– Слушай, это верно, что про тебя говорят?

– О чем ты? – Я не думал, что моя личность является предметом для общественного суждения.

– В пятницу вечером, в клинике.

– А, это! – Было стыдно, что я сорвался и не проявил нужной выдержки. – Не знаю, что на меня нашло, но очень сожалею о случившемся.

– Говорят, ты угрожал жизни какого-то человека.

Мне не хотелось объясняться.

– Его жена, видишь ли, упала с лестницы, – и я подчеркнуто показал на пальцах, – три раза за месяц! Понятно, что мерзавец был причастен.

– Она не заявляла на него?

– Нет. И никогда не признается, что он бил ее.

Даже не беря во внимание мое профессиональное чутье, из записей в карте следовало, что ее увечья становятся серьезнее с каждым новым «падением». Шамика рисковала жизнью, оставаясь с этим уродом. И все же я осуждал собственное поведение. Никогда раньше не позволял себе такого.

– Ты поступил так, как мечтает поступить каждый из нас в таких случаях.

– Тем не менее я должен был сдерживать свои эмоции. Не думаю, что в клинике захотят видеть меня вновь.

– Ты шутишь? Думаешь, легко найти добровольных помощников? Они закроют глаза на твой поступок, по крайней мере на этот раз.

Я думал так же, но для себя решил покинуть клинику. Неожиданное проявление агрессии, столь нехарактерное для меня, не давало покоя. Я не сообщил о своем решении Патрику. Он и сам скоро узнает.

– Если говорить о добровольцах, – Патрик указал на постеры, развешанные на стенах, – пикник в следующую субботу.

– Рановато в этом году.

– Да нет. Всегда в мае.

Я не был в прошлом году. Похороны Ханны прошли за две недели до пикника, и мне было тогда не до него.

– Нам нужны люди, как обычно, не хватает помощников.

– Но у меня планы на этот день.

На самом деле никаких планов не было. Просто обычное пассивное нежелание. А ведь до болезни Ханны я любил общественные мероприятия.

– А нельзя изменить твои планы? – спросил Патрик. – Пойми, у нас действительно не хватает людей. Некому заняться играми с детьми.

Я вздохнул.

– Ну, не игры, найдешь другое занятие себе по душе.

Я видел, что Патрик не собирается отступать.

– Может быть, приду.

– Войди в положение. Не разорваться же нам. Люди позарез нужны.

– Как долго я буду там занят? – наконец уступил я.

– Пару часов, не больше.

– Ладно, я подумаю, как изменить свои планы, – продолжал я ломать комедию. Все планы на субботу сводились к утренней пробежке.

– Спасибо, друг. – Он хлопнул меня по спине и поспешно зашагал к своим больным.

Слух о том, что я вызвался помогать на пикнике, распространился со скоростью лесного калифорнийского пожара. Патрик не терял времени зря.

Двое докторов немедленно пришли выразить свое одобрение и поддержку. Неуместное ликование, – по моему мнению, благотворительность не нуждалась в столь громкой огласке.

К тому же это было несправедливо, я не заслуживал похвалы. Всего лишь уступил общественному давлению. Меня вынудили принять участие в пикнике, хотя я и считал его добрым делом. Но, если бы Патрик не надавил на меня и не шантажировал, вряд ли бы я поддался. Поэтому на поздравления я отвечал улыбкой. Не мог же я назвать истинную причину, и, чтобы скорее закончить разговоры, сослался на неотложные дела. Проходя по коридору, заметил двух медсестер, которые, склонив близко головы, о чем-то шушукались. При виде меня у них появилось такое виноватое выражение на лицах, что я сразу понял – они шептались обо мне.

– Доброе утро, доктор Эверетт, – сказала одна, совсем молоденькая, очень энергичная медсестра.

– Доброе утро.

Я прошел мимо. За последний год я получал немало знаков внимания от женского медперсонала. Я был еще молод, на хорошем счету и свободен, теоретически.

Но в душе я был совсем не готов к новой связи. И даже разговор с Уинтер на тему свидания не давал мне покоя.

