Я выбралась из машины. Дождь почти перестал — в воздухе просто висела липко-влажная сырость. Бетрав нагрузился моими сумками, отволок их к порогу. Вернувшись, подхватил меня под руку, помогая идти, и тихо предложил попрощаться.
— Не хотелось бы напугать вашу маму униформой вместо радости встречи. Завтра пригоню вашу машину, а за это время вы уже расскажете ей все ваши приключения.
— Вы так добры и деликатны. Огромное вам спасибо!
— Не за что. До завтра, мадам Дакор-Омье! — Бетрав молодцевато приложил руку к фуражке.
— До завтра!
Я дождалась, пока его служебная машина скроется из виду, и позвонила. Помедлила, прислушиваясь, и позвонила еще раз. Из дома по-прежнему не доносилось никаких звуков. Поползли нехорошие предчувствия, и я подумала, что рановато отпустила Бетрава. Позвонила снова и наконец с облегчением услышала, как наверху открывается окно и даже болтовню работающего телевизора.
Я подняла голову.
В окне появилась мама и, зевая, заспанно сказала:
— Ну наконец-то! У тебя ключи есть?
— Вроде брала с собой. Сейчас открою. — Я стала рыться в сумке. — Если ты, конечно, в очередной раз не поменяла замок. Ты же вечно ключи теряешь.
— Ничего я не теряла и не меняла! А дождь что, все идет или перестал? — Она выставила руку из окна.
— Какая тебе разница? Ты же все равно в доме, это я мокну. — Я нашла ключи и начала отпирать дверь. — Спускайся! Просто не понимаю, как можно захлопнуть замок изнутри!
Я заволокла внутрь свои сумки и, включая свет, спросила:
— Мама, ну где ты? Почему ты не спускаешься? — И остолбенела.
— Потому что не могу, дочка. Не видишь, что ли?
Мама стояла на лестничной площадке второго этажа, но лестничного пролета с привычными потемневшими столбиками балясин и перилами просто не существовало…
— Я лестницу уронила, — добавила она. — Приставь, пожалуйста, а то я слезть не могу.
На полу действительно валялась длинная садовая лестница, причем с довольно редкими перекладинами.
— Ну что ты на меня уставилась? — Ее голос зазвучал уже раздраженно. — Ты же сама хотела, чтобы я отремонтировала старую лестницу, даже денег мне дала! Но мы с Анатолем решили не возиться со старой, а построить новую.
— С каким еще Анатолем? Кажется, у тебя был Жюльен!
— Ой, когда это было? К тому же Жюльен оказался таким мерзавцем! Ну что ты застряла? Лестницу поставь!
— А Анатоль конечно же ангел… — Я проковыляла к лестнице и попыталась ее поднять.
— Тяжелая? — сочувственно поинтересовалась мама. — А что у тебя с ногой? Почему хромаешь?
— Упала, растянула связки. — Поднатужившись, я все-таки сумела поднять лестницу; теперь оставалось только умудриться приставить ее к площадке так, чтобы в процессе ничего не посшибать со стен. — Ну и где сейчас этот твой замечательный Анатоль? Тоже оказался мерзавцем?
— Как ты можешь говорить так о человеке, которого совершенно не знаешь? — Мама возмущенно всплеснула руками.
— Ладно, мама. — Я надежно пристроила лестницу. — Давай спускайся, потом расскажешь про Анатоля.
— Не буду я тебе ничего рассказывать. Ты бесчувственная. — Она обиженно поджала губы и полезла вниз.
Я придерживала лестницу, она скрипела и покачивалась.
— Мама, пожалуйста, осторожнее!
— Да что ты меня учишь?! Что я, по лестнице никогда не лазила? Учит меня, учит, будто я маленькая!
— Никто тебя не учит! — сказала я, терпеливо дождавшись, когда она наконец твердо встанет на пол. — Просто я в ужасе! Деньги на ремонт лестницы я дала тебе два года назад. Сколько же времени ты таким манером попадаешь на второй этаж и обратно? Это ведь страшно опасно!
— Не паникуй! — Она недовольно поморщилась. — Дай-ка я тебя поцелую. И ты тоже. Не чмокай воздух! А целуй. Я все-таки твоя мать. Кому ты еще, кроме меня, нужна?
— Наверное, даже тебе не очень, если ты занимаешься эквилибристикой. — Расцеловавшись с ней, я показала на приставную лестницу. — Так сколько времени это продолжается?
