Серебристо-голубоватый, невесомый и плотный одновременно. Очертания предметов графичны, но словно бы лишены объема. Высокая кровать, на которой лежит Бруно, будто вот-вот взлетит над полом. Лицо Бруно кажется безжизненным, но я вижу, как чуть подрагивают его веки и уголки губ. Он весь опутан проводами и трубками, змеящимися к приборам, на экранах которых разноцветными молниями бегут показания, всеми своими электрическими силенками борясь с монохромом бесстрастной луны.

Дверь открывается — прямоугольник желтого света из коридора, а в нем — Лола со шваброй и ведром. Щелчок выключателя, и лунный свет изгнан мощными люминесцентными лампами. Они гордо гудят о своей победе. Вдобавок Лола бухает тяжелым ведром о пол, звучно плюхает в него швабру и принимается сверхъестественно шумно возить ею по линолеуму, нарочито грохая обо все ножки и углы.

— Лола, пожалуйста, потише, — говорю я. — Ему нужен покой.

— Он и так, считай, покойник. — Она хмыкает и презрительно кривится. — Добилась своего?

— Как ты можешь? Он очнется и скажет правду!

— Не очнется, — хмыкает Лола и начинает проворно отключать от Бруно все приборы.

— Не смей! Что ты делаешь?! — кричу я и хочу ей помешать, но не могу даже шелохнуться.

— Ха-ха-ха! — Фантомасом хохочет девчонка, выдергивая провода. — Ха-ха-ха!..

— Не смей! Не смей!..

— Все, все, все… — Голос Марка. — Успокойся. Это только лишь сон.

Я почувствовала прикосновения его рук, с силой выдохнула и открыла глаза. И сразу опять зажмурилась — прямо мне в лицо била светом полная луна. Я села на кровати и даже провела руками по лицу, будто луна могла оставить на нем след.

— Проснулась? — спросил Марк, подбираясь ко мне поближе и обнимая. — Все хорошо?

— Это луна. — Я еще раз неприязненно отерла лоб и щеки. — Терпеть не могу луну!

— Задернуть шторы?

— Подожди! — Я удержала его за руку. — Слушай, а вдруг Лола проберется в больницу и отключит Бруно от приборов?

Марк улыбнулся. Его голова и плечи загораживали от меня луну, и ее свет мягким ореолом окутывал контуры его темной, погруженной в тень фигуры. Я почти не видела его лица, но знала, что он улыбается.

— Ты сейчас такая красивая! — Его рука перехватила мои пальцы, ласково чуть сжала. — Просто необыкновенная в лунном свете! Почему ты не любишь луну?

— При чем здесь луна? Ты не слышал, что я сказала? Вдруг Лола пробе…

Он неожиданно накрыл мои губы своим ртом и стал целовать, а его рука оказалась под одеялом и уже гладила мой живот. Через шелковую рубашку его ласковые прикосновения были как-то по-особому нежны.

— Не холодно? — отстраняясь и откидывая одеяло, прошептал он. — Сняла бы ты ее!

— Рубашку?

— Не луну же! — И его губы опять целовали мои, а его руки поднимали все выше мою рубашку.

— Марк, ну что ты еще придумал? — Я увернулась от его губ. — Ну зачем? Я не хочу…

— Хочешь! Хочешь! — Он поцеловал меня еще раз. — Ну-ка, подними руки! — Еще один поцелуй, и рубашка улетела куда-то. — Вот. Вот. Так хорошо. Не опускай руки! Закинь их за голову. Облокотись на них.

— Ну, Марк!.. — протянула я, но он смотрел так, что не послушаться я не могла. — Марк, ну я сейчас совсем не гожусь на роль натурщицы. Марк…

— Молчи… Молчи… — Снова поцелуи, и прикосновения его груди к моей. — Ничего не говори. Ты так прекрасна! Прекраснее полной луны! И вообще, нашей дочке пора познакомиться с Селеной, госпожой Луной!

Он поцеловал мой живот, еще и еще, его губы мягко скользили, обдавая теплым дыханием. Потом он приложился ухом к нему и прошептал, почти касаясь ртом:

— Ау, крошка! Это папа! Слышишь меня? Смотри, это луна! Она завидует красоте твоей мамы! А ты будешь еще прекраснее!

Я вдруг почувствовала приближение слез.

