– Я останусь здесь, пока ты не дашь слово, что попробуешь запеканку, которую я приготовила по новому рецепту.

– Тебе придется долго ждать. Я потерял аппетит еще пять лет назад.

– У меня полно времени, – солгала Мэйси.

– Разве тебе не надо сегодня на работу?

– Надо.

– Опоздаешь.

– И тогда они больше не предложат мне работу.

Сказанное ею было истинной правдой. В мире режиссера Шермана, как он сам не уставал повторять, время – деньги.

Харви снова недовольно фыркнул.

– Кажется, ты собираешься поставить мне это в вину.

– Скорее всего, я потеряю работу навсегда. – Она мелодраматически вздохнула.

– Ты всегда можешь продавать свои рисунки. Если наберешься терпения закончить хоть один проект.

Мэйси пожала плечами.

– Сейчас мое искусство мало востребовано на рынке.

Он снова принялся за кроссворд.

Мэйси тяжело вздохнула и решительно уселась напротив старика, приняв скучающую позу.

Он что-то пробормотал себе под нос.

– Кстати, как имя того певца, что так нравился твоей бабушке? Семь букв.

– Барри Манилоу?

– Верно, он. – Старик заполнил клетки кроссворда и немедленно приступил к разгадке следующих слов.

Мэйси снова громко вздохнула, чтобы напомнить о своем присутствии.

– И конечно, будешь потом говорить, что потеряла работу из-за меня.

– Конечно, – печально подтвердила она.

– Это надо съесть все сразу?

– Не будь глупым.

– Это ты глупая. Не понимаю, почему ты не оставишь старика в покое.

– Но, Харви, ты – мой лучший друг.

– Я и еще эти кошки, которых ты подбираешь. Тебе надо завести собаку.

– Я предпочитаю кошек.

И кошки предпочитали ее. Дома у нее жили три. Снежок, Мирна и Душка. Но еще несколько регулярно являлись время от времени за едой. Она не искала их, кошки находили ее.

– Ну же, – Харви помахал рукой, – убирайся отсюда.

– Прости, но не могу, пока не дашь слово.

– Ты такая же, как твоя бабушка.

– Я хуже. Разве не ты мне это говорил много раз?

– Говорил. Вообще, здесь было тихо и мирно, пока по соседству не поселилась твоя бабушка. И мне, как всегда, повезло – она завещала дом тебе. У меня нет покоя вот уже сорок лет!

– Ты любишь меня.

Он станет это отрицать до своего последнего дня, но Мэйси знала, что это так. И бабушку он любил, хотя тоже пытался отрицать.

– Нет, – упрямился старик, – я тебя терплю. Твоя бабушка нуждалась в друге, а за тобой нужен присмотр, тебе тоже нужен друг. Но не такой, как я.

– Мы нужны друг другу.

Она действительно так считала. Харви был последней ниточкой, связывающей ее с обожаемой бабушкой. И Лотти Роз обожала внучку, ее рыжие кудри, сумбурный характер. Бабушка была ее единственным союзником, когда Мэйси уже начинало казаться, что она одна на всем белом свете. Дом бабушки Лотти был ее убежищем. У Лотти Роз была артистическая натура, и это роднило их. Обе смотрели на мир одинаково, их сближала любовь к животным, к открытиям новых мест, необычных людей. Когда бабушка Лотти умерла два года назад, к всеобщему удивлению, она завещала свой дом Мэйси.

Мэйси немедленно покрасила стены ярко-желтой краской, а ставни – красным. Забор оставался белым, пока и только потому, что закончилась краска.

Мэйси всегда выделялась среди сверстников. По бабушкиному мнению, она обладала свободой духа. Пока другие дети прилежно занимались музыкой, спортом или танцами, артистизм ее натуры проявлялся свободно и независимо. Она предпочитала часами стоять в музее перед картиной, поглощенная ее красотой и мастерством художника, но не любила изучать технику живописи в классе.

Однажды, в классе шестом, ее вызвали на уроке истории. Вопрос был о Второй мировой, и Мэйси знала ответ. Но, вместо этого, отвлеклась и вдруг начала рассказывать о своей кошке Принцессе, о ее шалостях, о том, как она любит ее рисовать… Скоро весь класс хохотал, а учительница, миссис Мозер, отправила ее объясняться к директору, сказав, что Мэйси сорвала урок. Как говорил с сожалением отец Мэйси, ей для полного счастья всегда будет не хватать какой-нибудь чепухи, вроде пакетика чипсов.

