— Ее звали Фикре.

— И ты ее… — она выжала из себя ироническую улыбку, — любил по-настоящему?

— Думаю, да.

— Понятно.

— Эмили… В последние годы я многое передумал. Я просил, чтобы ты встретилась со мной, потому что хотел перед тобой извиниться.

— Извиниться?

— Да. За мое письмо. Это было… некрасиво.

— Некрасиво?!

— У меня камень упал бы с сердца, если б ты только смогла простить меня.

— Позволь мне, Роберт, внести ясность, — сказала она, резко ставя чашку на блюдце. — Ты просишь, чтобы я простила тебя за то, какими словами ты разорвал нашу помолвку и только?

— Я убежден, что, наверное, было и еще кое-что…

— Так вот, давай подумаем, что это было за «кое-что», — сказала она. — Ты просил у моего отца моей руки, чтобы жениться на мне, при этом самой мне ни разу не упомянув о своих намерениях на этот счет. После наших с тобой дневных встреч ты каждый вечер проводил в борделях Ковент-Гарден — думал, я не знаю? Дженкс видел тебя там не раз, и, поверь, он не преминул с большим удовольствием сообщить об этом мне. Ты отправился в Африку в состоянии жуткой хандры, и ты писал мне чудовищные письма, в которых давал понять, что тебя заманили в ловушку, и это все еще до того, как ты в кого-то влюбился…

Я тупо смотрел в свою чашку.

— Поверь, я готов сделать все… все возможное… чтобы искупить свою вину.

Она презрительно фыркнула.

— Неужели слишком поздно?

— Слишком поздно — для чего?

— Чтобы нам обоим забыть про все это. Начать снова…

— Ты хочешь сказать… — с насмешкой проговорила она, — чтобы я стала тем… кем та женщина была тебе?

Я взглянул на нее. Ее щеки пошли красными пятнами.

— Пока это между нами не произойдет, — медленно произнес я, — пока наши тела не сольются… это все равно, как, ощущая аромат, не чувствовать вкуса. Как будто просто говорим по телефону. Я хочу обнять тебя, войти в тебя, хочу, чтобы мы оба ощутили… нет, это не передать словами, но, может быть, ты уже поняла… Единственное, что могу сказать: учиться познавать наслаждение, наслаждение любви, это то же, что учиться распознавать вкус и аромат, — возможности ощущений меняются, совсем как если учишься дегустировать кофе.

Наступила долгая тишина.

— Так ты этому научился за время своих странствий, да? — зло сказала она. — Как оскорблять женщину?

— Мне казалось, что если я к тебе после стольких лет испытываю те же чувства, это похвала тебе… — пробормотал я.

— В любом случае такое невозможно.

— Из-за Артура?

— Не в том смысле, как ты это видишь.

— Может, со временем…

— Нет. Ты не понимаешь. Во-первых, я женщина иного сорта. Не возражай, Роберт! И с этим ничего нельзя поделать. Во-вторых, я не могу позволить, чтобы разразился скандал.

— Но как же те, другие? Мужчины, с которыми ты здесь встречаешься?

— Те, с кем я встречаюсь, женщины.

— Ах, вот как… — произнес я озадаченно. — Зачем?

Она посмотрела мне прямо в глаза.

— Нам нужно тайное место сбора, чтобы спланировать действия против закона.

Я по-прежнему ничего не понимал.

— Я — так называемая суфражистка, — сказала она. — Хотя само название ужасно нам всем претит. Газеты пытаются представить нас неумными и необразованными женщинами.

— Ну да. — Я задумался, припоминая. — Какие-то противозаконные выступления уже происходили, ведь так? На стенах писали лозунги, женщины пытались устроить демонстрацию в Палате общин…

— Это были мы. По крайней мере, одни из нас.

— Ну, а если вас схватят?

— Посадят за решетку. Без всяких «если». Это лишь вопрос времени.

— Может, до этого не дойдет?

Она покачала головой:

— Наступит момент, когда движению потребуются узницы — мученицы, если угодно. Ты вдумайся, Роберт: эти «дурочки», эти «суфражистки» готовы на самом деле за свои идеи отправиться за решетку. Тогда никто не сможет сказать, что мы «слабый пол».

— А как же твой муж?

