– Я ужинала с Даниелем Бушаром. Он хотел поговорить со мной о своей книге. Он предложил мне стать соавтором. Вот и все.

– Тогда почему вы не пошли в папин ресторан?

– Но, доченька, это же просто смешно!

– Смешно? Так я тебе скажу кое-что, чтобы ты поняла, насколько это серьезно. Если папа не выкарабкается, клянусь жизнью моего будущего ребенка, что больше ты не увидишь ни меня, ни внука.

И она ушла. За ночным окном выла сирена, а Иоланда почувствовала себя загнанной в угол дочерью, чье сердце ожесточилось против матери. «Как быстро рушатся отношения, – промелькнуло у нее в голове. – Одна капля яду, и все мои годы совместной жизни с Лукасом уже ничего не стоят. Надо взять это на заметку для книги Даниеля. Иногда женщины – самые свои злейшие враги. Но что это я? Какая еще книга? Если Лукас не придет в себя и не опровергнет измышления Ваулы, книга станет моим позором. Разве я смогу работать над этой книгой?»

Вдруг ей в голову пришла мысль, от которой похолодело сердце: что, если Ваула с ее извращенным сознанием успела позвонить Лукасу и сообщить ему, что его жена раскатывает с каким-то мужчиной? Тогда это объясняет, отчего он пропустил игру в покер, хотя рано ушел из ресторана. И неудивительно, что Марсель ничего не знает. Как мог Лукас с его гордостью рассказать Другому мужчине, что собирается выслеживать неверную жену? И хотя Иоланда была убеждена, что Лукас не покончил бы с собой по подобной причине, она тем не менее почти убедила себя, что, поставив в темноте машину, он дожидался ее возвращения домой, чтобы проверить сообщение Ваулы. Разве не он сказал ей когда-то, что Даниель Бушар в нее влюблен? И когда он увидел, как она выходит из машины Даниеля (не надо забывать, что в последнее время он находился в удрученном состоянии, из-за своего возраста), он решил, что жена обратила свой взгляд на более молодого мужчину. И ее любимый муж закрылся в гараже, восемнадцатью футами ниже супружеской постели, выпил снотворное и включил двигатель…

Ей стало так плохо от сознания собственной вины, что, когда в вестибюль больницы вошел Марсель Пера, ее первым побуждением было спрятаться. Она быстро направилась к дверям, ведущим в коридор. Но тут же поняла, что прятаться ей предстоит теперь всю жизнь: Лукаса знало и любило множество людей, и она не сможет выйти на улицу без того, чтобы не столкнуться с кем-то из них. Даже если Лукас выживет и никому не расскажет о причине, которая привела его к самоубийству, она не сомневалась, что Ваула уж непременно оповестит об этом всех, даже ее школьных коллег. Едва она прошла в дверь, как ее окликнул врач. Оказывается, он в это время разговаривал с Алексом и Ирен, и она не заметила его за широким торсом зятя. Машинально Иоланда взглянула на дочь – Ирен закрыла лицо руками. Алекс угрюмо смотрел в пол. Как и Марсель. Когда Иоланда снова посмотрела на врача, ее сердце билось в груди так отчаянно, словно он наставил на нее пистолет. Все вокруг куда-то поплыло, все мысли и сердитые слова Ирен вытеснил из головы странный шум.

– Пожалуйста, сядьте, – попросил врач.

В помещении вдруг стало тихо, словно все замерли, приготовясь увидеть, что сделает она в ответ на то, что собрался сообщить ей врач. Даже селектор умолк, превратившись в слух.

Она не села, а вместо этого заговорила. Чтобы предупредить неизбежное, а может быть, даже изменить его, она заговорила первой и произнесла с бешено бьющимся сердцем:

– Он не может вот так взять и умереть. Сначала он должен узнать правду.

Теперь его окружала кромешная тьма. И абсолютная тишина. Итак, он умер? Лукас провел руками по телу, проверяя, на месте ли отдельные его части. Когда дошел до головы, то обнаружил, что она по-прежнему лежит на женских коленях. Он поднял взгляд.

Женщина ласково улыбнулась ему, склонив к нему лицо.

– Я умер?

– Пока нет.

