— Значит, он не говорил о том, где останавливался до прибытия сюда?

Я закатил глаза к грязному, в пятнах никотина потолку. Не было смысла переправлять в Марокко контрабандой кокаин, значит, он должен был попытаться продать порошок, перед тем как пересечь пролив. Жан-Марк ожидал ответа. Я надеялся, что не проговорился раньше.

— Нет. Для чего бы ему рассказывать?

— О, это не имеет значения, — улыбнулся Жан-Марк небрежно, хотя это явно имело для него значение. — Просто он долго отсутствовал, и я подумал, что, возможно… Я закажу вам еще одну порцию напитка, это успокоит ваши нервы.

Я встал и подошел к окну. Устремил взгляд вдаль на водохранилище, обдумывая тем временем свое положение. Теперь я ничуть не сомневался в том, что Жан-Марк был субъектом порочным и что кокаин, который я обнаружил под сиденьем мотоцикла, имел к нему какое-то отношение. Не было сомнений и в том, что его мало интересует судьба Ивана. Для него имела значение лишь судьба упаковок белого порошка. Здесь открывалось несколько возможностей, причем некоторые из них затрагивали и меня. Как только я осознал подлинный масштаб опасности, исходящей от западни, в которую невольно угодил, головокружение и тошнота настолько усилились, что пришлось ухватиться за стену для сохранения равновесия, я ведь чуть не опрокинулся на спину. В криминальной экосистеме я был едва ли не самым последним звеном цепочки жизнеобеспечения. С другой стороны, Жан-Марк представлял собой особый вид акулы, привыкшей ловить на глубине мелкую рыбешку и пережевывать тех особей, которые оказались слишком глупы, чтобы избежать ее челюстей. Я почувствовал его приближение и повернулся навстречу, протянул руку, чтобы принять стаканчик анисовой водки. Он глядел мимо меня и улыбался. Возможно, я был обитателем дна, но сейчас я вынырнул из глубины. Сделал глоток спиртного и достал свои сигареты. Можно было покончить со всем этим немедленно, вернуть кокаин и пояснить, что Иван попытался продать его мне, но у меня не было достаточных средств на покупку. Возможно, они выделили бы мне какую-то часть порошка в качестве вознаграждения за честность, а затем отвалили бы в Париж, позволив мне продолжать свою крайне несостоятельную и невзыскательную жизнь.

В противном случае они могли бы меня убить. Это постоянно происходит в кинофильмах с исполнителями эпизодических ролей, статистами и незнакомцами, смерть которых драматизирует сюжет. Единственный персонаж, которому гарантируется жизнь, — это главный герой, а я давно склонялся к мысли, что не смогу сыграть ведущую роль в чьей-либо драме. Действие, однако, происходило не в кинофильме. Когда я попытался закурить другую сигарету и решить, как разыгрывать дальнейшую сцену, в бар ввалились помощники Жан-Марка и сорвали мое намерение.

— On s'en va, [15]— предложил рябой, подняв брови, и добавил: — Понимаешь, что я имею в виду?

Жан-Марк кивнул и снова улыбнулся мне:

— О'кей. Мартин, жаль, что нам пришлось встретиться в такие печальные времена…

— При таких печальных обстоятельствах, — уточнил я.

Он кивнул:

— Вот именно. Во всяком случае, comme tu dis. [16]Нам нужно утрясти необходимые формальности с властями.

Я вытащил из заднего кармана бумажник.

— Вот что вам понадобится. Здесь Carte d'Identite [17]и немного наличности. Вот все, что у него было, из-за чего он, возможно, лажанулся.

Жан-Марк взял бумажник, осмотрел его, затем меня, словно увидел мышь, доставляющую почтовую корреспонденцию.

— Спасибо, Мартин, вы так любезны. Простите за наше вторжение и причиненное вам беспокойство.

Я полагал, что он имел в виду срыв моих планов.

— Надеюсь, мы увидимся до нашего отъезда во Францию.

— Да, конечно, — улыбнулся я. — Вы знаете, где меня найти.

Я проследил за тем, как микроавтобус выехал со двора, затем направился в дом. На полпути меня встретила Луиза, полуодетая и взволнованная.

— Где тебя черт носит? — воскликнула она. Ее глаза покраснели и распухли от слез, плечи дрожали.

Я подошел и схватил ее, держа на расстоянии вытянутых рук.

— Что случилось? Говори, в чем дело?

Луиза забилась в моих тисках и разрыдалась.

