— Я понимаю, что вы расстроены.

— Итак, какой у вас план? Держать его живым, пока нельзя будет представить его как экземпляр Lepto lurconis, а потом вонзить ему в сердце серебряный кинжал? Сжечь его тело на костре? Я сдам вас полиции. Я увижу, как вас будут судить за хладнокровное убийство и повесят.

— Вы должны смириться с определенными фактами…

— Факты! О, это замечательно. Мы возвращаемся к фактам. — Уортроп резко рассмеялся.

— Первый из которых заключается в том, — какого бы вы ни были мнения о моем предложении, — что Джон умрет. Возможно, задолго до того, как я выступлю с докладом.

— Почему вы так говорите?

— Потому что он умирает от голода.

Доктор долго не отвечал. Однако я хорошо себе представлял выражение его лица.

— Он не может есть?

— Он отказывается есть. Потому что то, что ему предлагают, ему не подходит.

Лили зашипела сквозь зубы и потянула меня назад, потому что внизу появился доктор — он почти бежал к входной двери.

— Уилл Генрииииииии! — взревел он.

— Пеллинор! Пеллинор, mein lieber Freund, куда же вы? Пожалуйста, прошу вас… — Полный австриец засеменил за ним на своих толстых ногах.

— Это не ваше чертово дело, куда я иду, фон Хельрунг, но я все же вам скажу — к Джону. Я хочу видеть Джона. — Он обошел своего бывшего хозяина и остановился у самого входа, увидев, что я стою наверху лестницы. — Пошевеливайся, Уилл Генри, — рявкнул он. — Приемные часы в этой психушке закончились.

— Вам не надо уходить, Пеллинор, — сказал фон Хельрунг.

— Почему нет?

Фон Хельрунг вздохнул.

— Потому что он здесь.

Доктор застыл. Он шагнул к фон Хельрунгу и тоном, которым часто обращался ко мне — жестким и не терпящим возражений, — сказал:

— Проведите меня к нему.

Его держали в комнате в дальнем конце второго этажа, через четыре двери от спальни Лилли. Фон Хельрунг, озабоченный тем, что час уже поздний и мы проголодались, велел Лилли отвести меня в столовую и начать ужин без нас. Уортроп отверг предложение.

— Уилл Генри останется со мной, — сказал он нашему хозяину.

Лилли тоже протестовала, говоря, что если я остаюсь, то и она должна остаться, иначе будет совершенно нечестно. Фон Хельрунг, в свою очередь, отверг это: он не мог распоряжаться мной, но распоряжаться Лилли мог и велел ей идти вниз. Она одарила меня ненавидящим взглядом, словно все это было по моей вине, и нарочито медленно пошла вниз, болтая руками и высоко поднимая колени, чтобы громко топнуть на каждой ступеньке.

Фон Хельрунг два раза постучал в дверь, потом, после паузы, еще два раза. Я услышал тяжелые шаги по половицам и потом лязг нескольких засовов. Дверь со скрипом отворилась. За ней стоял Августин Скала, засунув огромную ручищу в карман старого бушлата. Он молча кивнул своему работодателю и отступил в сторону, чтобы мы смогли проскользнуть мимо его горообразной фигуры.

Комната была маленькая — кровать, шкаф, умывальник и камин с тлеющими в нем сырыми поленьями. На каминной доске стояла лампа, которая не столько светила, сколько отбрасывала тени, прыгающие на ковровом покрытии и на выцветших обоях. У меня было такое чувство, что я попал в пещеру.

Чанлер лежал на кровати под тяжелым стеганым одеялом, глаза были закрыты подрагивающими веками, ресницы трепетали с частотой крылышек колибри. Распухшие кроваво-красные губы были приоткрыты, и я из другого конца комнаты слышал его глубокое хриплое дыхание.

— Почему вы его сюда привезли? — тихо спросил доктор.

— Мы думали, что так будет лучше всего, — ответил фон Хельрунг.

— Мы?

— Семья и я.

— А что думал его врач?

— Я его врач.

— С каких это пор вы стали доктором медицины, фон Хельрунг?

— В том смысле, что он вверен мне, Пеллинор.

— И Мюриэл с этим согласилась?

Старый австриец кивнул и мрачно добавил:

— Она больше ничего не может для него сделать.

— Между прочим, я вас слышу.

