Похож ли Карымов на негра? Ты думаешь? Даже так? Тебе жалко ту девочку, которой он вскружил голову до того, что она заставила его на себе на некоторое время жениться?

У некоторых боцманов просто развито лёгкое отношение к серьёзным вещам. Свадьба была его очередной шуткой, подарком друзьям. Когда мы с тобой последний раз были в ресторане?

А представь, каковы были мои Белгород-Днестровские страдания, когда на следующий день меня вызвали с судна в линейный отдел милиции, и проницательный следователь стал ловить меня на оговорках, чтобы я раскололся, куда я дел труп негра?

" Боже мой, опять пахнет закрытием визы. И за меньшие художества закрывали", — в возможность того, что я вспомню, под каким деревом закапывал труп, я не верил с самого начала.

— Да я и фотографию эту второй раз в жизни вижу!

— Вот именно — второй, — тут же ловил меня на слове Лейстрейд Пинкертоныч Знаменский.

Но, узнав что меня замели, явился с повинной друг Карымов, и через пять минут из кабинета Лейстрейда уже слышался хохот, сыщик звонил по телефону:

— С негром — отбой. Да тут — комик один с пароходом приехал…

Началась тогда уже война в Приднестровье? Или — ещё Югославия? Обстрелы наших судов на Дунае и десять долларов гробовых за проход Вуковара? Даже в войнах можно запутаться.

Твой хронометр более точен.

"Когда Барби было два с половиной, она стала ходить в детский сад, и ещё не выговаривала букву "Р"…

…и, только однажды побывав на моём пароходе, тыкала пальцем во все речные трамвайчики, баржи, моторные лодки и байдарки под мостом через Днепр: "Папины кайаблики".

Сколько же нужно было тебе объяснять человеку разницу между речкой и морем, чтобы он наконец всё понял, и стал вспоминать папу, тыкая пальцем в лужи?

Знаешь, я многое стал понимать только с годами. И одно из этого множества: как важно, когда твоя жена каждый день объясняет дочке хоть что нибудь о скитающемся по всем лужам глобуса папочке. Пусть даже то, что папочка — негодяй, бросивший своих девочек ради очередных луж с бумажными корабликами. Важно лишь, чтобы — каждый день.

Но и тут ты меня поразила.

"Когда нам было пять…"

"Ну, да, Ялта — Синоп, пассажирская линия… "

"Там возле каруселей ещё был такой надувной клоун! Чтобы прыгать."

Я подслушал:

— А ну прекрати! Видишь, как папа зарабатывает эти деньги? А ты мне истерики из-за каких-то заколок закатывать будешь? К тому ж — абсолютно ненужных.

Зато как потом будет стыдно, когда семилетняя дочь будет спрашивать по дороге в школу:

— Папочка, у нас сейчас есть деньги? Так хочется этот журнал с Микки Маусом…

— Мам, почему нашему папе так не везёт? Когда он уже найдёт работу, на которой зарплату платят?

Вот мы дожили и до забот. До забот о хлебе насущном.

Что там дальше? Болезни? Старость, дряхлость? И — смерть?

Я всё ещё молод и глуп. Всегда ставлю смерть в конец списка.

Хочу тебя.

Хочу прямо посреди двора, не дожидаясь ночи, едва приехав вслед за вами с Барби к этому морю моего детства. Даже Светка, хозяйка, заметила.

— Вроде не месяц жену не видел, а целую вечность.

Хорошо, что нашей Барби есть с кем гонять по этому двору до одурения, а ваша комната закрывается на ключ.

Хочу тебя прямо посреди пляжа, бесстыжую, почти голую, даже пожилые мужики пялятся, а не то что всякие волейболисты и пляжные фотографы.

Хорошо что можно отплыть подальше от берега на водном велосипеде и любить тебя, сидящую лицом ко мне. Ощущать грудью твой налившийся сосок, целовать твои плечи и придерживать тебя руками за сводящую меня с ума попку. Плевать на спасателей. Пусть завидуют нам в бинокль.

Плохо, что граница — по-прежнему на замке, и даже вдали от пансионатов, даже на самой безлюдной части пляжа мы не гарантированы от того, что над нами не зависнет вертолёт и вертолётчики не станут мешать советами и грохотом винтов.