Лукас сел. Она успела распустить волосы и теперь с нетерпением ждала, чтобы он причесал ее. Но Лукас был так потрясен своим последним свиданием с Зефирой, что больше не мог думать ни о чем другом.

– Жестокая, бессердечная ведьма! – воскликнул он. – После того как она отравила все мои воспоминания и настроила против меня дочь, она и до жены моей добралась и заявила ей: «Он мой». И еще назвала меня трусом! После того как я рисковал жизнью, чтобы повиниться перед ней же. Ну и дурак я! Не только потерял единственного человека, который меня любил и защитил бы память обо мне, – теперь мои внуки, правнуки и праправнуки будут помнить меня как труса, который принес горе семье из-за семнадцатилетней стервы. И зачем только я принял ту таблетку! Почему по дороге домой не налетел на столб? По крайней мере, моя жена поплакала бы надо мной. А друзья и знакомые сказали бы обо мне только добрые слова, как о человеке, который погиб по пути домой, переутомившись на работе. А моя дочь не стала бы проливать горькие слезы над телом мужа и плевать на мое.

Он повернулся к женщине. Она откинулась на спинку кровати и глядела на гребешок, который держала в руках. Глаза ее, еще минуту назад светившиеся радостью и нежностью, теперь переполняла печаль.

– Я думал, вы можете защитить меня от мертвых, – сказал он ей, не сознавая того, что страдает не столько от слов Зефиры, сколько оттого, что она произнесла их перед его женой и дочерью. – Почему же вы этого не сделали? Я заставил бы эту ведьму вернуть все то, что она у меня отняла.

Мысль о том, что женщина могла помочь ему, но не помогла, постепенно все больше распаляла его.

– Вы испугались, что, раскусив эту ведьму, я вернусь к жене? Неужели все вы, мертвые, одинаковы? Думаете только о себе! Или чужие страдания вас забавляют? Не так ли? Вы таким образом развлекаетесь? Тем, что преследуете и мучаете живых? Подумать только, теперь я застрял тут, с вами!

Он замолчал, чтобы перевести дыхание, однако далеко еще не успокоенный.

– Иди, – выговорила женщина глухо, продолжая глядеть на гребешок. – Тебе еще предстоят дела.

Он все смотрел на нее. Если бы только завладеть ее гребешком. С его помощью он сделал бы то, что собирался сделать, и успел бы вернуться назад в тело, чтобы восстановить свою репутацию.

– Вы одолжите мне гребешок?

Она отрицательно покачала головой.

– Я верну вам его. Честное слово. Принесу назад и расчешу вам волосы. Это последняя просьба умирающего.

Она снова покачала головой. Как видно, тут никто не может получить желаемого без борьбы, даже если он при последнем издыхании. Лукас попробовал зайти с другой стороны:

– Вы правы, сделанного не изменишь. Я не в силах ничего поправить. Пора мне это понять.

И он откинулся на спинку кровати рядом с ней. Дождь за окном перестал, и между бегущими по небу облаками он разглядел полную луну, которая вставала над горизонтом.

– Простите мне мои злые мысли и обвинения. Я сейчас не в силах взвешивать свои слова, как подобает. Мне причинили боль. А когда сердце страдает, ничто не может заставить его послушаться голоса рассудка, и мы позволяем нашим несчастьям ослеплять нас даже в предвидении счастья. Больше этого не повторится. Я не позволю этой маленькой ведьме отнять у меня еще и вас. Иоланде я все сумею объяснить во сне. И я очень надеюсь, что Ирен быстро справится со своим горем, найдет другого мужа и станет вспоминать только хорошее.

Он помолчал.

– Вы еще хотите, чтобы я расчесал вам волосы?

Она не ответила, вытащила из гребешка застрявшие волосы Лукаса и подбросила их в воздух, ближе к правому окну. Они вместе наблюдали, как волосы вылетели в окно, затрепетали на ветру, словно бабочка, затем пролетели мимо среднего окна, затем мимо левого, по пути пересекая лунные лучи.

– Как красиво, – вымолвил Лукас, решив, что она чистит гребешок, перед тем как дать ему.

Женщина молча удалила оставшиеся волосы. И снова они смотрели, как пучок волос, подброшенный в воздух, выплывает в окно справа от кровати, подхваченный бризом плывет мимо среднего окна, затем мимо последнего, пересекая полосы лунного света.