Как потом вспоминала Наташа, книга об Евстигнееве была последней из прочитанных им. Еще раньше он искал книгу об Иннокентии Смоктуновском, которого боготворил и считал великим актером.
Операцию провели, и она не предвещала выздоровления. Савелий почувствовал это и, вздохнув, сказал, что научился ценить жизнь, то, что окружает его, обожает жену, любит свой дом и главное — природу. Он заглядывался на рассветы и закаты солнца, на то, как распускаются цветы, как теплый калифорнийский воздух колышет листву. Даже редкий в этих местах дождик вызывал радость и умиление на его лице. Он понимал вечность природы и, наверное, хотел хотя бы в душе слиться с нею. Неожиданно становился серьезным. Прочитал сценарий и задумался.
— Я буду молить Бога, чтобы Он продлил мое счастье с тобою, — сказал он Наташе, — чтобы я успел отсняться в новой роли, где смог бы использовать многое, чему научился в творческой жизни. Большая роль с неоднозначным характером героя, к которой я стремился долгие годы. Я люблю комические роли, но мне уже за шестьдесят, я хочу играть роли, которые задели бы души людей и остались в их памяти.
Рядом с Савелием на столике стояла фотокарточка дочери. Он часто и с грустью смотрел на нее.
— Не говори импресарио, что я тяжело болен, — сказал он Наташе, — я молю Бога, и мне становится легче. Я постараюсь выкрутиться…
В дни, когда боли ослабевали, он включал видеомагнитофон, смотрел свои фильмы и телебенефис, смотрел внимательно, видимо где-то ощущая недочеты в игре, и переосмысливал ее. Лишь однажды похвалил себя: «Ну и лихо я сыграл, Наташа!» В этих словах было воспоминание о молодости и грусть об уходящих силах.
Его первая жена Марина писала: «В январе 1995 года у Савелия обнаружили рак прямой кишки. В начале февраля прооперировали и назначили усиленный курс химиотерапии, В тот же период у него начался острый тромбоз в ногах. Позже тромбы разошлись по всему организму, включая мозг. Весь май, после двух инсультов, Савелий лежал в госпитале слепой, немой, парализованный. Только люди, близко знавшие его, понимали трагизм его положения. 15 мая мы с Басенькой приехали в Сан-Франциско прощаться с Савелием. Застали его уже в бессознательном состоянии. Бася горько плакала оттого, что папа на ее присутствие никак не реагирует. Басенька целовала папу в руки, в губы, прижималась к нему щечкой, долго убеждала его: «Папа, ты должен кушать. Ты выздоровеешь. Мы будем еще много радоваться». Но, увы, никакой реакции в ответ. Басенька очень тяжело переживала папину смерть. Спустя несколько дней проводился День отца. Все ее подруги писали папам открытки. Написала и Бася, но не знала, куда ее отправить, и плакала. Она никак не может освоиться с мыслью, что папы нет в живых. Я ей говорю, что папа сейчас с Богом и продолжает охранять ее и так же заботится о ней, как он это делал раньше. Она по-своему в это верит и говорит: «Мой папа такой хороший, что Бог захотел его иметь рядом с собой».
До последних дней рядом с Савелием была Наташа. Она — на пределе нервных и физических сил, но держится. Олег Видов передал в Москву, на телевидение, что Савелий Крамаров не может двигаться, видеть, только слышит. И Олег просит присылать Крамарову телеграммы. Через несколько часов пришли первые весточки с родины со словами любви и признания. Родина — не только родные, которых почти не осталось, но друзья и миллионы людей, любивших его игру. Олег Видов читал ему приходящие телеграммы.
Лицо Савелия ничего не выражало, но душа наверняка согревалась. Сколько могла…
Наверное, первыми откликнулись на его смерть русские американцы, его друзья — главный редактор «Панорамы» Александр Половец: «Актеры нередко признаются, что со временем начинают невольно повторять в себе какие-то черты сыгранных ими героев, сливаются с их амплуа. Не то с Савелием: бесконечна была эта дистанция от кинематографического образа, созданного замечательным талантом актера Крамарова, — до Савы, каким мы его знали»; актер Илья Баскин: «Савелия все считали своим в доску парнем. Люди, никогда не знавшие его лично, случайно повстречав его на улице или в магазине, часто обращались к нему на «ты», как к старому корешу. Счастливчик! Ведь таких корешей у него было больше двухсот миллионов. Крамаров был воистину народным артистом».
