— О чем он пишет?

Крессида положила сверху листы, на которых она писала расшифрованный текст.

— Об армейских делах и обо всем, что его интересовало. Кто получил повышение, разные слухи, сражения, кто был убит. Стычки между офицерами, жалобы солдат на пренебрежение. Но я прочитала лишь самое начало. Пока описываются события многолетней давности. Он пишет о Ла-Корунье и Опорто.

— О событиях десятилетней давности. — Он вздохнул, уперся локтем в стол. — Что-нибудь прояснилось?

Крессида умолкла. Возбужденная тем, что разгадала шифр, она совсем забыла о цели этого занятия. Как мог армейский дневник десятилетней давности помочь отыскать отца? И, если быть честной, хотела ли она этого сейчас? Она рассказала Алеку не обо всем, что обнаружила в записях отца. Он не просто описывал события, а комментировал их. Она обратила внимание на то, что его интересовали бесчестные поступки, позорящие факты, провалы и некомпетентность. А из одной приписки, такой коротенькой, что она не сразу уловила, в чем дело, можно было сделать вывод, что отцу должны были заплатить за молчание об одном некрасивом происшествии.

Возможно, это был единичный случай — отец воспрепятствовал солдатам, собравшимся изнасиловать двух местных женщин и ограбить их дома. Он приписал, что солдат ожидала жестокая порка, но добавил, что они благоразумно оценили его проницательность. Сначала она решила, что эти парни были друзьями отца, и он не хотел, чтобы их наказали. Но при дальнейшем чтении у нее появилось неприятное чувство, что молчание отца вознаграждалось деньгами, причем суммы, раз от раза росли. А когда такого рода поступки становятся нормой поведения, то человека, их совершающего, начинают называть шантажистом.

Ей тяжело было даже подумать о значении этого слова. Он ведь ее отец, он любил их с сестрой, присылал им деньги каждые три месяца, привозил им сладости, когда приезжал в отпуск. Если деньги, которые он присылал, имели нечестное происхождение, не ложится ли тень и на них?

Но ведь ничего не доказано, и она не будет осуждать отца за то, что он сделал, может быть, несколько раз и много лет назад. Когда она прочитает больше, тогда и решит, что ей со всем этим делать — в зависимости от того, что там будет написано.

— Не знаю, — пробормотала она в ответ на вопрос Алека. — Я только начала расшифровывать и сразу записывать.

— Надеюсь, в дальнейшем появится что-то полезное.

— Может быть. — Она собрала свои заметки. В его замечании был резон, но для нее оно прозвучало отрезвляюще. Ей не хотелось думать об этом, но в ее сознании опять всплыли слова Тома: «Его дневник принесет вам только неприятности». Крессида убедила себя в том, что хочет знать правду, какой бы она ни оказалась. Но сможет ли она хранить ужасный секрет, касающийся ее отца? И захочет ли? Не будет ли тайное знание о том, что ее отец шантажист, разъедать ее изнутри, если она попытается скрыть этот факт? Она направилась к двери, ее приподнятое настроение улетучилось.

— Крессида.

Она обернулась. Алек поднялся из-за стола. Свет от лампы бросал темные тени на его лицо, и казалось, что оно состоит из острых углов и провалов. Вид у него был усталый.

— Доброй ночи, — сказал он, улыбаясь. — Для меня это все непостижимо.

Ее щеки помимо ее воли порозовели от удовольствия.

— Но это совсем нетрудно, только отнимает много времени.

Он грустно улыбнулся:

— Нетрудно для вас. Мне никогда не хватало терпения на такие занятия. Фредерик мог сидеть и корпеть над решением разных задач, а я… лазал по деревьям и скакал на лошадях.

Она улыбнулась в ответ. Непривычное ощущение — мужчина восхищается тем, что она справилась с делом, в котором он не мог разобраться, — непривычно и приятно.

— Мне всегда нравилось решать головоломки.

— В нашем случае в них нет недостатка. — Он вздохнул. Крессида смотрела на него — перед ней стоял красивый и благородный мужчина. Внутри у нее что-то екнуло. — Вот, — сказал он. — Не забудьте это.

Она моргнула и отвела взгляд. Дневник. Он протягивал ей дневник, в котором она надеялась найти ответы на все вопросы, только вот боялась узнать, что ее отец — негодяй.

