— Это как? — спросил Савелий. — Я не драматург.

Он сразу решил обратиться за помощью к Марку Розовскому, но передумал, считая, что слишком часто пользуется его советами, Можно было позвонить Виктору Славкину, но он сам писал сейчас пьесу, окунулся в работу с головой.

— Перепиши рассказ так, как будешь с ним выступать. Оставь только те места, с которыми выйдешь на сцену, но связанные между собой действием и мыслью. Понимаешь? — назидательно произнес Рапоппорт.

— Вроде, — смутился Савелий, — попробую положить его на себя.

Театр миниатюр, куда привел Савелия режиссер, переживал труднейший момент в своей короткой жизни. Создал его и возглавил писатель Владимир Соломонович Поляков, известный как автор сценария фильма «Карнавальная ночь» (совместно с Борисом Ласкиным) и множества эстрадных программ для Аркадия Райкина. На афишах его фамилия значилась маленькими буквами в правом верхнем углу. Видимо, это ущемляло амбиции автора, но таково свойство эстрады: автор умирает в актере. Не может, к примеру, конферансье объявлять автора каждой репризы или связки к номеру. Зритель должен думать, что остроумный и веселый человек обязательно тот, кто выходит на сцену. Лавры успеха от исполненного текста должны доставаться актеру. Так было испокон веков. Но в последнее время авторы эстрады решили порушить эту традицию, громко заявить о себе, начали сами выступать на эстраде, в громадном количестве просочились на телевидение и, по существу, стали артистами. На мой взгляд, это вполне допустимо, если авторы не продают артистам те же тексты, что исполняют с эстрады. Владимир Соломонович Поляков, написавший для Райкина свыше десяти программ, поступил честнее, чем иные современные авторы эстрады. Он создал театр миниатюр под своим художественным руководством, набрал в него способных артистов: Вадима Деранкова, ставшего ведущим артистом, Зиновия Высоковского, Эрика Арзуманяна, Марка Захарова, кстати, игравшего там роль Остапа Бендера, Рудольфа Рудина и даже совсем еще молодого Владимира Высоцкого. Владимир Соломонович писал для своего театра отличные злободневные программы, собиравшие в залах аншлаги, но, тем не менее, гений Аркадия Райкина все же превосходил успех театра Полякова. Впрочем, у двух ярчайших звезд эстрады — артиста и автора — сохранились добрые отношения, и Аркадий Исаакович на шестидесятилетии Полякова в Центральном доме литераторов исполнил две его лучшие интермедии и сказал: «Нашему театру тридцать лет. За пятнадцать — спасибо тебе, Володя!»

Здоровая конкуренция не мешала работе двух театров миниатюр, но брал свое возраст Полякова, к тому же безумно пожалевшего о многих годах, потраченных на эстраду; он успел написать две прекрасные прозаические книжки, вышедшие в лучшем тогда издательстве страны — «Советский писатель» — и покинул свое эстрадное детище. Режиссер Михаил Рапоппорт ставил там программу «Скрытой камерой» по рассказам авторов «Клуба 12 стульев» «Литературной газеты», куда, кстати, вошел и мой рассказ, инсценированный и исполненный Рудольфом Рудиным и его партнершей. Органично вливался в эту программу смешной рассказ Василия Шукшина, выбранный Савелием, на инсценировку его он потратил массу сил и времени, поскольку работа была для него новой. Опыт, полученный им от нее, я ощутил, когда писал для Савелия его телебенефис. Он боролся против каждого лишнего слова, нарушающего органичность интермедии, требовал от меня краткости и точности в выражении каждой мысли.

Рассказ Шукшина, если мне не изменяет память, в исполнении Савелия Крамарова выглядел приблизительно так: «У меня, у Проньки Лагутина, в городе училась сестра. Раз в месяц я привозил ей харчи, платил за квартиру, покупал ей и ее подругам пару бутылок красного вина и учил:

— Тут народ разный. Если он к тебе: «Вы, мол, мне глянетесь, то-се, разрешите вас под ручку», — вы его по руке: «Не лезь! Мне, мол, сперва выучиться надо, а потом уже разные там дела. У меня, мол, пока одна учеба на уме».

Однажды сижу я в парке, жду поезда, и вдруг подходит ко мне красивая молодая женщина с портфелем и присаживается на скамейку.

— Разрешите, я займу минутку вашего времени?

