– Для баронессы Айслихт все сложилось крайне удачно, – с язвительным смешком сказала спутница Жадовой, в которой Докки признала Софи Байкову. – Она вышла замуж ради денег, не прожила с мужем и нескольких месяцев, как он погиб, оставив ей все свое состояние. Теперь она, как молодая вдова, представляет собой весьма лакомый кусочек для мужчин, которые не прочь поразвлечься.

– Мне кажется, она хочет найти себе еще одного обеспеченного мужа. Ведь если он погибнет на новой войне, то у нее вновь будет свобода и еще большее состояние, – поделилась со своей собеседницей Аннет. – Мне так жаль monsieur Ламбурга!

– А что с ним?

– Оказывается, Докки с ним помолвлена, – понизив голос, сообщила Жадова.

– Помолвлена?! – ахнула Байкова.

– Мне по секрету сказала ее невестка, – ответила Аннет. – Сама Алекса была вынуждена приехать сюда по настоянию госпожи Ларионовой – матери баронессы. Говорит, ей велели присматривать за Докки, иначе, мол, она спустит все средства на развлечения и окончательно запятнает свою репутацию. Баронесса-то не зря держит в тайне свою помолвку. Если ей подвернется кто более подходящий, она тут же освободится от обязательств перед monsieur Ламбургом. Уверена, Докки не случайно объявилась в Вильне, где столько холостых офицеров. Вольдемару пришлось спешно бросить все свои дела в Петербурге и примчаться сюда вслед за ней.

– Ну, сюда приехали многие светские дамы, та же Сандра Качловская, – с некоторым сомнением сказала Софи.

– Сандра – замужем, – напомнила ей Жадова. – Сандру интересуют не женихи, а кое-что другое. Докки же хочет все ухватить разом: и удовольствия, и выгоду. Хотя странно, что она вообще рассчитывает на замужество: она не понесла от мужа. Удивительно, что Ламбург решился жениться на ней – ему ведь тоже захочется обзавестись детьми.

– Умеют же некоторые устраиваться в этой жизни! – прошипела Байкова. – Баронесса… Ох, экосез заканчивается, нам пора возвращаться!

Оркестр, слышимый снаружи, отыграл последние аккорды, дамы заспешили к входу в залу, а Докки, поневоле услышав о себе такие бесстыдные сплетни, чуть не заплакала. Эти злобные, завистливые женщины перевернули с ног на голову, извратили абсолютно все события ее жизни, дали противоположное объяснение ее поступкам, облили грязью и только потому, что она – сама того не желая – пользуется сомнительным успехом у нескольких мужчин. Приезд в Вильну представлялся ей теперь непоправимой и жестокой ошибкой. Внимание Рогозина, Швайгена, Ламбурга, других ее поклонников, которые за эти годы появлялись в ее жизни и незаметно исчезали из нее, – непозволительным промахом. Она знала, что сплетницы Петербурга не обходят ее вниманием, но не подозревала, что замужество, каждый ее шаг, даже бесплодие могут обсуждаться подобным образом. Докки прижала к горящим щекам ладони, повернулась и… чуть не наткнулась на кого-то, кто сильной рукой подхватил ее под локоть и удержал от неминуемого столкновения.

– Осторожно, madame, – раздался незнакомый низкий голос. Докки тонко пискнула и вскинула голову.

Мужчина стоял спиной к ближайшему окну в залу, и она не могла разглядеть его лица. По очертанию силуэта можно было понять лишь, что он высок и широкоплеч, а его рука, которой он все еще держал ее локоть, была твердой и теплой.

– Простите, – Докки вздрогнула, поспешно отступила от него на шаг и попыталась высвободиться, но он не отпускал ее. Она вспыхнула от стыда, догадавшись, что он все это время находился здесь и слышал разговор двух сплетниц. Хотя Докки не была с ним знакома, ей стало нестерпимо больно при мысли, что теперь он будет думать и судить о ней по словам этих злоречивых ведьм, а то и со смехом поделится со своими товарищами – где-нибудь в мужской компании за бокалом вина – сплетнями о бессердечной и распутной Ледяной Баронессе. «А может быть, – с ужасом подумала она, – за глаза все давно так обо мне судят».

