Небольшое происшествие, случившееся вскоре после того, как они вышли из гостей, подтвердило ее диагноз. Лукас вдруг остановился на набережной, и в его глазах промелькнула паника – он забыл, где поставил машину. В последующие дни она замечала в нем растущую ностальгию по родному острову и усмотрела в этом несомненный признак надвигающейся старости. Сперва он купил диск со старыми песнями острова Лерос и проигрывал его каждое утро, собираясь на работу. Затем, когда их дочь Ирен пришла с мужем на воскресный обед, он принес осьминога и настоял на том, чтобы продемонстрировать им, как в детстве сорок раз бил и тер его о твердую поверхность, чтобы размягчить мясо. После этой процедуры он непременно захотел поджарить осьминога, как жарили когда-то их в отцовской таверне, прежде чем подать маленькими кусочками с неизменным стаканчиком узо.

– Весь дом им провоняет, – запротестовала Иоланда.

И Лукас вынес гриль на задний двор. Был конец января, двор занесло снегом, а температура опустилась до минус пятнадцати градусов по Цельсию. Но он стоял там и жарил своего осьминога и говорил жене, смотревшей на него в окно:

– Весной я обязательно посажу здесь бугенвиллию.

Иоланда заметила, что бугенвиллия не перенесет канадскую зиму. Но он добавил упрямо:

– И еще фиговое дерево. Зачем платить девяносто девять центов за фиги? Я в жизни не платил за фиги. Просто рвал Их с деревьев сколько душе угодно. А может быть, посажу еще и миндаль.

Прежде он никогда не рассуждал так долго о деревьях и посадках. За обедом он только и толковал что о том, как пахнут жасмин, тимьян и орегано, наполняющие каждую ночь своим ароматом воздух Лероса. Можно подумать, он только что прибыл оттуда.

– И еще, конечно, море, – добавил он со вздохом. – Море…

Вот почему Иоланда не стала допытываться, когда он сказал ей, что звал во сне девочку, с которой учился в школе на Леросе. Она вообще-то любила выведывать чужие секреты, но той ночью позволила мужу снова заснуть, удовлетворившись тем, что он сказал ей правду.

Но красавец муж Иоланды больше не заснул. Утром на работу он ехал с тяжелой головой, полной странных мыслей. В ресторан он пришел, как всегда, раньше всех, приготовил чашку кофе и позвонил на Лерос. Чтобы узнать – вернулась ли туда Зефира или, может, сообщила свой адрес.

Сперва он набрал номер мэра, который сказал ему, что Зефира больше на Лерос не возвращалась и что ее родителей, как и родителей Лукаса, уже нет в живых. Лукас спросил, не помнит ли он, как звали первого директора психиатрической больницы в Лакки? Может быть, это как-то прольет свет на нынешнее местонахождение Зефиры.

– Он тоже скончался, – ответил мэр. – Я в курсе потому, что он два года назад приезжал сюда. Ему оставалось жить три месяца, и он хотел в последний раз увидеть Лерос.

Тогда Лукас набрал номер телефона священника. Но и папаша Нестора тоже успел умереть, зато его преемник оказался соучеником Лукаса и Зефиры.

– Еще бы я не помнил Амазонку, – сказал он. – Я мечтал о ней до самого рукоположения.

– Не присылала ли она денег на панихиду по своим родителям?

– Присылала, и чаще, чем ты.

– Так ты, значит, знаешь, где она живет?

– Она всегда присылала чек на пять долларов. Это все, что я помню.

– Хочешь сказать, что она прекратила переводить деньги?

– Да, в прошлом году деньги не пришли.

– А что это были за доллары? Канадские? Американские? Может, австралийские?

– Такие, на которые и полдюжины свечек не купить. Но поминальную службу она желала получить по полной программе. А ты знаешь, как на Леросе все подорожало? Сколько у вас в Монреале берут за панихиду?

– Не знаю. Я к этому бизнесу не имею отношения.

Лукас заключил, что Зефира тоже умерла. Причем не так давно. Значит, именно это она пыталась сообщить ему словами, появлявшимися над ее головой. «Я УЖЕ УМЕРЛА. (Поэтому она и сумела наконец-то встретиться с ним.) И хочу дать тебе шанс искупить вину». Ну, или что-то в этом духе. Разве бабушка не верила, как верили древние греки, что мертвые пользуются снами, чтобы сноситься с живыми? Мог ли он отклонить Зефирино предложение и потом снова горько сожалеть, что не сделал того, что должен был сделать?

