Воин долго стоял недвижимо, прежде чем выговорить:

— Все это… очень… неожиданно. Гест опустил руки.

— Верно. У меня-то было время все обдумать — я же пошел по твоим следам не вчера. Не стану тебя торопить. Времени нам с тобой, в отличие от других, не занимать — ни мне, ни тебе.

Старкад пялился в темноту.

— Думалось мне, — признался он, — что однажды я все же состарюсь и сделаюсь немощным, как Харальд. Если раньше не паду на поле брани, и я бы уж позаботился, чтоб так в случилось. Но ты говоришь, я останусь молодым навсегда. Навсегда!..

— Ноша, которая подчас казалась мне почти невыносимой, — отозвался Гест. — Но нести ее вдвоем станет легче. Старкад сжал узловатые кулаки.

— И что мы будем с ней делать, если вдвоем?

— Беречь свой дар. В конце концов, не исключено, что он достался нам от высших сил, и его носители отобраны для свершений, призванных изменить мир…

— Что ж… — В голосе Старкада прорезалось торжество. — Слава, которой не дано увянуть, и я сам живой, чтоб упиваться ею. Вокруг меня сплотятся военачальники, а я буду завоевывать королевства, основывать династии…

— Погоди, погоди, — вмешался Гест. — Мы, знаешь ли, все-таки не боги. Нас можно заколоть, утопить, извести голодом — в этом смысле мы не отличаемся ни от кого другого. Я прожил бессчетные годы, но лишь благодаря осмотрительности.

Старкад ответил на возражение надменным взглядом и бросил презрительно:

— Про тебя я все понял. А вот понял ли ты, что честь дороже?

— Я отнюдь не имел в виду, что нам надо прятаться. Удостоверимся в собственной безопасности, соберемся с силами, подготовим укрытие на случай невзгод. Затем постепенно можно и открыться людям, достойным доверия. Будут относиться к нам с почтением и трепетом — хорошо, но одного этого мало: чтобы повести людей за собой, им надо служить, отдавать им себя.

— Что мы можем отдать, пока у нас самих нет ни золота, ни драгоценностей, пока мы не собрали сокровищ, приличествующих бессмертным викингам?

— Мы того и гляди поссоримся, — нахмурился Гест. — Давай отложим разговор до утра, на сегодня хватит. Завтра, на свежую голову, и мысли появятся.

— Ты сможешь заснуть — после того что случилось?

— А ты разве не устал?

— Пожав добрый урожай, — зашелся Старкад смехом, не обратив внимания на то, что Гест поморщился. — Ладно, как скажешь. Спать так спать!

Однако и под навесом великан ворочался, бурчал что-то себе под нос, размахивая руками. Гест выскользнул наружу, нашел сухой бугорок возле самого ручья и решил вместо сна предаться медитации. Принял позу лотоса, привел себя в состояние покоя. Это далось без труда: он давно превзошел своих учителей-гуру из стран далеко на восток от Дании. Они учили дисциплине души и тела, он мог посвятить освоению этой науки не годы — столетия, хотя сомнительно, что без их уроков сумел бы вынести свой тернистый жребий. Как сложилась судьба этих учителей, собратьев по духу? Заслужили ли они, Надхья и Лобсанг, избавление от Колеса бытия?

А он сам — он заслужит? Надежды повязали его, и ему никогда не освободиться от этих уз. Означает ли это, что он предал веру? «Ом мани падме хум»[23]. Ни разу эти слова и никакие другие не проникли ему в душу — но не потому ли, что он сам этого не позволил? Если бы найти Бога, которому он мог бы вверить себя…

Однако по меньшей мере он, подобно философам древности, стал властелином своего тела и своих чувств. Скорее даже в этом он достиг совершенства, к какому они стремились. Сердцебиение и дыхание по его приказу стихли до степени, когда он перестал их замечать. Холод вроде бы уже и не касался его кожи; Гест слился с природой, с ночью — и со строками, которые сложились как бы сами собой:

Шум вернул его к жизни. Очевидно, прошли часы — на востоке над деревьями посветлело. В полусвете поблескивала роса, пар дыхания смешивался с легким туманом. Ясно слышалось бормотание ручья — громче, чем накануне.

