— Тогда я иду с тобой, — сказал он.

— С какой целью? — напористо спросила она. Она отвернулась от зеркала, щеки ее горели. — Защитить меня от моего собственного мужа? Если он так болен, как ты говоришь, то разве это нужно?

Он не нашелся что ответить. Она улыбнулась и легко коснулась рукой в перчатке его кисти.

— Я не боюсь, — повторила она. — К тому же мне как замужней женщине не пристало принимать у себя джентльмена в отсутствие мужа. Что подумают люди?

— Меня не волнует, что подумают люди. Меня волнует…

Он не стал — или не смог — заканчивать мысль. Он поднял руку, чтобы коснуться ее щеки, но быстро опустил, краем глаза заметив меня.

— Уилл Генри, — раздраженно бросил он, — почему ты все время крутишься вокруг меня, как призрак Банко [14]? — Он повернулся к ней. — Очень хорошо. Ваше чертово упрямство меня сломило, мадам. Но вы точно не сможете отказаться, чтобы с вами поехал Бартоломью.

Фон Хельрунг нашел, что это замечательная мысль, и Мюриэл согласилась, чтобы их успокоить. Казалось, что ее забавляла их забота.

— И позвони мне, когда доберешься. Не заставляй меня волноваться, liebchen! — крикнул фон Хельрунг с порога. Он дождался, пока экипаж выехал на улицу и скрылся из виду, и закрыл дверь. С тяжелым вздохом он провел своей короткой рукой по волосам. — Мое сердце болит о ней, Пеллинор. Дорогая Мюриэл в шоке. Она еще не осознает, что Джон навеки потерян для нас.

— Оставьте эту мелодраматическую чепуху, — сказал мой хозяин. — Она действует мне на нервы. Может быть, он и потерян, как вы говорите, но на срок гораздо более короткий, чем вечность. Я считаю, инспектор Бернс в течение часа позвонит и известит нас о его смерти или поимке.

Звонка не было ни в этот час, ни в следующий, ни в следующий. На Пятую авеню упали тени. Фон Хельрунг курил сигару за сигарой, наполняя пространство ядовитым дымом, а доктор мерил комнату шагами, то и дело посматривая на свои карманные часы. Он иногда останавливался у окна и смотрел на улицу, надеясь увидеть двуколку инспектора. В четыре с четвертью, когда солнце уже опускалось к Гудзону, в дверь просунула голову горничная и спросила, останутся ли доктор и его подопечный на ужин.

Доктор вздрогнул от вопроса; казалось, он вывел его из паралича.

— Думаю, мы с Уиллом Генри поедем на Мюлберри-стрит, — сказал он. — Мы можем ждать известий в полицейском управлении так же, как и здесь. Позвоните нам, если что-нибудь узнаете, MeisterАбрам.

Сигара выпала изо рта старика и покатилась по дорогому ковру.

— Что? — вскричал он, выпрыгивая с кресла — Lieber Gott, что со мной такое? Как я мог быть таким глупцом?

Он бросился к двери и крикнул горничной, чтобы она велела Тимми, слуге, вывести коляску. Он яростно хлопал себя по карманам, пока не достал откуда-то из недр пиджака маленький крупнокалиберный пистолет с перламутровой рукояткой.

— Что это? — требовательно спросил Уортроп.

— Может быть, ничего, а может быть, все, Пеллинор. В своем расстроенном состоянии я совершенно забыл и теперь молюсь, чтобы это ничего не значило — я молюсь! Вот. — Из другого кармана он достал длинный нож в кожаных ножнах и сунул в руки доктору. — Помните, целиться надо в сердце! И никогда — никогда! — не смотреть ему в глаза.

Он распахнул дверь и побежал на угол, где мальчик ненамного старше меня держал вожжи низкой коляски. Мы поспешили за ним.

— Скажите мне, о чем вы забыли, фон Хельрунг! — потребовал доктор.

— Мюриэл, mein Freund. Мюриэл! Она так и не позвонила.

Расположенный в Централ Парке в нескольких кварталах от гостиницы «Плаза», дом Чанлеров стоял ровно посередине улицы миллионеров — дворцового вида домов, тянущихся вдоль Пятой авеню после пересечения с Пятнадцатой улицей, усадеб такого ошеломляющего размера и экстравагантной архитектуры, что они точно отражали характер своих хозяев. Здесь жили титаны американского капитализма, живые символы Золотого века — семьи с такими фамилиями, как Гоулд и Вандербильт, Карнеги и Астор, с которыми Мюриэл, благодаря замужеству, отдаленно породнилась.

