Он никогда никому не рассказывал о случае в трамвае, это ведь всего лишь незначительный эпизод, но под ним в сознании Пола лежит история о том, как у него появился шрам. Гладкий, цвета топленого молока шрам на внутренней стороне левого бедра. Шрам, увидев который ни одна женщина не может удержаться от комментариев или вопросов. История, которую жаждали услышать все женщины Пола, но ни одна из них так и не услышала. Когда на следующий день в конце длинного разговора о «РЕВ 21», вине и Нанне Мортен поинтересовался, как Нанна спросила о шраме, Пол после минутного размышления должен был признать, что Нанна вообще о нем не спрашивала. Нанна стала первой женщиной, которая занималась с Полом сексом и ничего не сказала о шраме. «Значит, вы поженитесь?» — осведомился Мортен. «Да», — ответил Пол.
— Твое здоровье, — произнесла Нанна после паузы в их разговоре, и это была совершенно уместная реплика, нейтральная, веселая, побуждающая к действию. Они подняли бокалы и проделали весь ритуал: заглянули друг другу в глаза, сделали глоток, кивнули друг другу — и отчаянно попытались вернуться к тону, царившему в их разговоре до секса, до короткого рассказа о Кристиане, до истории с пением в трамвае. У них почти получилось.
Когда Нанна и Пол осушили бутылку вина, они договорились, что будут отмечать окончание революционного лингвистического проекта тоже бутылкой «Сассикайа 1995». Каждый раз, когда у них будет подобный повод, они будут пить это вино, проще говоря, это станет традицией.
С некоторым облегчением они констатировали, что вина больше не осталось, что уже поздно, а Нанне надо рано вставать. На следующий день она должна была ехать в Стокгольм на встречу по оценке программы обмена студентами-лингвистами между скандинавскими странами, куда ее командировал Паульсен.
— Я ничего об этом не знаю, но думаю, что Паульсену ужасно не хотелось ехать самому, — сказала Нанна и добавила, что у этой поездки есть и положительные стороны, например, она успеет встретиться со своим нейролингвистом. — Он, естественно, еще не знает, что мы, то есть ты, сегодня нашел недостающее звено. Я мечтаю увидеть его лицо, когда преподнесу ему завтра готовую формулу. Глагольная фраза как проекция языка программирования! — И она, как и раньше, захлопала в ладоши от восторга и в этот момент стала так похожа на маму, что у Пола ком подступил к горлу.
Они стояли в прихожей, Пол вызвал такси, оно было уже в пути. Нанна надела пальто, Пол взял ее лицо в свои руки и целовал ее веки, снова и снова.
— Прости, — бормотал он.
— Я позабочусь о том, чтобы Кристиан переехал, — сказала она, не открывая глаз.
Несмотря на то что в первый раз Нанна расплакалась, они продолжали заниматься любовью на арбузно-красном диване, как только представлялась возможность. Это происходило не очень часто, но достаточно часто для того, чтобы Пол начал испытывать угрызения совести. Не из-за Кристиана, а из-за того, что Нанне не удавалось скрывать мучений по поводу неверности. Потом они всегда лежали, обнявшись, потные от любви, уставшие и удовлетворенные, и каждый раз Пол целовал ее веки, как тогда, в прихожей. Он решил больше не беспокоить Нанну разговорами о Кристиане. Рано или поздно у нее хватит мужества и сил покончить с ним, а Пол ей в этом поможет.
Как непривычно было видеть Нанну на бархатном сине-сером диване в маминой гостиной. Она чужая здесь. То, что она сидит посреди маминого дивана с уверенностью на лице и улыбкой в глазах — это большая ошибка. Внезапно Пол начал испытывать неудобство и больше не мог смотреть на Нанну.
Мама Пола сбегала в кухню и обратно («Извините за метания», — сказала она и кивнула Нанне), принесла чашки, чайник и блюдо для кокосовых булочек — ради такого случая она решила не выкладывать их просто на стол. На столике из красного дерева много жирных кругов от огромного количества кокосовых булочек, съеденных за долгие годы, и это помимо светлых окружностей от чашек и стаканов. Хотя Пол заранее предупредил, что они придут вдвоем, мама не слишком озаботилась наведением порядка. Стол она, конечно, протерла, но от жирных пятен просто так не избавишься. Клочья ворса мягкими комками лежали вдоль стен, окна были пыльные, повсюду стояли неаккуратные и неустойчивые кипы книг. Но все следы маминого литературного alter ego [54]были уничтожены, а дверь в будуар Паулетты заперта.