— Анатоль вернется и все сделает! Ты даже не представляешь, какие у него руки! Золотые!
— Допустим. Но что-то я не вижу здесь никаких стройматериалов. И вообще, откуда он вернется, мама?
— Из рейса. Он дальнобойщик. Он вернется в понедельник. А стройматериалы мы убрали. Убрали в сарай. Чтобы не валялись под ногами. Знаешь, какой он аккуратный? А как он меня любит! — Она томно вздохнула, возведя глаза к потолку.
— И от большой любви он мог допустить, чтобы ты без него одна лазила на второй этаж по садовой лестнице?
— Да я и не собиралась никуда лазить! Я вообще не люблю второй этаж. У меня все есть на первом. А туг ты звонишь, говоришь, что приедешь. Надо же было достать для тебя постельное белье! Я залезла. Все нормально. А она потом взяла и упала. Грохот такой! Не смотри на меня так! Не знаю я, почему она упала! Я махнула рукой.
— Ладно, мама. Можно, я присяду? — Я проковыляла к дивану. — Нога разболелась, просто невозможно стоять.
— Ой, бедненькая! А тут я еще тебя заставила возиться с этой лестницей… Ты только смотри не сболтни Анатолю, что я лазила на второй этаж!
— Не скажу… Но мама, если бы я не приехала, ты что, сидела бы там до понедельника?
— А какого рожна мне было бы туда лазить, кроме как за бельем для тебя? Ха! — Она посмотрела на мои сумки. — Слушай, ты небось есть с дороги хочешь?
— Нет, я перекусила по пути.
— Ну, тогда кофе!
— С удовольствием. Я как раз конфет тебе привезла. Возьми вон в той сумке.
— Дура ты! — Совершенно неожиданно она всхлипнула, опустилась рядом со мной на диван и порывисто обняла меня. — Дура ты моя невезучая! Ну выкладывай, что недоговорила по телефону! И не ври, что прямо сильно по мне соскучилась. Я ж все-таки телевизор смотрю…
Мы обе вздрогнули: из груды моих сумок завопил мобильный. Я машинально приподнялась, чтобы встать за ним, но мама меня остановила.
— Сиди уж, калека. В которой звонит?
— В кожаной, с бляхой. — Я плюхнулась обратно. — А конфеты — вон в той, клетчатой.
Она принесла мне кожаную сумку и, шмыгая носом, спросила:
— Что, сильно болит нога?
— Если не двигаться, то терпимо.
Я достала мобильный. На дисплее — номер Бруно.
— Слушаю, — сказала я.
— Ну и не двигайся. — Мама тем временем полезла в клетчатую сумку, вытащила могучую конфетную коробку.
— Привет, — не очень уверенно сказал Бруно. — Я тебя не разбудил? Ты где? Дома тебя нет.
Мама довольно вертела коробку в руках и подмигивала мне.
— Не разбудил. Я у мамы. Что тебе надо?
— Бруно твой? — с любопытством прошептала мама.
Я кивнула.
— Вообще-то у меня сегодня день рождения, — сказал Бруно. — Могла бы и поздравить.
— Поздравляю. Но, по-моему, он был у тебя вчера.
— Так в Ванкувере и есть вчера! Разница ж во времени сумасшедшая.
— Ты ради этого мне позвонил?
— Ну не только. Меня все поздравляли с будущим отцовством! Ты, похоже, все-таки умудрилась залететь?
— Нет. Успокойся!
— Да ладно! Об этом пишут все парижские таблоиды. Весь французский Интернет! Мне медсестры еще когда сказали.
— Говорю же, нет. Что еще?
— Детка, какого черта ты крутишь? Не можешь решить, абортироваться или разводиться?
— Бруно, мы разводимся! Ты сделал все, чтобы сломать мою жизнь, мою карьеру! Из-за тебя мне указали на дверь! Из-за твоего гнусного характера! А моя беременность — это хорошая мина Аристида при плохой игре. Алло! Ты меня слышишь?
— Слышу. Сдал, значит, тебя твой старикан? А я всегда говорил, завязывай, детка, с ним шашни! Уходи, пока не поздно, на другой канал. Но ты ж никогда меня не слушалась!
— Ты? Мне? На другой канал? Что-то я не помню такого.
— Да ладно! Короче: не смей абортироваться! Если, конечно, это мой ребенок, а не дедушки Консидерабля.
— Мерзавец! Я завтра же подаю на развод!
— Ага, значит, от дедули семечко? Прелестно!
— Говорю же, я не беременна!