Хорошо вечером, когда дети уже нагоняются и свалятся замертво в сон, сидеть с хозяевами за столом в беседке, под виноградом, усадить тебя на руки и тихонько целовать тебя за ушком, пока ты что-то рассказываешь и что-то выслушиваешь, и незаметно заползать рукой тебе под блузку, и в противоположном направлении, невзирая на твои болезненные щипки, чтобы быть приятно шокированным тем, что ты уже без трусиков.

— Вы днём хоть на ключ закрывайтесь, — прыснет вдруг на полуфразе Светка.

— Колька стучать не догадывается. Старые мы уже для этого в его представлении.

Да, Светка теперь — хозяйка. Даже не верится, что этот дом не развалится и виноград не усохнет и без бабы Нины. Она казалась мне вечной. Всегда улыбающаяся и рада любым гостям.... и сейчас не назову её старухой. И представить не мог, что, попрощавшись однажды, можно, вернувшись, уже не застать её.

Всех и всё пережившая женщина.

Раскулачивание двадцатых, когда половину семьи повысылали кого в Вологду, кого в Астрахань.

Голод тридцать третьего. Когда оказалось, что сосланные живут лучше оставшихся, хотя бы потому, что — живут, а картошка у хохла дозревает и в Вологде.

Похоронку на мужа, погибшего ещё в финскую. Я и не знал лет до пятнадцати, что тётя Валя — не родная дочь деда Вани, оставшегося жить здесь после службы. Он после войны дослуживал здесь на пограничной заставе. Так и прирос. Ни разу в Рязань свою не ездил даже. Чем она так его приворожила? Смотрю послевоенные фотографии. Красивая была женщина.

В войну самым добрым человеком оказался для неё, как ни странно, захватчик-немец. Зашёл во двор: "Млеко, яйко…" Какое млеко у вдовы с малым дитём? И козы-то нет, не то то коровы. Дала ему арбузов. Когда заплакала дочь и баба Нина побежала в хату, немец аккуратно положил арбузы у калитки и тихо ушёл, оставив на столе посреди двора четвертинку солдатского своего хлеба.

Свои, только свои издевались. Особенно над ней: муж не вернётся и не отблагодарит.

И на фронт, за сто с лишним километров ходила она с двумя мешками продуктов на спине, для младшего брата и для мужа сестры. Пацаны лопоухие. Их сразу и мобилизовали, как только наши вернулись. Нашла. Очень не любит с тех пор азиатов. С кем угодно договоришься, чтобы пропустил, хоть с грузином. А эти: "Не положено", — и хоть на колени падай перед ним… Всё потому, что сала не едят.

Пожалуй, это было самое дальнее её путешествие за всю жизнь. Хотя нет. Ей ведь и гораздо дальше пришлось побывать не по своей воле. В тюрьме. В пожилом уже даже возрасте. Велика была страна родная. Этапы длинные.

Мать рано умерла. Младшая сестра, брат, отец, слепой ещё с гражданской, тётя Валя мелкая — всё на ней.

И похоронила всех, кроме сестры.

И, вроде бы всех бед мало, ещё и дочку свою пережить пришлось. Светка тогда уже в институте училась, а Колька, он поздний ребёнок был, как-то сам собой прижился у бабки. К отцу наведывался только. И Светка вернулась жить не к нему, а к бабушке.

Вроде бы — каторга, а не жизнь. Но никогда не слышал я от неё жалоб. Всегда с улыбкой, всегда при деле каком-то. И ушла, как прожила. Спокойно. Не готовясь загодя. Будто знала, что вот вчера завещание рано ещё писать было, а сегодня… За Светку переживала, что хату делить станут. Наследников всегда больше, чем родни.

Откуда спокойствие это и умиротворённость? И сила эта откуда?

Может от этого моря, сидя на берегу которого в лунную полночь знаешь, что Бог есть?

Или от скифских баб и курганов за селом, в степи?

Море моего детства. Баба Нина и о пророке Ионе рассказывала мне, вроде бы как о каком-то местном жителе, и мне казалось, что именно в этом море плавает Рыба-Кит, а спасающийся от Бога бегством на черноморском дубке пророк был выброшен на песчаную косу острова сразу за селом. В крайнем случае — около Скадовска.

Классе в пятом я уже твёрдо знал, что Бога нет. Попы всё врут. И спорил с бабой Ниной до слёз.