— Они устроили погром в доме, — выдавила она из себя. — Эти люди устроили погром.

Я почувствовал, как кровь прихлынула к моей голове. Чтобы прийти в себя, сделал глотательное движение.

— Какие люди? Французы?

— Конечно, эти чертовы французы! — крикнула она, вырываясь. — Твоичертовы французы! Они перерыли наш чертов дом!

Должно быть, они ожидали, что босс приведет меня, прежде чем войти. Луиза лежала в постели под покрывалом, наслаждаясь пением в наушниках своего Джона Митчелла, ничего другого не слышала, так, во всяком случае, она сказала.

— Боже! Неужели я не могу даже поспать в собственном доме? — пожаловалась она, будто когда-либо делала это. — Я видела с кровати сквозь дырку в полу, что этот араб поднимается ко мне. Позвала тебя, и где черт тебя носил, когда ты мне был нужен? Пьянствовал в этом чертовом баре! — Она отбросила подушку и замотала в отчаянии головой. — Посмотри, что они сделали. Кто такие эти мерзавцы?

В кино я наблюдал такие сцены десятки раз, но в реальной жизни — никогда. Хотя мне трудно быть объективным, но разгром и озлобление, с которым все было совершено, оказались вполне сравнимы со всем тем, что я видел на экране. По всей комнате валялись мои кассеты, коробки были выворочены, пленки размотаны, как траурные ленты. Электропроигрыватель швырнули так, что дно разбилось, обнажив электронные внутренности, его изувеченные бока скрылись под книгами в мягком переплете, которые сбились в отдельные груды, как черепица с сорванной ветром крыши. Кушетка — смертное ложе Ивана — была перевернута вверх дном, ее засаленные подушки разорвали, обшивку отодрали. На полу валялись остатки орнамента нашей каминной полки. В панике я глотал слюну и прыгал с одной ноги на другую, как ребенок, который захотел писать и не способен спокойно стоять на месте, но вместе с тем боится двигаться по комнате. Все было сломано. Даже наши редко употреблявшиеся кастрюли и сковородки подскакивали на каменных плитах. Трудно было поверить, что Луиза ничего не слышала. Меня удивляло также, почему араб, на которого она ссылалась, не вышиб лестницу из лаза вверх, изолировав ее, таким образом, в спальне и обеспечив погромщикам больше времени для обыска. Не то чтобы я не верил тому, что она говорила, но…

Луиза сильно ударила меня по руке.

— Кто эти мерзавцы?!

Я потер руку.

— Больно. Прямо по кости.

— Я этого и добивалась. Говори, кто они!

— Французы, — ответил я. — Друзья или родственники Ивана. Вот все, что я знаю, кроме того, что они вернутся и, возможно, будут пытать нас или что-нибудь в этом роде.

Я пожал плечами, как никчемный хиппи, и пошарил в карманах в поисках сигареты. Мне хотелось вызвать полицию, заполнить страховку, уйти и скрыться у родственников, пока не схватят экспроприаторов. Но я выбрал образ жизни, который исключал такие возможности. Огляделся в поисках того, что можно было бы взять с собой.

— Нам придется линять отсюда немедленно, пока они не пришли.

— Почему? — запротестовала Луиза. — Что мы им сделали?

— Возьми с собой что-нибудь и жди меня у фургона.

— С какой стати?

Луиза не терпела, чтобы кто-то указывал ей, что делать, но и не любила, при всем своем вампирском характере, оставаться во мраке неизвестности. Я обеспечил ей обе неприятности, но совершенно не беспокоился об этом.

— Делай что хочешь, — пробормотал я, выбираясь на дневной свет. — Я уеду через десять минут.

— Негодяй! — крикнула она, видя, как я удаляюсь.

Брызги ярко-оранжевых искр вырвались веером из тени, опалили мои волосы и лицо, когда я вошел в вулканическую мастерскую Гельмута. Там господствовала шумная неразбериха. Большая косолапая ступня Микки неподвижно лежала в лоснящейся черной луже масла, огромная нога, притороченная к этой ступне, скрывалась под шасси классического «мерседеса», похожего на катафалк. Через проем, где некогда располагался двигатель автомобиля, сварка Микки слала развесистые букеты расплавленной стали. Гельмут стоял спиной ко мне, его силуэт был окружен аурой небесного света, словно он наблюдал акт сотворения мира. Если бы в мастерской имелось что-либо достойное похищения, я бы смог легко воспользоваться ситуацией, поскольку они совершенно не обращали на меня внимания.