– Прошу вас, – сказала Докки и сама ощутила панические нотки в своем голосе. – Мне нужно идти.

Ей не хотелось возвращаться в дом. Она желала одного – оказаться далеко-далеко отсюда и никогда более никого не видеть и не слышать, но это было, увы, невозможно. Оставалось, гордо подняв голову с невозмутимым видом, появиться в зале, улыбаться, разговаривать, танцевать и вести себя так, будто она не знает, что о ней думают и как к ней относятся люди, среди которых она вынуждена находиться.

– Я провожу вас, – предложил мужчина, вероятно, почувствовав, как дрожит ее рука, которую он все еще сжимал.

– Благодарю вас, не стоит, – Докки попыталась придать холодность голосу, на самом деле до смерти испугавшись, что он будет настаивать на своем и, едва они выйдут на свет, увидит ее лицо, а потом попросит своих знакомых показать ему баронессу Айслихт.

Но он молча поклонился и отпустил ее.

Путаясь в юбках, Докки устремилась к дверям залы, добралась до дамской комнаты, к счастью, пустой, где ополоснула холодной водой пылающее лицо и немного успокоилась, прежде чем спустилась вниз, к своим любящим родственницам и добрым подругам.

– Где ты пропадала? – спросила Мари, а Алекса и Жадова, уже присоединившаяся к их компании, с любопытством уставились на нее, будто пытались разглядеть на лице и в одежде следы безнравственного поведения.

– Я была в дамской комнате, – ответила Докки.

Ей тотчас сообщили, что Вольдемар намеревался пригласить на вальс, который сейчас объявят, и на ужин.

– Второй вальс? – удивилась она.

– Это же провинция, дорогая, – пояснила Мари со снисходительным видом столичной жительницы. – Поляки обожают вальсы.

Докки не хотела танцевать, тем более с Вольдемаром, и ей было неприятно находиться в компании этих дам.

– О, госпожа Головина! – к счастью, она заметила в толпе знакомую по Петербургу. – Непременно должна ее поприветствовать!

С этими словами Докки направилась к Головиной, с которой у нее всегда были хорошие взаимоотношения. Та обрадовалась, увидев баронессу, и стала рассказывать ей о младшем сыне, только поступившем корнетом в армию.

– Вон мой мальчик, – она показала на совсем юного – лет шестнадцати-семнадцати – офицера. – Служит в полку барона Швайгена, а я слышала, что вы, дорогая, с ним знакомы. Не могли бы вы замолвить словечко за моего мальчика? Меня представили генералу Палевскому, но неудобно к нему подходить и обращаться с просьбами. Тем более он командующий корпусом – что ему какой-то корнет.

– Конечно, конечно! – заверила ее Докки, понимая, как мать волнуется за сына. – Я непременно…

– Добрый вечер, госпожа Головина, – раздался над Докки недавно слышанный ею мужской голос – голос незнакомца на террасе. – Как поживаете?

Докки вздрогнула, разом похолодела и оглянулась. На нее в упор смотрели памятные по сегодняшнему событию на виленской площади серо-зеленые глаза графа Поля Палевского.

Головина, в замешательстве от неожиданного обращения такого важного генерала, пробормотала какие-то слова благодарности и, поскольку Палевский не только не отошел, но весьма выразительно посмотрел на ее собеседницу, была вынуждена представить их друг другу.

– Его превосходительство… граф Павел Петрович Палевский – баронесса Евдокия… – она замялась, забыв отчество Докки, поскольку всегда обращалась к ней по имени, – баронесса фон Айслихт.

– Очень приятно! – сказал Палевский, коротко поклонился и пригласил Докки на тур вальса, вступительные аккорды к которому в этот момент заиграл оркестр.

Докки растерянно присела, генерал подставил ей свою руку, на которую она была вынуждена опереться, и повел в центр залы. Не успела она опомниться, как он обнял ее за талию и легко закружил по паркету.

Танцевал он великолепно. С ним не нужно было бояться, что он наступит на ногу своей даме или налетит на соседнюю пару, что порой случалось с армейскими офицерами, более привычными к военному искусству, но не к танцам. И уж точно не будет смешон, как Ламбург, который умудрялся даже в полонезе перепутать фигуры.