— Сейчас напали на сестру мою Алайю, — продолжала Кику. — Сегодня Алайа. Завтра это будет жена или дочь кого-то из вас. И поэтому вы должны сказать белому человеку, что мы больше не станем на него работать. Вместо того, чтобы учить нас своим недобрым делам, пусть сперва поучится у нас, как понимать саафу.А пока женщины перейдут ручей.

«Перейти ручей» — это были ритуальные слова. Это означало, женщины перестанут участвовать в жизни деревни. Не будут ходить за детьми, готовить пищу, жить с мужьями, пока не установится порядок и мир.

Кику повела женщин в джунгли, вон из деревни. Когда женщины проходили мимо, Тахомен встал и торжественно произнес:

— Без женщин погаснет огонь. Мы, мужчины, должны сделать все, чтобы вернуть саафу.

Возвратившись из Харара, я застал плантацию в состоянии смуты. Похоже было, что африканские работники учинили нечто вроде забастовки. Тамилов это не затронуло, поэтому угрозы для нормального ведения хозяйства не представляло. Однако Гектор стремился восстановить порядок как можно скорее.

— Понятно, что этот малый не должен был так поступать. Но случай подоспел как раз вовремя. Надо показать этим людям, что главное не их слюни, а дело.

Организовали судилище. Перед ним предстал с пристыженным видом тамил, и на глазах у всей деревни он признался в содеянном. За это с него был взят штраф размером в четыре рупии.

— Ну вот, — сказал Гектор, оглядывая собравшихся жителей деревни. — Все и уладилось. Все могут вернуться к своей работе.

Даже после того, как его слова были переведены, жители деревни не тронулись с места.

— Теперь-то к’ого черта, Джимо? — гаркнул Гектор.

Немного посовещавшись с местными, Джимо сообщил, что местные хотят, чтоб штраф выплатили им, а не суду.

— Исключено, — отрезал Гектор, делая отрицательный жест. — Это не в правилах правосудия.

— И еще они хотят, саа, чтоб того человека отправили отсюда, — тихо сказал Джимо.

— Что-о? И речи быть не может! Он выплатил штраф. Что они, не соображают, что вопрос исчерпан?

Похоже, так оно и было. Даже когда рассерженный Гектор распустил судилище, деревенские работать отказались.

— Отыщите-ка мне девчонку, — раздраженно бросил Гектор.

И Алайа была к нему приведена, и ей было приказано пожать тамилу руку, чтобы показать, что она на него не в обиде. Девушка молча стояла, опустив глаза, не желая протягивать руки. И когда тамил взял ее неподатливую кисть и потряс ею, негодование у наблюдавших за этим жителей деревни, казалось, даже возросло.

— Это уже переходит всякие границы. — Поднявшись, Гектор, с грозным видом шагнул в гущу жителей деревни. — Правосудие свершилось, — грозно бросил он. — Если вы не будете работать, я порву с вами контракт. — Взяв кирку, он сунул ее в руку Алайи. — На, бери! — Та неохотно взяла кирку. — Теперь пошла! Иди, работай!

Никто не двинулся с места.

— Джимо! — рявкнул Гектор. — Пороть!

— Саа?

— Двенадцать ударов кнутом. Потом выбери кого-то из парней, всыпь ему того же.

Джимо подал знак двум тамилам, те подошли и держали Алайю с двух сторон, пока Джимо хлестал ее кнутом по плечам и спине. Алайа кричала, но вырваться не пыталась. Когда ее отпустили, она упала на колени. Тамилы вытянули из толпы какого-то малого, выволокли его за руки в центр, будто тащили упиравшегося танцора принять участие в общем веселье. Этот тоже получил двенадцать ударов кнутом. За ним последовал другой…

— Гектор! — не выдержал и запротестовал я. — Ради Бога, послушайте! Нельзя же их всех пороть!

— Разумеется, можно. — Он повернулся ко мне: — Роберт, это ваша плантация. Если вы не способны поддерживать дисциплину, можете немедленно отправляться на родину. Как вы сумеете поддерживать порядок в мое отсутствие, если не желаете показать им, кто хозяин?