— Зачем?

— Мы в этом городе находимся в киноэкспедиции.

— Кино фотографируете?

— Да. И нам для эпизода нужен человек. Вот такого типа… вашего.

— А какой у меня тип?

— Ну, простой. Нам нужен простой сельский парень, который первый раз приезжает в город. У вас есть сейчас минут двадцать времени?

— Есть.

— Тогда пошли. Я покажу вас режиссеру.

— А этот тип, что вроде меня, зачем приезжает в город? — интересуюсь я.

— Он из тех, кто гонится за длинным рублем, — говорит женщина.

— Интересно, — говорю я, — мне длинный рубль тоже сейчас не помешал бы: домишко к осени хочу перебрать. Жениться надо, а в избе тесно. Пойдут детишки — повернуться негде будет. У вас хорошо платят?

Женщина засмеялась и повела меня в гостиницу к режиссеру. Тот усадил меня в кресло:

— Есть у нас в фильме эпизод: в город из деревни приезжает парень. Находит знакомых. Они летом отдыхали в деревне, в его доме. Это понятно?

— Ага.

— Пойдем дальше.

— Куда?

— В город. Городская семья недовольна приездом парня — лишняя волокита, неудобства…

— А как же так, — говорю я, — сами жили — ничего, а как к ним приехали — не нравится!

— Ну, бывает, — говорит мне режиссер, — они не так уж явно показывают, что недовольны.

— Значит, темнят.

— Да, — говорит режиссер, — попробуйте. Слова на ходу придумаем. Перед вами буду не я, те ваши городские знакомые, И вы не Пронька, а как по сценарию — Иван. Давайте!

Я выхожу из номера и снова вхожу.

— Здравствуйте.

— А постучаться? — говорит мне режиссер. — Еще раз входите.

Я выхожу, стучу в дверь.

— Да! — говорит режиссер.

Я вхожу. Мы долго смотрим друг на друга. Режиссер качает головой.

— А где «здравствуйте»?

— Я же здоровался.

— Мы же снова начали.

— Снова, да?

Я вышел и постучался.

— Да!

— Здравствуйте!

— Иван! Входите, входите, — радуется режиссер. — Проходите! Каким ветром?

— Умеренным, — подхожу я к режиссеру, обнимаю хлопаю по спине. — Как житуха?

— А ты чего радуешься? — спрашивает режиссер.

— Тебя увидел… ведь ты тоже обрадовался.

— Я — притворно. Доходит?

— А чего тебе притворяться-то? Я еще не сказал, что буду жить у вас. Может, я только на часок.

Режиссер наморщил лоб:

— Я поторопился, верно. Давай еще раз.

Все повторилось.

— Ну, как житуха? — спрашиваю я, улыбаясь.

— Да так себе… А ты что, по делам в город?

— Нет, насовсем. Хочу стать артистом.

— Чего? — выпучивает глаза режиссер.

— Не артистом, — поправляюсь я, — а на трикотажную фабрику.

— А где жить будешь?

— У тебя. Вы же у меня жили, теперь я у вас поживу.

Режиссер в раздумье заходил по номеру.

— Тоньше надо. Хитрее. Давай оба притворяться: я недоволен, что ты приехал, но как будто обрадован; ты заметил, что я недоволен, но не показываешь виду; тоже радуешься. Попробуем?

— Попробуем, — говорю я. — Если меня увидят в кино в нашей деревне, это будет огромный удар по клубу, его просто разнесут по бревнышку. От удивления. Меня же на руках вынесут! Ну давайте еще пробовать!

Я вышел в коридор, постучался, вошел, поздоровался.

— Ваня! Ты как здесь? — кричит режиссер.

— А тебя как зовут?

— Ну, допустим, Николай Петрович.

— Давай снова, — командую я.

— Ваня, ты как здесь? — удивляется режиссер.

— Хочу перебраться в город.

— Совсем?

— Ага. Хочу на фабрику устроиться…

— А жить-то где будешь?

— У тебя, Николай Петрович, будем вместе смотреть телевизор.

— Да, но у меня тесновато, Иван…

— Проживем! В тесноте — не в обиде…

— Но я уже недоволен, Иван… то есть Проня. А ты все улыбаешься.

— Ну и хрен с тобой, что ты недоволен. Ничего не случится, если я проживу у тебя с полмесяца. Устроюсь на работу, потом переберусь в общагу.