– Не обязательно! – возразила Мари, не заметив этого мимолетного эпизода. – Палевский довольно состоятелен, чтобы позволить себе жениться и на небогатой девушке.

– На вашей дочери, например, – усмехнулась Алекса. – Да он и не посмотрит на нее, даже если вы каким-то образом сумеете ему представиться.

Мари и Ирина переглянулись и воззрились на Алексу, но та уже повернулась к Докки.

– Вам следует представить нас генералу Палевскому! – воскликнула она.

– Я с ним незнакома, – ответила Докки, оторопев от возмущенного возгласа невестки.

– Не может быть! – не поверила Алекса. – Он неоднократно бывал в Петербурге, а нынешней зимой…

– Я болела, – сказала Докки и, пытаясь оправдаться, добавила: – Как раз в декабре я простудилась и…

– Но он и прежде появлялся в свете, – не унималась Алекса.

– Но я ни разу его не встречала, – пробормотала Докки. – И не видела…

«…до сегодняшнего дня – когда он поймал ленточку этой девочки на виленской площади», – уточнила она про себя, вновь ощутив в себе этот странный холодок, хотя ее совсем не должно было волновать воспоминание о Палевском.

«Мне нет никакого дела до этого хваленого генерала, – сказала она себе. – Он – повеса, пустой и наверняка самодовольный тип».

– Он был на святочном бале у княгини Думской, – сообщила Мари с заметным ликованием в голосе, памятуя о том, что Алексы не было на этом празднике. Ларионовы – за исключением Докки – не приглашались к княгине, поскольку Елена Ивановна как-то весьма неосторожно позволила себе непочтительно отозваться о Думской, что, естественно, дошло до ушей вездесущей пожилой дамы. Сама Мари попала на бал благодаря Докки, которая попросила у княгини билеты для кузины и ее дочери.

– Тогда весь Петербург с ума сходил, чтобы увидеть его хоть краешком глаза, – злорадно говорила Мари. – Но он появился лишь на нескольких закрытых приемах да на одном бале – как раз у Думской. Мы видели его – помнишь, Ирина?! – продолжала она. – Ох, как он был ослепителен – в парадном мундире, орденах, ленте…

– Так что же вас ему не представили? – ехидно поинтересовалась Алекса.

– Но Докки же не было, – простодушно сказала Мари. – Она бы и сама с ним познакомилась, и нас бы представила. Княгиня была слишком занята своими гостями, да и он мало с кем общался, протанцевал несколько танцев с великовозрастными матронами и уехал. Кстати, Сандра Качловская совершенно неприлично преследовала его в Петербурге, а Жадова говорит, она и здесь…

– О, эта Сандра! – с раздражением заявила Алекса. – Прямо пиявка, прости меня господи!

И враз позабыв, что только ссорилась с Мари, склонилась к ней и доверительно сказала:

– Мало нам было ее в Петербурге, так она и сюда приехала, чтобы соблазнять женихов наших дочерей. Меня беспредельно возмущают все эти свободные дамочки – разъехавшиеся с мужьями жены, вдовушки, которые без стеснения завлекают мужчин в свои сети…

Докки вздохнула, а Мари, сделав страшные глаза, громким шепотом напомнила Алексе, что ее невестка потеряла мужа, поэтому не стоит так несправедливо равнять всех вдов под одну гребенку, рискуя обидеть такое скромное и невинное создание, как их любимая кузина и сестра.

Вскоре дамы разошлись по своим комнатам, и после недолгого отдыха поднялась приятная суматоха подготовки к долгожданному балу, на который они сегодня отправлялись. К назначенному времени за дамами приехали их спутники на сегодняшний вечер – барон Швайген и господин Ламбург. Разнаряженные дамы со своими сопровождающими расселись в кареты и покатили за город, в усадьбу польского князя, где намечалось столь долгожданное и многими необычайно любимое увеселение.

Бал устраивался местными дворянами в честь офицеров русской армии. Некий польский вельможа для этой цели предоставил свою необжитую усадьбу близ Вильны. Дорога к ней была изрыта колдобинами, наспех засыпанными землей, сад скорее напоминал лес, а сам особняк много лет не ремонтировался. В большой бальной зале пахло затхлостью и свежей краской. Свечи в бронзовых люстрах освещали потрескавшийся от времени расписной потолок, обветшалые занавеси на окнах, разодетую толпу, неспешно перемещающуюся по скрипучему узорчатому паркетному полу. На хорах настраивался оркестр, государь император смотрел на гостей бала с огромного портрета, висящего на стене. Под ним на возвышении стояла молодая девушка, изображающая Польшу. Ждали приезда живого государя.

