— Но что это значит — конкретно, применительно к «Кастл»? — скептически вставляет она. — Как это отразится на нашем деле?

— Никаких купонов, — решительно заявляет Кэрнс. — Необходимо создать благоприятное впечатление, настрой. Мы стараемся клиентку обхаживать, а не подкупать.

Он кивает Филипсу, тот достает из портфеля пачку газет.

Кэрнс сплетает пальцы рук на столе.

— Прежде всего, вам надо избавиться от изжившего себя представления, будто вы продаете кофе, — заявляет он. — Вы продаете, — что и покупают домохозяйки, — любовь.

— Любовь? — Линкер и его дочь одинаково изумлены.

— Любовь, — припечатывает Кэрнс. — «Предложите мужу чашку хорошего кофе! Это ли не лучший способ выразить свою любовь к нему?»

И снова вопрос гостя повисает в воздухе. Но на сей раз Филипс не вызывается ответить. Значит, решает Эмили, вопрос чисто риторический.

— Запах кофе — это запах счастья, — продолжает Кэрнс мечтательно. — Естественно, когда жена готовит мне кофе, это доставляет ей удовольствие, ведь она знает, это доставит удовольствие мне. И, — он вздымает палец, — ей необходимо подтверждение, что нет лучше способа выразить свою преданность мне, чем подать мне кофе «Кастл».

— Как она это узнает? — спрашивает Эмили.

Ей по-прежнему невдомек, то ли это необычная игра, то ли бессмыслица, то ли некая сумбурная смесь и того и другого.

— Разумеется, потому, что мы ей это скажем, — Кэрнс поворачивается к Филипсу, который эффектно разворачивает первую газету. На демонстрируемой им странице вклейка: она, очевидно, представляет собой модель предлагаемой ими рекламы. Сидящий человек в рубашке с короткими рукавами пьет кофе. Он довольно улыбается. У него за спиной с кофейником в руке стоит улыбающаяся жена. Хитрой перспективой создается впечатление, будто ростом она ниже его плеча. Заголовок гласит: Право каждого мужа — обязанность каждой жены.Более мелким шрифтом внизу значится:

— Это… признаюсь, ни на что не похоже… — растерянно произносит Пинкер. И смотрит на дочь: — А ты что скажешь, Эмили?

— Мое отношение все-таки… негативное.

Кэрнс с важностью кивает:

— Как вам угодно. В торговле негатив, как уже доказано, оказывается мощнее позитива.

— Ну, если это уже доказано… — вздыхает Линкер облегченно.

Кэрнс делает знак Филипсу, и тот демонстрирует вторую рекламу:

— Если вы его любите — докажите это. Выберите «Кастл», чтоб его в этом убедить! — зачитывает он вслух. — Еда — всегда праздник, если рядом у стала прелестная женщина с кофейником кофе «Кастл» в руках.

— Гм! — произносит Линкер. Вид у него явно озадаченный.

Филипс демонстрирует третью рекламу. Жена стоит рядом с сидящим мужем. Поднося чашку ко рту, он широко улыбается читателю: «Он доволен — она счастлива! Теперь он знает, это „КАСТЛ“, он УВЕРЕН, что лучше ничего нет!».

— Но тут же, — в отчаянии произносит Эмили, — абсолютно ничего не говорится о качестве. О том, из чего этот сорт состоит… какая пропорция «мокка», берем ли мы кофе «бурбон» или «типика»…

— Домохозяйке это совершенно безразлично, — категорически заявляет Кэрнс. — Ей важно услужить своему мужу.

— Но мнене безразлично, — говорит Эмили. — Я могу высказать только свое мнение…

— Вот именно, — говорит Кэрнс. — Но мы не полагаемся на мнения, дорогая моя, ни на ваше, ни на мое. Мнение субъективно. Мы уже апробировали свои идеи — причем, на реальныхженщинах.

Эмили тотчас подумалось: не хочет ли он этим сказать, что она под эту категорию не подпадает?

— Мы замыслили ни больше ни меньше спланированную военную кампанию. Мы определили свои цели, мы просчитали, как поразить их самым мощным ударом, и теперь изберем себе тактику. — Он хлопает ладонью по столу. — Вот новый, передовой подход к рекламному делу. Эта реклама поможетпродаже.

Они ушли, и Пинкер говорит:

— Чувствую, ты в сомнении.

