действительно просвещенная страна!) вполне могли посадить в клетку и показывать в зверинце басилевса, однако этот парень, в отличие от большинства своих соплеменников, редко выказывал непомерную кровожадность, удивительную для плохо знающего степняков человека с Заката.

— Ты не один? — нахмурился нардарец, замечая за широкой спиной Менгу смутную тень человеческого силуэта. — Кто там?

— Моя рабыня, — коротко ответил сотник и, шагнув вперед, вопросительно посмотрел на Драйбена. Тот кивнул, давая понять, что примет неожиданных гостей. Только после согласия хозяина юрты (опять же известный всем в Степи закон) можно было сесть на кошму и начать беседу.

— Почему благородная девица стоит у полога и не проходит в мое скромное жилище? — тщательно выговаривая мергейтские слова, спросил у Менгу Драйбен. Сотник уже расположился на ковре, как всегда, скрестив ноги и положив ладони на колени.

— Я думал, — спокойно сказал Менгу, наклонив голову, — что в твоей стране рабы не сидят вместе с господами.

— Какая ерунда, — отмахнулся Драйбен и, подойдя к стоявшей в тени девушке, взял ее за Руку, подвел к куче подушек и едва не насильно усадил. — Менгу, запомни: рабство — величайшая несправедливость мира. Об этом много говорили самые ученые и мудрые люди из разных земель, стран, которых ты не видел и, наверное никогда не увидишь…

— Увижу, — буркнул Менгу, неодобрительно посматривая на нардарца. — Наш великий господин их завоюет, дойдя до края мира, где небо сходится с землей.

— По этому поводу я с тобой спорить лучше не буду. — Драйбен отвернулся, чтобы Менгу не видел улыбку на его лице. Дикарю не докажешь, что Гурцат со своим войском никогда не ступит на землю Аррантиады, Шо-Ситайна и даже варварской Мономатаны. А если вдруг случится чудо и мергейты умудрятся снарядить флот, то боевые аррантские триеры разгромят его в пух и прах за время, достаточное для дневной трапезы. Морские дороги, как известно, принадлежат только подданным басилевса и, разумеется, островным сегванам.

Драйбен помолчал немного и, обратившись к рабыне сотника, спросил:

— Вам удобно? Может быть, желаете отведать кобыльего молока? Или виноградного напитка?

— Нет, господин, — едва слышно отозвалась девушка и еще выше поддернула легкое кисейное полотно, закрывавшее ее лицо до самых глаз. Сотник, заметив, что иноземец слишком внимателен к женщине, да еще чужой рабыне, громко засопел.

— Менгу… — Драйбен развернулся, опустился на ковер прямо перед мергейтом, только устроился по-другому, нежели степняк, — лег на бок, подперев рукой голову, согласно традициям Аррантиады. — Менгу, здесь мой дом, правильно? Когда ты приходишь в чужое владение, нужно соблюдать обычаи хозяина. В моей стране нет рабства, и там очень уважают женщин. Особенно если они происходят из благородных семей. Насколько я понимаю, госпожа Фейран дочь градоправителя, то есть хана или, если по-нашему, эрла.

— Госпожа, — фыркнул Менгу, однако сразу осекся. Драйбен был прав — ни в коем случае нельзя нарушать установления, принятые хозяином в его жилище. Пусть даже это жилище лишь легкая походная юрта, поставленная на полпути к неизвестной цели.

Драйбен дотянулся до стоящего рядом кувшина со сладким розовым вином, намеренно взял именно три небольших кубка (пусть Менгу видит, что в «доме» нардарца отношение к благородным девицам неизменно, будь таковая рабыней или дочерью богини) и ловко налил всем. Протянул серебряную чарку Менгу — тот принял, подозрительно посмотрев на вино, которое ему не очень нравилось, потому что обычно было невероятно кислым. Фейран осторожно взяла свой бокальчик, но пить не стала.

— Замечательный напиток, — распробовав, сказал сотник. — Сладкий. Похоже на мед, только вкус совсем другой. Как твое здоровье, уважаемый?

Драйбен едва подавил стон. Начинается… У мергейтов не принято сразу переходить к разговорам о делах. Вначале нужно разузнать, как здоровье хозяина, выяснить, хорошо ли он покушал на ночь, спросить, не охромела ли лошадь, и так далее… Хорошо, что у нардарца не имелось родственников, известных Менгу, иначе сотник учинил бы буквально допрос с пристрастием. Спасибо всем богам, что этот мергейт довольно быстро перенимает чужие обычаи и не противится словам Драйбена, наверняка считая его человеком мудрым, а следовательно, имеющим право наставлять.

Драйбен на едином дыхании выдал:

— Я здоров, мой конь, расседланный, сейчас пасется с остальными лошадьми, я очень доволен кушаньями, которые готовят слуги хагана, сегодня прекрасная ночь, а звезды очень ярки. Все!.. Менгу, у нас в Нардаре, когда приходят по делу, сначала обсуждают именно дело, а уже потом — все остальное. Говори, я слушаю.

"Чужой народ — чужой обычай, — раздосадованно подумал сотник. — Пускай будет так. Не стану противоречить уважаемому человеку".

— Моя рабыня очень напугана, — запинаясь, начал Менгу. — Мне стыдно признаваться перед тобой, но я тоже боюсь. Фейран твердит, будто нужно идти к тебе. Ты разъяснишь, откуда приходит страх.

Драйбен удивленно поднял бровь. Любопытно… В войске Гурцата ни один нукер ничего не боится, кроме гнева Заоблачных или немилости хагана. Какому невероятному событию нужно стрястись, чтобы мергейт признался в своем страхе? Очень интересно!

— Чего ты опасаешься? — выкроив на лице вежливое безразличие, уточнил Драйбен. — Человека, будущего, самого себя, богов?

— Будущего, — точно определил Менгу. — Я вижу страшные сны. Зеленая степь становится бурой от пепла. Вместо дождей с небес падает кровь. Вместо кумыса змеиный яд.

— Холодная белая туча клубится над горами, — вмешалась в разговор мужчин Фейран, все еще сжимая в узкой ладони тонкостенный серебряный кубок с нетронутым вином. — Каменный лед сковывает реки, и глубокий снег засыпает все ведомые и неведомые земли.

"Очень интересно! — напряженно подумал Драйбен. — Я давно приметил — у девочки незаурядные способности к предвидению. Только изъясняется она слишком вычурно, настоящая саккаремка. Арранты, творцы науки логики, услышав слова этих двоих, сделали бы вывод: все меняется к худшему. Я и Менгу страшимся будущего; более чуткая саккаремская красавица, унаследовавшая неизвестно от кого дар предсказания, зрит в мыслях холодное облако. Во всех верованиях холод — символ смерти и опустошения. С теплом, солнцем или огнем связаны только добрые боги. Снежная туча над горами… Над горами. А мы идем в Логово. Боги, что я наделал!"

Драйбен внимательно посмотрел на Фейран. Волосы и нижняя часть лица девушки, по обычаю Саккарема, укрыты тканью, видны только глаза. И, если внимательно приглядеться, в этих глазах заметна лишь пустота. Как у животного, ведомого людьми на убой. Неужели положение настолько скверно? Но ведь не скажешь сотнику и его необычной рабыне: "Извините, любезные, это я виноват в ваших кошмарах и не представляю, как исправить свершенное". А действительно, как? Обратиться к богам? Боги далеко и редко слышат призывы смертных. Убить Гурцата во время одной из бесед? Оно подыщет другого. Разрушить Камень? Пытался, и неоднократно. Бесполезно. Словом, в очередной раз придется врать…