К Докки подходили поздороваться знакомые по Петербургу, и она, пользуясь случаем, представляла им кузину и невестку с дочерьми. Вскоре к ним присоединилось семейство Жадовых, и дамы взахлеб принялись обсуждать всех присутствующих. Аннет, как всегда проявляя необычайную осведомленность, говорила:

– Вон там, посмотрите, генерал Санеев с супругой. Такие важные – куда там. А все знают, что их младшего сына перевели из гвардии за дуэль. Санеев, конечно, замял дело, а то б и разжаловать в рядовые могли. Князь Вольский с полькой в голубом платье – то ли княгиней, то ли графиней какой. Постыдился бы, в его-то возрасте! Подле левого окна, среди офицеров – рыжеватый такой – ротмистр Немиров. Барон Швайген обещал нас с ним познакомить.

Мари и Алекса согласно кивали.

– Вот и генерал Алексеев-младший, – Жадова кивнула на двери, где появился означенный военный под руку с княгиней Качловской, и прошипела сквозь зубы: – О, эта женщина! И как вызывающе одета!

На Сандре было весьма экстравагантное темное газовое платье с очень низким вырезом. Головы многих повернулись в ее сторону, что вызвало новый шквал язвительных замечаний Аннет.

– Софи Байкова с дочерьми, – перечисляла Жадова входящих. – До чего у нее дочери неказистые! О, Поль Палевский! – вдруг ахнула она и всплеснула руками. – Вы только посмотрите: сам Палевский!

Все уставились на входящего в залу высокого генерала в парадном мундире, в орденах и с красной лентой через плечо. Зал враз оживился, особенно дамы, по рядам гостей побежал шепоток, все задвигались, затолкались, желая получше рассмотреть знаменитого полководца, а виновник сего переполоха спокойно шел рядом со своим спутником, легким кивком головы приветствуя знакомых.

«Будто выход государя», – подумала Докки, провожая глазами графа.

– Он приехал только потому, что здесь обещался быть государь, – громким шепотом вещала Жадова. – Интересно, барон Швайген сможет нас представить графу?

Грянула музыка, возвещая о прибытии государя, все потеснились к стенам, освобождая проход в центре залы. Император быстро прошел к возвышению, девушка-полька поднесла ему символическую корону на бархатной подушке, и после обмена небольшими речами бал начался.

В первой паре польского[12] пошел государь с хозяйкой бала, женой князя – владельца усадьбы. За ним – великий князь и принцы со своими дамами, представители польской знати, придворные, высшие армейские чины и прочие гости.

Докки очень любила этот танец – утонченный и величавый, торжественная музыка будоражила ее чувства. Но она шла в паре с Вольдемаром, с которым всегда было неловко танцевать. Он заранее – за несколько дней – пригласил ее на первый танец и теперь выступал с важным видом, выпятив колесом грудь и живот и усердно привставая на цыпочки. Одновременно он пытался вести светскую беседу, заключавшуюся в перечислениях достоинств и добродетелей ma chèrie Евдокии Васильевны и не менее обстоятельном рассказе о собственных служебных поручениях. Не преминул он и высказать некоторые сомнения по поводу поведения барона Швайгена, которого не считал подходящей компанией для Докки.

– Полковник ухаживает за юными барышнями, – говорил он, – и негоже ему приглашать на прогулки и танцы почтенную вдову, ставя ее тем в ложное положение в глазах окружающих…

Почтенная вдова молча слушала, мечтая только, чтобы танец поскорее закончился. В какой-то момент она поймала себя на том, что нет-нет да и посматривает на другую сторону залы, где во второй колонне генерал Палевский вел жену одного из сановников двора – немолодую представительную даму. Она, улыбаясь, что-то говорила графу, он же в ответ почтительно склонял к ней свою темноволосую голову. Докки безотчетно подмечала и ладную стройность фигуры, и ловкость его движений, отчего-то волнуясь.