— Напротив, отец, мое мнение вполне сформировалось. Я нахожу что-то глубоко отвратительное в этом явном нажиме на второстепенность женщины.

— Послушай, Эмили, — говорит ей мягко отец, — не результат ли твоя реакция твоих политических взглядов?

— Разумеется, нет!

— Я никогда не осуждал твое участие в женском суфражизме. Но, согласись, это побуждает тебя быть менее… — он осекся, подбирая слова, — … скажем, менее объективной в отношении к положению обычных женщин.

— Что за чушь, отец….

— Как сказал мистер Кэрнс, эти их идеи были апробированы… очевидно, они сработают. И если мы не примем их новый, психологический метод, боюсь, это сделает Хоуэлл. И он тогда опередит нас. — Он качает головой. — Нет, мы должны как-то обскакать Хоуэлла, Эмили, и, возможно, именно этим путем. Я намерен просить мистера Кэрнса продолжить работу.

Лишенные защиты больших деревьев, нежная поросль и отпрыски на дне леса, населенные орхидеями и бабочками, скоро съежились на солнцепеке. В таких условиях поваленный лес чуть ли сразу был готов для сжигания. Едва ветер задул в нужном направлении, Гектор созвал людей, чтобы разжечь несколько костров по северному краю долины.

Если крушение деревьев было воистину зрелищем, сжигание их стало очередным. Пламя неслось взад-вперед по расчищенной земле, наполняя ее новым приростом, вздымающимся почти на высоту прежнего лиственного полога: пылающим, потрескивающим лесом из пламени, разгоравшимся, стихавшим и распространявшимся все дальше и дальше всю неделю напролет. Порой пламя замедляло бег, возликовав на каком-нибудь поваленном дереве. Порой оно покрывало всю прогалину осевшим мерцающим покровом. А временами огня на ярком солнце было почти не видно, как будто от сильной жары сам воздух разжижался.

Местные жители, конечно, были привычны к огню, но огонь в таком масштабе, казалось, вселил в них некий суеверный страх, и они выполняли наши указания с возрастающей покорностью. Гектор ругался, что никогда не видал таких расхлябанных работников; считал, что причина в том, что мы тут первопроходцы. Как бы я к нему лично не относился, я никак не мог отрицать радости, оттого что он рядом. Я оказался бы совершенно не способен преодолеть множество каждодневных проблем, которые навалились бы на нас в его отсутствие.

После пожаров оголенные склоны напоминали не что иное, как дымящийся лунный пейзаж, припорошенный серым снегом. На сером фоне там и сям торчали остатки обгорелых стволов, а несколько исполинских деревьев, каким-то образом уцелевших и после рубки, и от соприкосновения с огнем, одиноко маячили среди необъятного пространства; нижние ветви сморщились, застыли кружевом.

— Лучшее в мире удобрение, — сказал Гектор, погрузив руку в доходящий до колен слой золы и перетирая ее в ладонях.

Я последовал его примеру; зола была, как пудра, невероятно мягка, все еще теплая спустя дни после горения. Превращаясь в пыль в моих пальцах, она испустила облачко золисто-сажевого аромата.

— Кофе, Роберт, истощает и самую плодородную почву. Вы счастливчик, у вас тут так много земли. Ну, ладно, пошли домой.

«Дом» — Замок Уоллиса, колониальное поместье, доставшееся с правом пересечь территории провинций Абиссинии и Судана, и состоявшее из прихожей, столовой, гостиной, библиотеки, помещения для завтрака, бесконечных спален и гардеробных при них, при необычном характере их сочетания в едином пространстве в форме круга диаметром примерно в четырнадцать футов. Иными словами, мы с Гектором жили теперь, как два мастеровых, в убогой первобытной хижине, слепленной из глины и с тростниковой крышей. Тростник всю ночь шуршал, и время от времени к нам наведывались спадавшие с него извивающиеся существа (что в этом смысле весьма напоминало мою лестничную клетку в Оксфорде). Пол был земляной, хоть мы и покрыли его вместо ковра двумя шкурами зебры, выменянными у местных. Джимо весьма удивило, что мы отказались делить свое жилище с козлом — по-видимому, изрядное количество козлиной мочи на полу отпугивало неведомых нам джига, — однако мы сочли, прикинув, что обойдемся половиками и домашними шлепанцами.