Но главным источником шума был Старкад. Выбираясь из-под навеса, он развалил всю постройку. В руках у него были меч в ножнах и сброшенная на ночь кольчуга. Глаза были налиты кровью, под ними темнели мешки. Взгляд блуждал, пока не остановился на Гесте. Тогда великан хмыкнул и двинулся на него, как на противника.

— Доброе утро, — проговорил Гест вставая.

— Ты что, провел всю ночь сидя? — Старкад заметно охрип. — Меня тоже сон не брал.

— Надеюсь, ты все же отдохнул немного. Пойду проверю, не попался ли кто в силки.

— Погоди. Прежде чем я приму что-либо из твоих рук… У Геста внутри похолодало.

— Что с тобой?

— Со мной ничего, а вот ты! Твой увертливый язык! Я ворочался, как в бреду, все пытался раскусить, к чему ты вчера клонил. Давай-ка выкладывай напрямую…

— По-моему, я выражался ясно. Мы двое бессмертных. Мы оба были одиноки, но ныне одиночеству пришел конец. Должны быть и другие подобные нам, женщины в том числе, — надо найти их и приблизить. Во имя этой цели мы принесем клятвы, станем братьями…

— Какими еще братьями? — проскрежетал Старкад. — Я вождь, позднее король; ты мой скальд и летописец. Но ты же этого не сказал! Или ты тоже хочешь быть королем? — Внезапно он просветлел. — Изволь! Мы можем поделить мир пополам!

— Мы погибнем, сражаясь со всем миром.

— Зато наша слава никогда не умрет.

— Или еще хуже — мы поссоримся. Можно ли сохранить верность друг другу, если постоянно иметь дело со смертью и предательством?

Гест сразу понял свою ошибку. Он хотел сказать, что такова уж природа власти: удержать ее не легче, чем захватить, и это грязное дело. Однако прежде чем он сумел выговорить что-либо еще, Старкад схватился за рукоять меча, смертельно побледнел и прорычал утробно:

— Ты опять пятнаешь мою честь! Гест увещевательно поднял руку:

— Да нет же! Позволь объяснить…

Но Старкад придвинулся еще ближе, раздувая ноздри.

— Что тебе наболтали обо мне? Выкладывай!

И не оставалось сомнений, что промолчать нельзя.

— Рассказывают, что ты захватил одного князька и повесил его в приношение Одину, хотя сперва обещал пленному жизнь. Рассказывают, что другого князя ты убил прямо в бане, за плату…

— Мне пришлось! — завопил Старкад. — Я оставался чужим для всех. Другие казались мне слишком молодыми, слишком…

Вопль перешел в громовое мычание, как у матерого зубра.

— И твое одиночество мучило тебя так, что ты наносил ответный удар вслепую, — сказал Гест. — Я все понимаю. Понимаю с тех самых пор, как впервые услышал о тебе. Разве редко я сам чувствовал нечто сходное? Могу припомнить собственные поступки, которые жгут меня изнутри хуже огня. Только я никого не убивал.

Старкад сплюнул на землю.

— Точно. Ты завернулся в свой возраст, как старая карга в одеяло.

— Неужели ты не понимаешь, — вскричал Гест, — что отныне все изменилось для нас обоих? Теперь мы найдем занятие поинтереснее, чем нападать на людей, не причинивших нам никакого зла. Все твоя жажда славы, денег и власти — она и доводила тебя до бесчестья…

Старкад, взвизгнув в ответ, выхватил меч и рубанул сверху вниз. Гест успел отклониться, и все же лезвие задело его по левой руке. Хлынула кровь, промочила одежду, закапала вниз, замутив ручеек. Он тут же отскочил, достал кинжал и замер пригнувшись. Старкад застыл как каменный, тяжело дыша.

— За то, что ты сказал… мне бы… следовало… изрубить тебя на куски. — Переведя дух: — Но ты, наверно, и сам скоро подохнешь от этой раны. — Раздался дребезжащий смешок. — Жаль! Я думал, ты станешь мне другом. Первым настоящим другом за всю жизнь. Что ж, Норне было угодно иначе.

Норна тут ни при чем, подумал Гест. Дело не в ней, а в несходстве наших натур. И еще: как легко было бы убить тебя — ты стоишь совершенно открыто для любого хитрого удара, какие я знаю…