По прошествии нескольких месяцев Маллет позвонил, чтобы договориться о встрече, на этот раз только для себя одного. Он притворился, что все остается по-старому, как и раньше, когда он еще не обрел религиозное сознание. «Что случилось, Мал– лет? – спросила я. – Я ведь плохой человек, разве не помнишь? Ты мне сам об этом сказал. Зачем ты хочешь меня видеть?»
«Я передумал», – сказал он робко и испытал явное облегчение, когда я ответила: «Хорошо, встретимся завтра».
Он снова начал приезжать ко мне, хотя я никогда больше не видела его приятелей. Я восхищалась Маллетом за то, что он нашел в себе силы выстоять, тогда как обоих его друзей поглотило чувство вины.
Думаю, у каждой проститутки есть свой страстный поклонник. Моим поклонником был подтянутый молодой стоматолог, ничуть не стеснявшийся своих невероятных сексуальных потребностей. Когда я открыла дверь навстречу этому вихрю энергии, с него тут же начала слетать одежда. Много раз я видела в фильмах это клише, но Невилл не был актером. В некотором смысле он был слишком зависим и одержим, – разница между ним и Люком состояла в том, что над его совестью не была властна никакая религия. Воплощение самой страсти, Невилл безостановочно целовал меня, одновременно подталкивая к спальне, срывая одежду и бросая ее на пол. Ему легко удавалось испытывать по шесть оргазмов за час. Я останавливала его и отправляла в ванную, когда мое утомленное влагалище попросту пересыхало. Он уходил, разводя руки для грядущих объятий, сняв галстук и все еще не застегнув рубашку.
Невилл был одним из тех немногих людей, которых я целовала. Я была очень избирательной в том, что касалось поцелуев.
Многих моих клиентов это разочаровывало, но я не могла это объяснить. Возможно, дело было в том, что с поцелуями был связан рот, та часть моего тела, что когда-то подверглась насилию. Поцелуи являлись искренним выражением моейстрасти. Признательности или дружбы было не достаточно: подставить губы для поцелуя означало нечто большее, чем обмен денег на секс, – это действие отражало партнерство равных. Равная страсть, если не любовь. Если не были искренними мои губы, то и сама я могла утратить честность. Моим клиентам приходилось принять тот факт, что, когда необходимая составляющая отсутствовала, никакая благопристойность, которую они демонстрировали, не могла убедить меня подарить им нечто иное, чем дружеский поцелуй в щеку.
У МЕНЯ были постоянные клиенты, с которыми я чувствовала себя отлично. Например, Даниэль; я называла его Дэном Великим, поскольку в определенном смысле он действительно был великаном. В первый же визит он оставил большую полукруглую вмятину своим внушительным задом с одной стороны моего нового массажного стола. Это случилось, когда он одевался после душа. К несчастью, он решил присесть на короткий край раздвижного стола, чтобы надеть носки. Стол мгновенно рухнул, и задница Великого Дэна последовала за ним, в результате создав то, что я позже назвала Великим Отпечатком.
То, что массажный стол не сломался, когда Дэн забрался на него, делало честь мастеру. Я с открытым ртом наблюдала за этим процессом, едва дыша от страха и пытаясь сопоставить вес Дэна и прочность моего стола. Мне казалось, что слезать будет сложнее, но Дэн был изобретательным человеком. Он придумал последовательность перекатов и поворотов, превратив в детскую игру пугающий процесс перемещения огромной массы человеческой плоти с горизонтальной поверхности и возврата ее в вертикальное положение.
Дэн покоился на моем столе как херувим, скрывая его до самых краев в складках жира. Он спокойно указывал мне, что делать, чтобы получить максимальное удовольствие от нашего времяпрепровождения. Поскольку он страдал избыточным весом, а голос его смягчился из-за ожирения, мне показалось, что многие ему сочувствуют и жалеют, однако Дэну это не требовалось: он был изобретательным и осмотрительным человеком, очень хорошо приспособившимся к своему размеру – по крайней мере, тогда, в юности.