Завидев наше препирательство, Джимо переводил взгляд с меня на Гектора, ожидая дальнейших указаний.

— Ну что, Роберт? Как вы поступите? Будете вы их наказывать? Или вы знаете лучший способ? — не отставал Гектор.

Я колебался. Разумеется, Эмили бы ответила, что знает лучший способ, она бы, при необходимости, даже встала между карателем и его жертвой. Но что я знал о работе на плантации? Гектор явно рассматривал любые колебания с моей стороны просто проявлениями слабохарактерности. И в действительности я полагался на его опыт, осваивая как и что делать.

— Ну, ладно, — произнес я с тяжелым сердцем. — Если надо пороть этих жалких скотов, порите.

— Давай, Джимо!

Джимо, подняв свою палку, опустил ее на спину наказуемого; он не особо усердствовал, отвешивая надлежащее число ударов. Когда подошел к очередному, тот вскинул руки вверх, словно покоряясь, бормоча что-то.

— Говорит, саа, что работать будет, — доложил надсмотрщик.

Толпа звучно выдохнула — этот странный звук уже в большей степени выражал страх, чем гнев.

— Так, — Гектор обратился к жителям деревни: — Кто следующий? Ты — будешь работать? Ты? А ты? Отлично.

Сопротивление было сломлено. Похоже было, что жители деревни поняли, что слабый мятеж с их стороны не способен противостоять резкой атаке Гектора. Мне было их даже жаль.

Через две недели, думал я, я снова окажусь в Хараре. Только об одном были мои мысли. О Фикре.

После подавления забастовки Гектор произвел некоторые нововведения. Круглые хижины местных жителей были снесены и ровная поляна, на которой они прежде стояли, была расчищена для просушивания кофе. Местных поселили в сооруженные длинные деревянные бараки, наподобие тех, что были у тамилов: всех мужчин в один, и женщин отдельно в другой. Так что, сказал Гектор, теперь не будет больше ни африканцев, ни индусов, только работники плантации.

Через пару дней после этого я обнаружил в нашей хижине сплетенный из травы предмет. Он напоминал тех куколок из кукурузных листьев, которые плели в моем детстве крестьяне в пору урожая. Но в эту фигурку был вплетен один из шнурков Гектора, а тельце было проткнуто тонкой деревянной щепочкой, похоже, обломком прута.

Как только смог, я вернулся в Харар. Но когда Фикре пришла в дом купца, на лице ее я прочитал страх.

— Бей приехал, — сказала она, скользнув через порог.

— Сможешь задержаться?

— Нет. Слишком опасно. Но я должна была тебя повидать. Он собирается продать меня.

— Что?

— Он потерял деньги с последним своим грузом. Теперь не сможет заплатить за купленный кофе. Сказал, что, когда ехал по пустыне, все раздумывал, продать — не продать, думал и плакал. Когда мне рассказывал об этом, рыдал. Сказал, что любит меня, что мысль продать меня для него невыносима. Но, говорит, другого выбора у него нет.

— И что сказала ты?

— Сказала, мне все равно, кто меня купит, — презрительно бросила она. — Рабыня есть рабыня.

— Не уверен, Фикре, что в данный момент разумно его злить.

— Он передо мной выставляется, будто не мерзавец. Почему я должна ему потакать?

— Но это значит, тебя отсюда увезут…

Она глухо рассмеялась:

— Нет, не значит!

— Иначе быть не может.

— Послушай, Роберт, — произнесла Фикре отчетливо, словно втолковывая ребенку. — Прежде чем меня продать, меня должна осмотреть повивальная бабка. Любой покупатель будет на этом настаивать. И тут все обнаружится. И тогда, конечно же, меня должны будут убить, если только я их не опережу.

— Ты не должна убивать себя.

— Лучше так, чем иначе. По крайней мере, сама выберу, когда умереть. Теперь мне пора идти. Ты поцелуешь меня?

— Ты не должна умирать, — сказал я, отрываясь от нее губами, но не отнимая рук. — Никто не должен умирать. Обещаю, я что-нибудь придумаю.