— Марк, хватит! А то я разревусь! Ой… Слушай, она завозилась! Она точно услышала тебя…

— Ну да! Не отвлекай ее! Пусть познакомится с луной!

Но мои слезы все-таки потекли — тихо-тихо, без всякого всхлипывания. И я испытывала необыкновенное облегчение, хотя дочка, прямо скажем, активно вела себя в моем животе.

— А тебе не больно? — забеспокоился Марк, наблюдая, как живот вздымается то тут, то там.

— Не особенно. Просто такое странное ощущение: кто-то толкается изнутри.

— А тебе это не вредно? А ей?

— Она все-таки живой человек. Надо же человеку двигаться.

— Живой человек… Живой… — взволнованно повторил Марк и прилег рядом со мной, продолжая гладить мой живот. — Знаешь, ты только не обижайся, я ведь только сейчас понял, что она живая, реальная… И я ее бесконечно люблю! Сильнее всех на свете. Нет. Конечно, сильнее всех на свете я люблю тебя. И ее! — Он вдруг шмыгнул носом, потер его, подтянул на нас одеяло. — Давай спать! А то она, наверное, устала. Она же совсем маленькая… Ложись поудобнее. Хочешь, ко мне на плечо? Или отдельно? Как тебе лучше?.. Ну, что молчишь? Хочешь все-таки аккуратного сексику, но стесняешься намекнуть?

Я вздохнула и потерлась щекой о его плечо.

— Сон этот идиотский из головы не идет.

— Про Лолу, которая отключает приборы?

— Как ты догадался?

— Было не сложно.

— А вдруг она действительно сделает это? Теперь вздохнул он и поцеловал меня в лоб.

— Глупышка! Даже если предположить, что она это сделает, то ты сначала вспомни, какие тут приборы? Кардиограф, который следит за сердечным ритмом, да капельница с глюкозой, чтобы не голодал. Ну и что? Сердце-то у него от этого не остановится, и голодная смерть вряд ли наступит сразу.

— Логично…

— А завтра мы его навестим. Ему же нужно чистое белье, халат, тапочки, бритва. Он бреется электрической или станком?

— По настроению.

— Значит, купим ему электрическую. С ней в больнице проще. Спи! — Моему лбу достался еще один поцелуй. — Утром приедет Бетрав, и сборщики винограда расскажут ему о бродяге.

— Марк! Как же ты не поймешь. Твоему Бетраву не нужен бродяга! Он не будет его искать. Он такой же, как и эта правдолюбка Лола.

— Ой, ну только-только успокоилась! Пожалуйста, ангел мой, не заводись опять! Тебе нельзя волноваться.

— А как мне не волноваться, если эта мерзавка наверняка ведь опубликует свои домыслы в местной газетенке! Сенсация! Экс-звезда и ее любовник замыслили убийство суперкардиохирурга! Супер! Супер!

— О боже, — простонал Марк. — Ну что мне еще сделать, чтобы ты перестала терзать себя? Меня? Нашу девочку?

— Прости… — Я приподняла голову, поцеловала его в шею и за ухом, где он очень любит, лизнула мочку и, под одеялом ведя рукой по его бедру, интимно предложила: — Правда, давай немножко вспомним о…

Марк резко остановил мою руку.

— Нет. Пожалуйста!.. Она ведь там. Живая. Маленькая… Я… Я не могу! Я сделаю ей больно! — Он прижал мою голову к себе, поцеловал волосы, отстранился и виновато добавил: — Можно, я пойду покурю? Я быстро!

— Хорошо. Конечно.

— Не обижайся. — Коснулся губами моего лба и ушел.

Я слышала, как под его ногами заскрипели деревянные ступени, потом — его шаги внизу. Хлопнула входная дверь.

По обеим сторонам дороги тянулись виноградники. Корявые, еще сонные темные лозы доверчиво подставляли теплому свету свои намученные за зиму бока, из экономии сил почти не отбрасывая тени на коричневатую землю.

В раскрытые окна моей машины влетал ветерок и обнадеживал игривым весенним запахом. Лужи на грунтовой дороге радостно отражали небесную лазурь, налитую солнцем. Такие старательные маленькие зеркала… Я улыбнулась.

Это было так странно, что я даже несколько мгновений держала руль одной рукой, чтобы другой потрогать собственные губы и уголки рта. Потрясающе! Значит, я опять могу улыбаться! Радоваться жизни и свету, как пережившая зиму старая виноградная лоза. Да здравствует весна!