Он не был похож ни на одного моего клиента; никто не мог сравниться с ним, если речь заходила о простой чувственности. Дэн, размышляла я, отрастил огромную кожу, поэтому мог получать значительно больше наслаждений. Он приходил в восторг, когда я нежно гладила его шею, уши, голову, впрочем, как и любую другую часть тела. Столь безмерное удовольствие было притягательным: оно завлекало меня своим необычным очарованием, будто вход в иное измерение, где твердые объекты становятся жидкими. Моя чувственность должна была усилиться втрое, чтобы сравниться с его удовольствием. Так я входила в мир Дэна Великого.
В этой энергичной, насыщенной атмосфере пролетал час. Я чувствовала, как Дэн дрожит, когда касалась свисающих с рук складок жира, огромных, но нежных пальцев, округлых икр и бедер, громадных складок кожи на спине и животе, широкой грудной клетки и, разумеется, его пениса. По сравнению с остальным телом он не набрал веса и достойно выстоял против всеобщего ожирения. Не знаю, что Дэн об этом думал. Свой член он мог увидеть только в зеркале. Как бы то ни было, ожирение делало половой акт невозможным. На оргазм, конечно, это не влияло, и он мог его испытывать, особенно с помощью такого друга, как я. Наслаждение Дэна не описать словами. Я чувствовала его кончиками пальцев как дрожь, расходящуюся волнами по его плоти.
Этот чувствительный гигант жестко ударился об пол после того, как побывал в душе и уселся на краешек массажного стола. Но Дэна было непросто вывести из душевного равновесия. Он привык быть другим, давно пройдя этап самообвинений. Он извинился, я тоже попросила прощения за инцидент, после чего он удовольствовался стулом.
С такими мужчинами, как Дэн, способными забыть о себе ради изысканных ощущений, которые дарит каждая часть тела, я могла расплакаться от избытка чувственности. Я будто лежала в поле чистого удовольствия, откликаясь на переполняющую меня музыку и находясь в состоянии непрерывного оргазма, причем все, что я при этом могла делать, это просто гладить ногу.
КОГДА в моей жизни появился Альберт, водитель грузовика с лицом ребенка, я не знала, как с ним быть. Он откликнулся на мое объявление «Мастерство и забота»и сказал, что ему нужна забота – но не могла бы я сперва его отшлепать? Я была настолько неопытна в области такой формы сексуального воздействия, что эта просьба привела меня в смятение, но потом я вспомнила об удовольствии, которое когда-то получала от хлестанья себя по ногам. Альберт хотел порки, жесткой порки ремнем по ягодицам. Он сказал, что это полезно для кровообращения, и посмотрел на меня взглядом, полным надежды, так что я с неохотой согласилась.
Он лег на стол лицом вниз, и я опустила кожаный ремень на его широкие ягодицы, в прыщах и с необычно грубой кожей. Он задрожал от боли и удовольствия, поблагодарил и попросил еще – пожалуйста, сильнее.
Руки у меня были крепкие, и по его дрожащей плоти пошли красные полосы. «Сильнее!» – снова воскликнул он. Без сомнения, что-то он от этого получал. Потом Альберт попросил назвать его плохим мальчиком. «Плохой мальчик! Ты очень плохой мальчик, и я должна тебя выпороть!» – повторяла я, пока не устала. Наконец, Альберт начал хныкать, и я остановилась. Во всем этом не было никакой радости, кроме удовлетворения моего любопытства. К чему все это? Куда приведет?
Альберт спустился со стола с видом ребенка, которого выпороли за плохое поведение. Теперь он пошел к мамочке, чтобы та простила его, посадила на колени и приласкала. «Ну-ну, – сказала я, когда он осторожно сел мне на колени, – теперь ты хороший мальчик, мамочка тебя любит». Только тогда он лег для массажа, и я нежно размяла его воспаленную кожу, втирая мягкий крем.
Я встречалась с Альбертом несколько раз, но в каждый свой визит он требовал все более строгого наказания и хотел, чтобы я хлестала его сильнее. В конце концов, я не смогла больше этого делать. Я ненавидела дороги, ведущие в никуда. Альберт чрезвычайно расстроился. Мне было жаль живущего в нем ребенка, который настолько привык к подобному обращению, что теперь не мог представить ничего лучше, но такой способ общения с людьми был не в моем стиле.