Нанна с благодарностью согласилась выпить чая, но отказалась от кокосовых булочек. Она сказала, что собирается с подругой в театр, поэтому зашла ненадолго.
— Спасибо, мама, — поблагодарил Пол и взял кокосовую булочку, но он так нервничал, что когда коснулся ее большим и указательным пальцами, то немного не рассчитал силу и шоколадная глазурь расплылась по кончикам его пальцев. Когда десять минут назад мама открыла им дверь и Пол должен был представить ее и Нанну друг другу, он вспотел. Но он говорил правильные слова, улыбался и, наверное, казался таким же, как всегда. Во всяком случае, он был уверен, что Нанна ничего не заметила, но когда они на мгновение остались наедине с мамой, та бросила на него изучающий взгляд. Он взял ее за кончик носа и покрутил его, но эта ласка не произвела обычного магического эффекта: мама не рассмеялась, а продолжала смотреть на него.
— Все хорошо, Пол, — сказала она со снисходительностью в усталом голосе.
Мама, Нанна и Пол сидели вокруг столика из красного дерева, посреди стола стояла старая (и не совсем чистая) хрустальная ваза с тремя каллами, которые Нанна принесла маме. Их простые линии и запах свежести казались чужеродными в маминой беспорядочной, забитой вещами гостиной. Даже Пол, несмотря на отсутствие интереса к цветам и интерьерам и влюбленность в Нанну, видел, что бело-желтые цветы совершенно не сочетаются с бархатным диваном, грудами книг, грязными окнами и сильно пахнущим жасминовым чаем.
Он жевал свою кокосовую булочку. Мама улыбалась, Нанна улыбалась ей в ответ. Вот Нанна наклонилась и положила руку на мамин локоть. Все идет хорошо! Пол почувствовал облегчение. «Кажется, две мои женщины нашли общий язык», — подумал он, испытывая удовольствие от притяжательного местоимения «мои».
Мама расспрашивала о проекте, Нанна восхищалась вкладом Пола в его разработку, а Пол превозносил Нанну до небес. Но вот все закончилось, Нанна встала:
— Простите, что не могу посидеть подольше, но мне надо идти, а то не успею в театр.
Он проводил ее в прихожую, помог надеть пальто с меховой отделкой, последовал за ней на лестницу и вниз по ступенькам до самых синих входных дверей и там поцеловал ее на прощание. Он поцеловал Нанну в лоб, хотя почувствовал, что мог бы поцеловать и в губы, потому что всегда кажется, что ее рот готов к поцелую, а сейчас и ее глаза не возражали против поцелуя в губы. Он не совсем понимал, выбрал ли лоб Нанны, а не ее губы, из-за маминого присутствия четырьмя этажами выше или же из-за существования Кристиана с буквы «К».
Нанна такого низкого роста, что для того, чтобы поцеловать ее, ему приходится нагибаться. Чтобы оказаться одного с ней роста, он может либо свеситься, как великан с печи, либо согнуть ноги в коленях. Обычно он предпочитает сгибать спину, а не колени, что сделал и сейчас. И вот теперь, выпрямившись после поцелуя, Пол стоял, вытянувшись во весь рост, и смотрел сверху вниз на Нанну, точнее на ее макушку, потому что она склонила голову. Он не мог не заметить, что она осветляет волосы, что у корней волосы на несколько тонов темнее, чем остальная шевелюра, которой он восторгался как в одиночестве, так и в обществе мамы и Мортена. Он не удивился, он полагал, что, вероятно, на свете меньше женщин с естественным цветом волос, чем крашеных, но тем не менее почувствовал легкое разочарование, словно она его одурачила.
— Мне надо идти, — произнесла она, он открыл перед ней дверь и смотрел ей вслед, пока Нанна не свернула в один из переулков, отходящих от улицы Фагерборггатен.