Возмущало общее мнение, что если прошел год после смерти близкого человека – пора перестать грустить, ведь жизнь продолжается. Это выражение меня просто бесило. Значит, чтобы забыть о потере, надо просто подождать триста шестьдесят пять дней. И все. И я должен после этого срока снова стать веселым и жизнерадостным, в знак того, что полностью выздоровел.

– Слышала, что вы придете на пикник, – услышал я сбоку. Оказывается, молоденькая медсестра шла рядом, подстраиваясь под мой шаг.

Я кивнул, не желая продолжать разговор.

– Вся наша смена идет. Замечательная идея. Правда?

Я опять кивнул.

– Увидимся там. – Задохнувшись от собственной смелости, резко свернув, она исчезла в одной из палат.

Я сделал обход. Заполнил все карты, сделал необходимые предписания и вышел из госпиталя. Голова кружилась от всех этих разговоров и внимания к моей особе.

Начало положило письмо Ханны. И вот вмешался Ричи, потом Патрик. Все хотели помочь, но, хотя я и ценил их усилия, не готов был им уступить. Из госпиталя я поехал в свой офис. Линда Барклей подняла голову, когда я появился из двери, предназначенной для персонала.

– Доброе утро, Майкл.

Она единственная называла меня по имени. Женщина средних лет, суррогатная мать, хороший друг.

– Доброе утро, Линда.

Я пошел было к себе, потом вернулся.

– Скажи мне, почему все вокруг считают, что одного года вполне достаточно, чтобы забыть о своей утрате? Что за неписаное правило, откуда оно? – Я не мог успокоиться после разговоров в госпитале.

– Ну…

По ее глазам было заметно, что мой вопрос ее озадачил.

– Я сегодня согласился принять участие в детском пикнике, – успокаиваясь, сообщил я.

– Для тебя это будет полезно. И пора начинать жить.

– И ты, Брут?!

Она рассмеялась.

– Мои родственники уговаривают меня снова начать встречаться с женщинами, – сказал я уже серьезно, Линда поймет все правильно. – Но я не готов.

– Я тоже так считаю.

Ее спокойный тон сразу снял мое раздражение.

– Меня просто подталкивают на свидание с кузиной Ханны.

– С той, что держит ресторан?

Я кивнул, удивленный, что Линда помнит об этом.

– Ты пойдешь?

– Нет.

Ну вот, я и высказал вслух то, о чем все время думал. Решение принято. Отказываюсь подчиняться чужой воле, даже если это воля моей жены.

Я любил Ханну, всегда буду любить ее, но не собираюсь встречаться с Уинтер или кем-то еще только потому, что ей так хотелось. Я сказал правду Линде – я не готов и не знаю, когда буду.

Наверное, потому, что утро началось с давления Ричи, которое потом продолжилось в госпитале, я весь день был не в духе. Не буду отвечать на звонок Уинтер. Она все еще влюблена в своего француза, а я не могу забыть Ханну.

Я вернулся домой вымотанный, усталый и голодный. В холодильнике и на кухонных полках не нашлось ничего, что можно было быстро приготовить или разогреть. Понимаю, что надо избегать готовых продуктов, но сегодня с удовольствием обошелся бы разогретой пиццей. Поход в магазин исключался. Мой ужин состоял из сэндвича с сыром и чашки овсяных хлопьев без молока. Не самый лучший ужин в моей жизни, но желудок я набил. Потом сел за компьютер и ответил на письма.

Я уже отдохнул и немного расслабился, когда зазвонил телефон. Звонок заставил меня вздрогнуть. Он звучал тревожно, как сигнал бедствия.

Идентификатор показал, что звонит Уинтер Адамс. Я тупо смотрел на электронное табло, но не снимал трубку.

К счастью, она не оставила сообщения. Не хотелось быть грубым, невежливым, просто пусть оставят меня в покое. Согласен, я действительно мерзавец, но речь идет о самосохранении. Я не готов – рефреном звучало в моей голове, и нельзя было проигнорировать это настойчивое предупреждение.

Что-то случилось? Мэйси Роз посмотрела на Снежка, который, вспрыгнув на закрытую крышку унитаза, внимательно следил за тем, как она чистит зубы.

Был поздний вечер, Мэйси очень устала. Сегодня утром у нее была утомительная фотосессия. Она собиралась с полчаса повязать и лечь спать.