– Ты опоздаешь, – снова напомнил Харви.

– Наверное. – Она притворно зевнула.

– Разве ты не говорила минуту назад, что тебя выгонят за опоздание?

– Ну да. Мистер Шерман обещал.

Харви закрыл глаза и откинул голову назад.

– И когда ты потеряешь свой дом, ты придешь ко мне и попросишься жить в свободной второй спальне?

– А можно? – оживилась Мэйси.

– Нет! – отрезал он.

– Значит, чтобы избежать катастрофы, связанной с моим вселением, ты должен просто пообещать мне съесть эту запеканку.

– Это шантаж.

– Но для твоей же пользы. – Она взглянула на часы. – Ужасно будет терять такую работу. И плюс мои надежды на дальнейшую рекламу на радио.

– Да что же это такое! – Харви бросил на стол ручку. – Ладно. Я съем немного твоей запеканки.

Мэйси с довольной улыбкой встала, обошла стол и поцеловала морщинистую щеку старика.

– Спасибо, Харви.

Он с остервенением потер щеку, как будто стирая ее поцелуй, хмуро глядя в сторону.

А Мэйси, наоборот, излучала полное удовольствие.

– Надо бежать. – Она направилась к двери. – Увидимся позже.

– Не спеши обратно! – крикнул он вслед.

Она усмехнулась. Харви любил ее так же, как любил бабушку Лотти. Она давно поняла, что чем громче он ворчит, тем сильнее его привязанность.

Очутившись снова дома, она схватила сумочку, ключи и бегом направилась к машине. Если удастся попасть в зеленую волну, она опоздает не больше чем на пять минут.

Может быть, мистер Шерман не заметит.

Я больше не пытался увидеть Уинтер, она тоже не позвонила. По правде говоря, я никогда не умел назначать свидания. Легко было только с Ханной, нас после первой же встречи влекло друг к другу, и я любил ее прямоту и честность в отношениях. Такую искренность часто встречаешь у детей и очень редко у взрослых. Одна из причин моего выбора работы педиатром. Наверное, я заработал бы больше денег, работая по другой специальности, но я любил общество детей.

Я уже жалел, что заходил во «Французское кафе». Боялся и не готов был выйти в свет, не хотел усложнять жизнь, и без того нелегкую. Впрочем, розовый листочек с номером телефона продолжал лежать на виду, поддразнивая, и я время от времени поглядывал на него в нерешительности, потеряв тем самым массу рабочего времени.

Самыми тяжелыми были вечера пятницы. Мы с Ханной накануне уикэнда всегда придумывали что-то особенное. Это не значит, что мы шли в дорогой ресторан или танцевать. В первые годы нашего брака мы просто не могли себе это позволить. Но мы всегда были по вечерам вместе, могли взять напрокат фильм, заказать пиццу и, забравшись с ногами на диван, провести замечательный вечер дома. Позже, когда появились деньги, с двумя-тремя другими парами ужинали в ресторане или дома.

Ханна обожала принимать гостей. Готовила она прекрасно, принимала гостей легко и непринужденно, любила порадовать друзей и старалась сделать так, чтобы все чувствовали себя комфортно. Я наслаждался такими вечерами.

Теперь, без Ханны, пятничные вечера стали пустыми и тягостными. И я начал добровольно дежурить в городской клинике Сиэтла. Прибывал туда в шесть вечера, работал до девяти и добирался домой выжатым как лимон, что не только позволяло мне забывать об одиночестве, но и помогало уснуть.

К тому же я был уверен, что Ханна одобрила бы мою благотворительность.

Я сидел за столом, а розовый листок не давал мне покоя. На его месте мог бы пульсировать неоновый источник света, с такой частотой мой взгляд падал на него. Как будто сама Ханна напоминала мне о своей последней просьбе – позвонить этим трем женщинам.

– О, ладно. Ладно. – Я схватил розовый листок и посмотрел вверх, на потолок. – Надеюсь, ты счастлива.

Я уже упоминал, что часто разговариваю с Ханной. Это был мой секрет, наш секрет – ее и мой. Никому, никогда не говорил об этом, даже Ричи. Уверен, он стал бы убеждать меня прекратить общение с мертвой женой. Опять пошли бы разговоры, что надо продолжать жить и смириться со смертью Ханны. Я и смирился, вот только не мог перестать разговаривать с ней, потому что это успокаивало и утешало меня. В такой момент я чувствовал ее рядом.