— Спасибо вам, — вырвалось у нее, — за все.

— Я не сделал того, что обещал вам.

«Вы сделали гораздо больше, и я люблю вас за это». Мелькнувшая мысль ошеломила ее.

— Вы стали моим… другом, — тихо сказала она, немного поколебавшись, прежде чем произнести последнее слово. — Я ценю это.

Устремленные на Крессиду глаза заблестели. Сердце Крессиды подпрыгнуло — такое неприкрытое желание было в его взгляде. Слово «друг» никуда не годилось.

Она взволновалась. Этот взгляд воодушевил ее. Здравый смысл, призванный защищать ее сердце, испарился, куда-то подевалось намерение уйти и лечь спать. «Кто не рискует, тот и не выигрывает». Ее непреодолимое желание быть рядом с тем, кто понимал ее, ценил и восхищался ею, с тем, кто заставлял ее сердце биться чаще и смеяться, даже когда на душе было скверно, больше ничем не сдерживалось. Она положила дневник на стол. Руки у нее уже не дрожали. Она обхватила его лицо ладонями, привстала на цыпочки и поцеловала.

Его губы были мягкими, но немного напряженными. Но он ответил ей — легко и нежно, как в тот раз, когда они долго гуляли вместе по окрестностям Пенфорда. Его сдержанность подхлестнула ее. Она хотела большего и положила руки ему на грудь, а потом обвила его шею. Мышцы на его плечах напряглись, и Крессида затрепетала, осознав, каких усилий ему стоило обуздывать себя, и как тяжело давалась ему сдержанность.

Она прервала поцелуй и с удивлением посмотрела на него. Желание, которое она всегда видела в его синих глазах, осталось неизменным — он хотел ее, она была в этом уверена. Но тогда…

— Что вы собираетесь делать? — прошептал он. На виске у него пульсировала жилка, но в остальном он казался спокойным, как всегда.

Она попыталась ослепительно улыбнуться ему, но улыбка замерла на ее губах.

— Я пытаюсь соблазнить вас. Он глубоко вдохнул.

— Почему?

Лицо ее горело от смущения.

— Потому что я хочу этого.

Он легко дотронулся до ее щеки, потом его пальцы скользнули по ее шее и легли на затылок. Теперь он крепко держал ее, привлекая к себе. Крессида качнулась к нему, а когда он наклонился и поцеловал ее в щеку у самого уголка рта, глаза у нее стали закрываться.

— Вам следует пойти спать, — прошептал он где-то у ее щеки.

— Одной?

Он поцеловал другой уголок ее рта.

— Так будет лучше.

— Но тогда я не смогу соблазнить вас.

— Вы разве не чувствуете, что уже преуспели в этом?

Она открыла глаза. Его губы чуть изогнулись в грустной улыбке, его большой палец поглаживал ее щеку. Внутри Крессиды словно что-то оборвалось, она вдруг поняла, насколько ей не хватало этой улыбки и этого прикосновения. Но ей было мало улыбки, и ее никогда не утомили бы его прикосновения.

— Докажите это, — прошептала она. Он больше не улыбался.

— Я не должен…

Она притянула его за ворот рубашки и поцеловала, не дав ему сказать, что ей нужно идти спать. Он задохнулся и взял ее за талию, как будто собирался отстранить ее, но Крессида прижалась к его твердой груди, и его руки обхватили ее. Их тела сделались половинками целого, и он сдался.

Он провел руками по ее спине, еще крепче прижал к себе, а потом захватил конец косы и дернул. Крессида охнула, откинулась назад, а он стал нежно целовать ее шею. Голова у нее шла кругом. А он продолжал целовать ее и играл с ее волосами. Его пальцы теребили косу, пока она не рассыпалась — волосы беспорядочной массой упали ей на спину, и он сразу же запустил в них пальцы, бережно поддерживая ее голову у своего лица.

Вдруг он поднял ее и посадил на стол. Их пальцы переплелись — они оба принялись торопливо расстегивать ее платье, потом он спустил его с ее плеч. Он продолжал целовать нежный изгиб ее шеи, пока она не задрожала. Он лихорадочно расстегнул пуговички на ее ночной рубашке и рывком стянул тонкую ткань вниз до локтей. Потом он откинулся назад — она прищурилась, дрожа от возбужденная, и была так великолепна с этими распущенными волосами.