— Вы могли это предотвратить! — закричал он. — Вы были здесь месяц назад. Он был в броске камня от вас, а вы оставили его. Вы бросили его!

— Но, док, я рассказал вам, что мне сказал Фиддлер…

— То же самое, что он сказал мне, но разве я стал его слушать? Разве поверил его словам? Разве позволил себя одурачить?

— Ну, — натянуто ответил Хок, — может, вы просто умнее меня.

— Это не комплимент.

С этими словами возбуждение покинуло доктора: его глаза потускнели, рука с револьвером упала. К нему вернулось безразличие — та же странная апатия, которой были подвержены и мы с Хоком. Порождение опустошенности — безжизненное прозябание, бессмысленные слова, бесполезные жесты, бесплодные надежды.

Не могу сказать, какой это был день — может, десятый или одиннадцатый со времени нашего побега из лагеря чукучанов, — когда Хок потянул моего хозяина в сторону, а мне сказал:

— Останься с Чанлером, Уилл. Мне нужно перемолвиться с твоим боссом.

Они отошли на несколько шагов по тропе, а я двинулся за ними — что, я уверен, было вполне оправданно. Я тихо остановился за ними и подслушал их быстрый и тревожный разговор.

— Вы уверены? — спросил доктор с тревогой, но и с сомнением.

Хок кивнул, облизнув губы.

— Сначала я подумал, что это мой ум шутит со мной шутки. В лесу такое случается. Поэтому я ничего не сказал, но теперь я знаю, что не ошибся, доктор. Я уверен.

— И первый раз это было?..

— Первый раз я услышал это вчера утром. Ночью во время дежурства было тихо, а потом сегодня снова, несколько раз.

— Ийинивоки?

Хок пожал плечами. Облизнул губы.

— Что-то. Думаю, это мог быть волк, но не медведь, не такой большой. Что-то… странное.

— Если Ларуз — дело рук людей Фиддлера… — начал Уортроп.

— Тогда это мог быть тот, кто освежевал Ларуза, — закончил Хок, кивая. Его язык снова облизнул растрескавшиеся губы. — Я подумал, что вы должны об этом знать.

— Спасибо, сержант, — сказал доктор. — Может, нам стоит с ними схватиться?

Хок покачал головой.

— Нас всего двое, а их бог знает сколько. Ко всему прочему, надо позаботиться о Чанлере и Уилле.

С разбегающимися мыслями я вернулся к Чанлеру. Его глаза под черными веками блуждали в темноте. Вокруг стоял немой лес, укрытый снежным саваном.

Серая пустыня была обманчиво тихой. Она хранила свои тайны.

Нас что-то преследовало.

В ту ночь я впервые увидел желтые глаза. Я отнес это на счет воспаленного воображения, перегретого подслушанным днем разговором. Это какой-то странный отблеск костра, подумал я. Может быть, так отразилось крыло мотылька или блестящая поверхность гриба. Лес был просто усыпан ими. Не успел я их разглядеть, как они исчезли. Через секунду они снова появились — дальше и левее, — миндалевидные и светящиеся, как два маяка, они висели в нескольких футах над землей.

Я схватил за руку сержанта Хока — доктор уже забрался в палатку и улегся рядом с Чанлером — и показал. Пока тот поворачивался, глаза снова исчезли.

— Что такое, Уилл? — прошептал он.

— Глаза, — прошептал я в ответ. — Там.

Мы прождали целую вечность, затаив дыхание и обшаривая взглядом темноту, но они не появлялись.

Глаза вернулись на следующую ночь. Уортроп первым заметил их и молча встал, уставившись в чащу с почти комическим изумлением.

— Вы это видели? — спросил он нас. — Может, мне померещилось, но…

— Если вы увидели глаза, то Уилл их тоже видел, прошлой ночью, — сказал Хок. Он сорвал с плеча винтовку; она всегда была при нем, даже когда он спал.

— Смотрите! — сказал я громким от возбуждения голосом. — Снова они, вон там!

Они снова пропали, пока сержант Хок наводил туда винтовку. Он уперся прикладом в плечо и медленно поводил винтовкой из стороны в сторону.

— Медведь? — предположил доктор.

— Может, и медведь, — выдохнул Хок. — Если он ходит на задних лапах. Эти глаза были почти в десяти футах над землей, доктор.