Предмет их дискуссии не шевельнул и мускулом, но его глаза теперь были открыты, такие же кроваво-красные, как его губы, и блестевшие от переполняющих их слез.

— Это ты, Пеллинор? — спросил он, облизнув языком гноящуюся нижнюю губу.

— Это я, — сказал мой хозяин, подходя к кровати.

— И кто там с тобой? Это не малыш Филли?

— Уилл. Уилл Генри, — поправил его доктор, показав мне, чтобы я подошел поближе.

— Маленький жучок, — сказал Чанлер, стрельнув в меня своими горящими глазами. — Мои поздравления, Уилли Билли, он тебя поймал, но еще не убил. Ты разве не знаешь, что это запланировано? Как было и с твоим отцом, так будет и с тобой — ты умрешь у него на глазах. А потом он подарит твои останки Обществу, и они будут выставлены на обозрение в Контейнере Чудовищ, куда он складывает всех пойманных им тварей. — Он закашлялся. — И всем вам, тварям, там место.

— Ты меня разочаровываешь, Джон, — сказал Уортроп, игнорируя эту бредовую тираду. — Я рассчитывал, что ты уже будешь на ногах. Ты вчера пропустил прекрасную драку.

— Кто сорвал банк?

— Граво.

— Этот чокнутый лягушатник. Только не говори мне, что он и принимал ставки.

— Тогда не скажу.

— Помнишь, как один раз он спрятался за оркестром и его облевал трубач?

— И из-за этого его самого тоже вырвало.

— И он уделал свою даму, эту танцовщицу…

— Балерину, — сказал Уортроп.

— Да, верно. С тощими ногами.

— Ты называл ее «цаплей».

— Нет, это ты называл.

— Нет. Я называл ее Катариной.

— Почему ты ее так называл?

— Ее так звали.

С некоторым усилием Чанлер сумел рассмеяться.

— Чертов буквоед! «Цапля» лучше.

Доктор рассеянно кивнул.

— Я был просто уверен, что ты придешь на прием, Джон. Но кажется, тебе стало хуже…

— Я не могу прийти в себя, Пеллинор, — признал его друг. — Одно время я чувствовал себя лучше, но потом снова упал, как Сизиф с камнем.

— Но как ты рассчитываешь поправиться, если отказываешься есть?

По лицу Чанлера пробежала злость.

— Кто тебе такое сказал?

Уортроп взглянул на фон Хельрунга, который с большой озабоченностью всматривался в своего пациента.

— Почему ты не можешь есть, Джон? — настаивал, доктор.

— Я бы ел. Я достаточно голоден, я так голоден, что едва могу это выносить. Но они мне ничего не дают!

— Ну, Джон, — упрекнул его фон Хельрунг. — Ты ведь знаешь, что это неправда.

— Я говорю вам правду! — закричал Чанлер. — Говорите мне правду и вы!

Он закрыл глаза и застонал от бессилия. Потом с огромным усилием, мучительно отбирая слова из мешанины своих мыслей, выговорил:

— Не… говорите… мне… что… правда.

— Все, что ты захочешь, — все. Только назови, и я обещаю, что в течение часа ты это получишь, — сказал Уортроп.

Чанлер весь дрожал. Из уголков его глаз текла жидкость. Доктор потянулся вытереть ему слезы, но его друг резко дернулся под одеялом.

— Нет!.. Не… прикасайся ко мне… Пеллинор.

— Назови, Джон, — настаивал доктор.

Голова Чанлера раскачивалась из стороны в сторону. Из глаз по-прежнему лились слезы, наволочка вся была в мокрых пятнах.

— Я не могу.

Монстролог и фон Хельрунг отошли к камину, чтобы Чанлер их не услышал.

— Это бессовестно, — сказал Уортроп фон Хельрунгу. — Ему нужен врач. Единственный вопрос: вы его вызовете или я?

— Я это слышал! — отозвался Чанлер.

— Его состояние вне компетенции… — начал фон Хельрунг, но его бывший ученик был непреклонен.

— Его надо немедленно отправить в Бельвю [11]и не тратить зря время здесь, с этим бабуином в бушлате.

— Дерьмо!

Оба мужчины повернули головы на это ругательство.

— Хуже, чем голод, Пеллинор! — крикнул Джон Чанлер. — Это дерьмо! Каждый час целые ведра дерьма!

Уортроп посмотрел на фон Хельрунга.

— У него недержание, — извиняющимся тоном объяснил австриец.