Через четыре дня после смерти друга вышла в «Общей газете» моя статья: «Савелий Крамаров — странный странник», где говорилось с надеждой, что в конце концов «странность» его объяснится могучим, но не до конца раскрывшимся талантом, постоянным стремлением к совершенству и уникальной добротой к людям, он когда-нибудь навсегда вернется к нам из своих долгих странствий.
Затем в «Литературной газете» появилась моя статья о нем — «Славный комик», и позже в воскресном «Московском комсомольце» вышел большой очерк — «Последняя молитва Савелия Крамарова, или Золотой билет до города Мертвых». И теперь, наконец, эта книга… Когда Савелий Крамаров жил рядом с нами, мы смеялись над его героями, но не задумывались о его жизни, в которой ничто не проходило бесследно.
Наш общий с Савелием друг, режиссер, актер и писатель Марк Розовский, с болью в сердце сказал, что если бы жизнь в нашей стране была бы неидеологизированной и свободной, то Савелий Крамаров стал бы русским Луи де Фюнесом, известнейшим во всем мире комиком, поскольку дурак в России больше, чем дурак, он может быть философом, участником высокой комедии. Представляю Крамарова, блестяще и оригинально играющего Хлестакова. Если бы маска Савелия Крамарова не была бы предметом купли-продажи и, за редким исключением, не использовалась бы весьма примитивно, то при работе на него отечественной киноиндустрии мы бы стали свидетелями явления миру грандиозного комика.
Добавлю к словам Розовского лишь то, что даже при всех минусах развитого до потери смысла социализма Савелий своей игрой нес улыбки людям, скрашивая своим искусством их бедную на радости жизнь.
Савелий похоронен неподалеку от города Сан-Франциско на еврейском мемориальном кладбище в Колма — городе Мертвых. Памятник на могиле сооружен по макету его друга — всемирно известного художника и скульптора Михаила Шемякина.
Как позднее рассказывал приезжавший в Россию Шемякин, они не были с Савелием близкими друзьями, но общались довольно часто и симпатизировали друг другу. Поначалу вдова Крамарова обратилась к скульптору Эрнсту Неизвестному, который запросил за работу 90 тысяч долларов и вместо памятника обещал поставить на могилу уже изготовленную им голову какого-то мальчика. Вдову это предложение не устроило. Тогда она обратилась за помощью к Михаилу Шемякину, который отнесся к работе серьезно, трудился добросовестно и весьма изобретательно.
На большом высоком надгробии изображен гримерный актерский столик, на котором лежат маски не сыгранных Савелием ролей; маски совсем не смешные, а трагические, и маски людей-уродов, видимо, на мой взгляд, постепенно рушивших жизнь в России и Савелия Крамарова, и самого Шемякина. Слева расположен то ли занавес, то ли плащ странника, которым представлял себя Савелий; справа, над масками, изображен череп — вероятно, символ рутины и тупости, убивающих настоящее творчество. В нижней левой части надгробия на мраморе высечены слова на иврите: «Последний дар — вечный покой душе твоей». В центре столика — раскрытая книга с названиями фильмов, наиболее любимых Савелием: «Друг мой, Колька!», «Приключения неуловимых», «Джентльмены удачи», «Двенадцать стульев», «Большая перемена»…
В правом углу столика, в оригинальной железной рамке, стоит его фотография, наверное, самая лучшая из его фотографий. На редкость доброе, обаятельное и улыбчивое лицо Савелия придает всему памятнику жизненность, уверенность в том, что его солнечное, светлое искусство не умрет никогда. И действительно, его фильмы неизменно приковывают нас к телеэкранам и наверняка будут дарить улыбки надежды нашим потомкам.
Савелий сыграл небольшие роли в Голливуде, но сыграл в Мекке киноискусства, где даже на крошечную роль претендуют десятки актеров. Он нашел свою нишу в Голливуде, потому что был талантлив и трудолюбив. Об этом говорил Олег Видов, прощаясь с другом, о том, что он был русским актером, по воле судьбы работавшим в последние свои годы в Америке. И тот изумительный памятник, что возвели ему здесь русские американцы, говорит о том, что они гордятся своим соотечественником.