— Он не знает. Хотя рано или поздно ему все станет известно. Но я к этому готова.

— Он захочет развестись с тобой.

— Развестись? Нет, это уронит его в общественном мнении.

— Но… почему все это так важно для тебя? Я имею в виду… этот шанс избрать своего члена Парламента… направить напыщенную ослицу, наподобие Артура, в Палату общин… разве ради этого стоит идти в тюрьму?

Она бросила на меня взгляд, полный твердой решимости:

— Иного пути у нас нет. Они столько раз обещали нам, и каждый раз лгали. Что значит один член Парламента? Может, и ничего. Но если этого нас лишают, если отказываются признать, что мы как человеческие особи имеем столько же прав, сколько мужчины, тогда это важно. Когда армия идет в бой, Роберт, не она выбирает место сражения, а те, кто ей противостоит. Право голоса, представительство в Парламенте — тот плацдарм, который захватили наши противники. Палата представителей — их цитадель. И мы должны штурмовать ее или согласиться раз и навсегда, что в правах мы с ними не равны.

— Я понял.

— Ты поможешь нам?

— Я? — изумленно воскликнул я. — Каким образом?

— Это кафе… я все раздумываю, если наша группа будет разрастаться, нам потребуется помещение вроде этого. Чтобы можно оставлять всякие сообщения, созывать собрания, куда будет приходить интересующаяся публика, желая больше о нас узнать. Я все подыскивала кого-нибудь, кто мог бы стать управляющим этим кафе. Вчера, когда ты сказал, что не слишком загружен, мне в голову пришла мысль, что лучше тебя мне никого не найти. Могу попросить отца, чтобы освободил тебя от работы, по крайней мере, в дневное время. Я уверена, он согласится. А жить ты сможешь над кафе — наверху еще два этажа, они полностью пустуют: тебе это сэкономит средства на проживание.

Я отрицательно покачал головой:

— Польщен, Эмили, но, подумай сама, это просто невозможно. Я начал публиковать свои статьи, в моей жизни стало что-то происходить. С личной свободой расстаться я просто никак не могу.

— Да, да. Все ясно, — сказала она с внезапной злостью. — Надо понимать, когда ты только что произнес, что готов сделать что угодно, только бы заслужить мое прощение, это была очередная поза? Когда ты просил меня спать с тобой, это были только красивые слова? Ты с жадной готовностью рассуждаешь о сексуальном наслаждении — потому что это удовольствие не сопряжено для тебя с ответственностью, просто очередное из твоих «острых ощущений». Помнишь эти слова, Роберт? Так ты описал однажды адресованный мне поцелуй. Слишком поздно я поняла, насколько это чудовищно, — ведь этими словами ты выразил свое отношение ко мне. — Она метнула на меня взгляд: — Пожалуй, тебе стоит уйти.

Мы оба долго молчали.

— Ну, что ж, пусть так, — сказал я.

— Чего ты ждешь? Иди.

Она отвернулась, не желая больше на меня смотреть.

— Нет… я хотел сказать, пусть будет так, я приму на себя твое треклятое кафе.

— Правда? — изумленно воскликнула она.

— Раз сказал — значит, правда. И не спрашивай почему. Похоже, я обладаю дурацким свойством не отказывать никому в вашей семейке.

— Это дело отнюдь не из легких. Если станет известно, что мы тут собираемся… Словом: пока лучше клинок из ножен не вынимать.

— Я уверен, мы справимся.

Ее глаза сузились:

— До тебя дошло, что спать с тобой я не буду никогда?

— Да, Эмили. Я это осознал.

— И жалованье твое будет весьма скудным. Ты уже не сможешь себе позволить обычных многочисленных куртизанок и шлюх. Чему ты улыбаешься?

— Просто вспомнились недавние переговоры с неким Линкером насчет условий моего найма. Я уверен, сколько бы мне ни платили, для моих скромных нужд этого будет достаточно.

— Скромность не то свойство, которое я бы охотно тебе приписала.

— Тогда, возможно, я тебя удивлю. Впрочем, и у меня есть некоторые условия.

— Какие же?

— Настоятельно прошу избавить меня от этих дурацких призывных надписей. Приходящих к нам будет нелегко переубедить, что я вовсе не собираюсь читать им лекции во славу алкогольного воздержания.