Дни, проведенные на кинофестивале, были для него настоящим праздником. Он попросил телохранителей не мешать ему общаться с друзьями. Артисты, с которыми он играл в фильмах, обнимали и целовали его. Не формально, как это свойственно некоторым богемным людям, а искренне, от души. Несмотря на уверения Оскара, что с питанием у него не будет проблем, он привез с собою чемодан продуктов: орехи, каши с фруктами, мед, даже яблоки. Оскар попытался пошутить над этим, когда он разбирал чемодан.
— Да, с продуктами у нас сейчас дела обстоят неважно, но везти орехи и яблоки в Сочи?! Не сердись, Савелий, но это, мягко говоря, непонятно. У тебя что, совсем плохо стало с памятью?
— Я не сержусь, — неожиданно обидчиво вымолвил Савелий, — но мне лучше знать, какие продукты нужны моему организму.
— У тебя что, думающий организм? — продолжал шутить Оскар.
— Не столько думающий, сколько требовательный, — грустно произнес Савелий, и Оскар почувствовал, что разговор о продуктах неприятен другу.
В Москве, в аэропорту его встречали журналисты. Трещали телекамеры. На следующий день «Московский комсомолец» сообщил о его приезде и о том, что он остановился у артиста и режиссера Оскара Волина. На следующий день утром Савелий навестил своего старого подопечного — Додика, болезнь которого прогрессировала. Савелий не подал виду, что заметил это, улыбался, шутил. Вспоминал их прежние встречи, маму Додика и так тактично оставил ему деньги, что тот не мог отказаться от них. Вечером Савелий поехал в Крылатское, к старому другу Ахмеду Маликову. Они обнялись, и оба были счастливы встрече.
— Мне все эти годы казалось, что чего-то важного не хватает в моей жизни. Вскоре я догадался, что тебя, Сава. Ведь мы столько переговорили с тобой о самом сокровенном, а без тебя я ощутил пустоту. Вокруг много людей, а поговорить по душам не с кем.
Савелий слушал его молча, опустив голову, словно был виноват перед старым и преданным другом.
Через день Савелий изъявил желание пройтись по Старому Арбату, съездить на вернисаж художников в Измайлово.
— Там, наверное, узнают меня, начнут вспоминать прошлые встречи, заставят выпить, а мне нельзя, — вздохнул Сава и надел очки, нацепил на голову простую шапку-ушанку, чтобы его не узнали. Но маскировка не помогла. Слух о том, что на Арбат, а потом в Измайлово, приехал Савелий Крамаров, мгновенно собирал вокруг него толпы людей. Люди бросали киоски, лавки с картинами. Ему дарили сувениры, даже картины, а кое-кто протягивал деньги, желая за них получить у него автограф. Бесконечно кричали приветствия. И Савелий не выдержал, заплакал. Он понял, что люди не забыли его и любят по-прежнему. Потом ему предложили сниматься в фильмах «Русский бизнес» и «Русское чудо». Он согласился с радостью, и каждый день съемок был для него праздничным. Он понимал, что играет в проходных фильмах, которые ничего не прибавят к его кинокарьере, но в это время для него было важнее другое — что его снова признали на родине и ценят более чём прежде. Пригласили на телевидение, но он поставил условие, что будет давать интервью на фоне американского флага.
— Зачем вам это? — наивно заметил ему режиссер телепередачи.
— Америка приютила меня и главное — не дала заглохнуть творчеству. Я там снимался значительно меньше, чем здесь, но значительно больше, чем в последние годы пребывания на родине. Оставьте флаг. Это будет моей вечной и благодарной памятью об Америке.
Приглашениям сниматься не было конца. Савелий направился в Моссовет и, рассказав об этом, попросил выделить ему хотя бы небольшую квартиру, где он мог бы останавливаться во время приездов для съемок.
— Оставайтесь у нас, — сказали ему, — смените подданство и тогда получите квартиру.
— Подданствами не бросаются, — сказал он, — я это сделал один раз и больше не собираюсь.
Работник Моссовета развел руками:
— Тогда извините.
— Не за что, — вежливо попрощался Савелий.