Лукас размышлял все утро напролет с чувством, что если он откажется от предложения Зефиры, то на него неизбежно обрушится страшная кара.

В полдень, как обычно, в ресторан повалил народ, и он рад был отвлечься. К тому времени, как первая волна посетителей схлынула, предположение, что можно последовать за Зефирой во сне, поскольку бабушка верила в такую возможность, показалось ему таким нелепым, что он едва мог поверить, что недавно всерьез размышлял над ним.

– Какие только глупости не приходят в голову, – пробормотал он себе под нос. – А все привычка хвататься за соломинку. Как будто духи и призраки существуют на самом деле. Вот нелепость!

Он налил себе вина и позвонил беременной дочери – справиться о ее самочувствии. Ее голосок обычно прогонял плохие воспоминания и вызывал в памяти хорошие. И к вечеру, когда в ресторан снова стали стекаться посетители, он пришел в хорошее расположение духа и думать забыл о Зефире и ее зловещем незаконченном послании. Но когда он, собственноручно заперев ресторан, шел к автомобилю, то натолкнулся на стайку семнадцатилетних девчонок. И снова все его существование сконцентрировалось на воспоминании о давнем моменте трусости. И он подумал: «Кое-кого из мертвых мы не можем просто похоронить, прочесть краткую молитву и забыть. Если я не примирюсь с Амазонкой, ее призрак станет преследовать меня не только во сне, но и наяву. Мне будет достаточно только увидеть семнадцатилетнюю девушку, чтобы вызвать Зефиру из царства теней».

Домой он вернулся в таком удрученном состоянии, что Иоланда сказала решительно:

– Через месяц наступают пасхальные праздники. И пусть все монреальцы погибнут голодной смертью, но я увезу тебя на неделю на Кубу!

Лукас подумал, что едва ли выдержит еще одну неделю, а уж тем более месяц, если только не отыщет свою мучительницу и не расплатится с ней по всем счетам. Вот только как это сделать?

На следующий день у него был вид человека, которого приговорили выпить море. Куда только девалась его всегдашняя непринужденность, позволявшая персоналу ресторана чувствовать себя единой семьей, готовящей угощение для своих гостей! Ресторан всегда был для Лукаса продолжением дома, где он мог принимать друзей и за вкусным угощением занимать их беседой. Из-за этого уволившиеся официанты – большинство из них были студентами Национальной театральной школы или сидевшими без работы актерами – непременно приходили сюда снова, и не в качестве преуспевших в жизни знаменитостей, а чисто по-родственному. А Лукас был первым, кого они включали в список приглашенных на премьеру пьесы или просмотр фильма. Постоянные клиенты ресторана – а среди них были писатели, журналисты и правительственные чиновники разных рангов, за карьерами которых Лукас следил по газетам, – тоже чувствовали себя здесь частью большой и дружной семьи.

Джуди Йамада была одним из таких завсегдатаев. Антрополог по профессии, сорока лет, она приходила в «Талассу» по меньшей мере раз в месяц вместе с мужем или кем – то из коллег по университету, где читала лекции. Лукас всегда держался с ней свободно и непринужденно, как со всеми прочими. Но тем вечером он сказал ей со странным смущением:

– Древние греки верили, что умершие общаются с живыми во сне. А что в связи с этим думают, например, японцы?

Впервые за годы их знакомства Джуди отметила, что Лукас выглядит этим вечером полностью на свой возраст. Но она ничего не стала говорить по этому поводу, а просто сказала:

– Во все века отношение к снам было более-менее одинаковым у разных народов. Есть мир живых, и есть мир мертвых, и между ними сознание спящего человека образует мост, где они каждую ночь встречаются. До нынешнего дня во многих странах люди верят, что душа спящего вылетает из тела и странствует – и иногда навещает умерших, – пока телесная оболочка погружена в сон. Поэтому не рекомендуется будить человека внезапно, из опасения, что душа не успеет вовремя вернуться назад, в тело.