Секунды шли, превращаясь в минуты. Сзади донеслись странные булькающие звуки, и сержант рывком развернулся к палатке. Уортроп опустил дуло его винтовки, бросив: «Это Чанлер», и нырнул в палатку.

— Уилл Генри! — позвал он. — Посвети мне!

Внутри я увидел, как доктор склонился над своим пациентом, а у того рот судорожно открывался и закрывался, как у пойманной рыбы, и глубоко в горле что-то клокотало. Уортроп повернул его набок и слегка похлопал по пояснице. Тело конвульсивно дернулось, и из открытого рта выплеснулась желто-зеленая желчь, попав на рубашку и штаны доктора и наполнив палатку необычайно мерзким запахом. Я зажал пальцами нос и едва сдержал рвоту. Уортроп вытер рот Чанлера своим грязным платком и посмотрел на меня.

— Принеси воды, Уилл Генри.

Чанлер застонал, а Уортроп отреагировал так, словно он сел и назвал его имя. Лицо доктора почти светилось от эйфории.

— Он пробуждается? — спросил я.

— Джон! — крикнул Уортроп. — Джон Чанлер! Ты меня слышишь?

Если он и слышал, то не ответил. Он обмяк. Мы ждали, но он снова ушел. Где бы он ни пребывал, он вернулся обратно.

Потом в течение нескольких ночей мы не видели желтых глаз, но их отсутствие почти не убавило нашей тревоги. Особенно сильно это сказалось на Хоке. Он часто тащился даже позади доктора, который не столько шел, сколько скользил по тропе, усеянной влажными, мертвыми осенними листьями. Хок то и дело останавливался и оборачивался назад с винтовкой наизготовку, оглядывая лесной тоннель, по которому мы шли — все его нервы, жилы и мышцы были натянуты и напряжены, голова склонена набок, — и слушал. Не могу сказать, что он слушал, потому что ни доктор, ни я не слышали ничего, кроме собственного тяжелого дыхания и скрипа своих сапог. Когда мы отдыхали, Хок бродил вокруг по лесу, и его сердитое бормотание доносилось по воздуху, как лишенные всякого смысла обрывки разговоров из разорванной памяти.

Он стал мрачным и молчаливым, с одержимостью облизывал свои влажные губы, спал всего по нескольку минут за раз, а потом с ворчанием просыпался и начинал подбрасывать дров в костер или бранился, если их не было. Костер никогда не казался ему достаточно большим. Думаю, он сжег бы весь лес, если бы только мог. Человек, который провел в этих лесах всю жизнь, теперь был с ними в глубоком конфликте, не доверяя и ненавидя их со всей яростью обманутого любовника. То, что он любил, не любило его. И даже намеревалось его убить.

Хотя доктор был поглощен состоянием своего пациента, состояние нашего проводника тоже не осталось для него незамеченным. Монстролог отвел меня в сторону и сказал:

— Меня беспокоит сержант, Уилл Генри. Да поможет нам Бог, если мое беспокойство оправданно! Вот, возьми это. Положи себе в карман. — Он вложил мне в руку револьвер.

Должно быть, он заметил на моем потрясенном лице недоумение.

— Это может сломить разум человека, — сказал он. Он не стал разъяснять, что значит «это». Думаю, он не счел это необходимым. — Я такое видел.

Сержант сломался на следующий день. Мы остановились передохнуть, и, не успели преклонить свои измученные тела, как он снова был на ногах и пошел в лес; я видел искорки росы на его шляпе, рыскающей между черными, как смоль, лоснящимися стволами деревьев.

— Ладно, будь ты проклят, ладно! — орал он. — Я слышу, что ты там! Выйди, чтобы я тебя увидел!

Я хотел было встать, но доктор жестом велел мне оставаться на месте. Он взял свою винтовку.

— Я тебя застрелю. Ты этого хочешь? — кричал Хок голым деревьям. — Я тебя прикончу, как собаку. Ты меня слышишь?

Я инстинктивно дернулся, когда по лесу разнесся звук выстрела. Я снова хотел встать, и доктор мягко меня остановил.

В этот момент Хок завыл, как привидение, и бросился напропалую через подлесок, беспорядочно паля из винтовки; теперь его крики больше походили на визг раненого животного.