Он успел заехать в театр «Шолом», к Александру Левенбуку, на спектакль «Поезд за счастьем». Сделал это в первый же свободный вечер, хотя съемки отнимали весь день и часто затягивались до полуночи. Режиссеры, зная о его скором отъезде, спешили закончить фильм и успеть озвучить. Несмотря на сверхзанятость, Савелий выискивает время для встреч с двоюродным братом Виктором. Они любили друг друга, и, кроме того, Савелий считал, что Виктор — это своеобразный мостик к памяти о матери. Виктор рассказывал ему о ней, чего не знал Савелий. Вместе поехали на Востряково, где была похоронена мама. Оскар вспоминает, что иногда Савелий вставал в шесть утра и тихо покидал их дом, накануне предупреждал, что у него ранние съемки, а сам, наверное, ездил на кладбище, чтобы посидеть у могилы мамы. Виктор рассказывал, что при посещении Вострякова уста Савелия что-то шептали. По всей вероятности, он разговаривал с мамой, рассказывал о своей жизни, о том, что исполнил ее мечту — стал артистом.
Однажды после съемок Савелий заглянул в ЦДРИ, где заканчивался вечер. Тихо вошел в зал и стал у стенки, и тут же пронеслось по рядам: «Крамаров! Крамаров!» После окончания вечера его окружили артисты, виднейшие драматические артисты страны. Олег Табаков обнял его. Коллеги понимали незаурядность его таланта, ощущали в нем сильный актерский нерв, который магически захватывает внимание зрителей. Разыскали фотографа и сфотографировались на память. После этой встречи Савелий долго не мог уснуть. О чем думал он? Какие мысли развеяли сон? Может, он переживал о том, что неуклюже сложилась его судьба на родине, что заштамповали его однотипными малоинтересными образами, не дали даже прикоснуться к высокой сатире, к истинной драме, а в Штатах этому мешал недостаточно хорошо освоенный английский язык. Может, думал, что если бы остался с Машей, умной и тактичной женщиной, то иначе и более творчески сложилась его жизнь? Может, не стоило до этого расходиться с Людой. Она работала в авиаконструкторском бюро Туполева, была для своих юных лет весьма разумна и со временем вникла бы в его работу, помогла бы ему. Все это — мои домыслы, но ясно одно, что признание, теплота, с которой его встретили лучшие артисты в ЦДРИ, заставили его задуматься о многом и важном, отгоняя усталость и сон.
Савелий привез Виктору несколько фотокарточек дочери, в том числе снятую вместе с братом, когда он приезжал к нему в гости. Он часто вспоминал о Басе и в «Детском мире» подыскивал ей обувь, заказал для нее связать из шерсти носки и варежки.
— Неужели их нет в Америке? — поинтересовался Виктор. — Наши вещи — это зачастую плоды самодеятельности, а не профессионализма.
Савелий растерялся, не зная, что возразить брату, но всего на несколько мгновений.
— Наши вещи теплее. И детская обувь стоит намного дешевле, — сказал Савелий таким непререкаемым тоном, что Виктор прекратил спор. Он понял, что брат желает что-нибудь привезти дочке именно из России, что тоскует без Баси и просто не может не заботиться о ней, в какой бы точке земли ни находился.
Вскоре мы с Савелием встречаемся. Случайно. Днем. В ресторане ЦДЛ. Он сидит за столиком с Марком Розовским. Я подсаживаюсь за их столик в тот момент, когда Марк встает из-за него. Савелий улыбается, но в первые минуты я чувствую в его словах настороженность. Не виделись и не переписывались десяток лет. К тому же у меня много врагов, способных рассказать ему любые гадости обо мне, тем более зная наши близкие дружеские и творческие отношения. К счастью, настороженность быстро исчезает и объясняется. Савелия смущает, что я дважды не приходил на его отвальную. Он вспоминает, как я подозрительно смотрел на телефон во время нашего прощального разговора.
— Боишься, что подслушивают? — иронически заметил он тогда.
— Боюсь, — признался я.
— Совершенно зря комплексуешь, — улыбнулся он, на всех пленки не хватит!
Мы вспомнили этот случай и засмеялись.
— Меня тогда предупредил один редактор из «Советской культуры», кстати органа ЦК, чтобы я не общался с иностранцами и уезжающими за кордон. Иначе перестанут печатать. И я, честно признаюсь, испугался прийти на твои проводы. Извини.