Дом Чанлеров вовсе не был самым большим из этих поместий, но по сравнению с жильем «другой половины» горожан — переполненными и грязными зданиями со съемными комнатами — это был просто дворец в стиле французских замков XV века.

С удивительным для его возраста проворством фон Хельрунг выпрыгнул из коляски, рванулся в ворота и побежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

Он несколько секунд колотил в дверь своим толстым кулачком, крича:

— Мюриэл Бартоломью! Откройте! Это я, фон Хельрунг!

Он повернулся к доктору:

— Быстро, Пеллинор! Мы должны ее выломать.

Доктор резонно ответил:

— Возможно, они наверху и просто не…

— Ах! — простонал старый монстролог. Он грубо оттолкнул Уортропа в сторону, отошел, чтобы дать себе разбег, и обрушился на дверь. Она подалась, но не открылась. — Боже милосердный на небесах! — закричал он, готовясь к новому натиску. — Дай (бум!) мне (бум!) силы!

С последним отчаянным ударом его плеча дверь слетела, и ее расщепленное полотно с треском ударилось о внутреннюю стену. Фон Хельрунг удержал равновесие, но по инерции пробежал несколько шагов вперед в прихожую с высоким потолком, где хрустальная люстра дробила свет заходящего солнца на тысячу сверкающих кусочков.

Я почувствовал его сразу же, как вошел — отвратительно сладкий запах смерти, безошибочно угадываемый аромат разложения. Доктор среагировал на него немедленно. Он обогнул своего запыхавшегося напарника и двинулся к парадной лестнице. Фон Хельрунг, теперь уже с пистолетом в руке, свободной рукой остановил Уортропа, схватив его за пальто.

— Мы будем держаться вместе, — прошипел он решительно. — Где нож?

Уортроп что-то недовольно буркнул, но достал нож и дал его мне.

— У меня револьвер, — сказал он.

— Хорошо, но вам понадобится вот это. — Фон Хельрунг протянул ему несколько поблескивающих серебряных пуль. Они тихо звякнули в зловещей тишине. Уортроп отвел его руку.

— Думаю, моих обычных будет достаточно, спасибо.

Мы последовали за Уортропом вверх по лестнице мимо портретов предков клана Чанлеров, нескольких мраморных статуй греческих богов и анонимного бюста, взиравшего вниз со своего пьедестала.

На первом повороте лестницы мы увидели тело девушки в одежде горничной; она лежала лицом вверх, но на животе. Кто-то свернул ей голову назад. Глаз и лица не было. Юбка была задрана до пояса, обнажив ноги и зад. На месте, где должны были бы быть ягодицы, зияла огромная рана, и в воздухе пахло экскрементами.

Фон Хельрунг в шоке отпрянул, но Уортроп едва обратил внимание на страшную находку. Он перепрыгнул через несчастное создание и пошел дальше вверх, выкрикивая имя Мюриэл во всю мощь своих легких, с распахнутыми в панике глазами. Мы с фон Хельрунгом не были так быстры и осторожно обошли тело. Хотя я и сказал себе не смотреть вниз, но все же посмотрел, и меня едва не вырвало от отвращения, потому что увиденное превосходило все, что я когда-либо видел за все время, проведенное рядовым пехотинцем на службе у суровой любовницы Уортропа.

Кто-то — или что-то — аккуратно выложило маску ее лица, включая ее блестящие карие глаза, на месте вырванных кишок, так что казалось, что она из этой исковерканной глубины смотрела на меня.

— Осторожно, Уилл! — прошептал фон Хельрунг.

Я чуть не врезался в доктора на втором витке лестницы. У нас на пути лежало еще одно тело: на спине, ноги вместе, руки вытянуты в стороны; в таком положении мы обнаружили сержанта Хока. Оно было выпотрошено. Его органы, все еще блестящие от телесной жидкости, валялись рядом в беспорядке, как будто их переворошили в поисках главного приза: может быть, сердца (я увидел его обгрызенные остатки), а может быть, кишок, которые были вырваны из нутра и намотаны вокруг безликой головы, как корона.