Я ВЫШЛА за Джеймса, поскольку он любил меня и потому, что я думала, что он являет собой полную противоположность моему отцу. Он был добродушным, очень нежным, великодушным, преданным, добрым, щедрым и веселым мужчиной – короче, сокровищем. Но бедняга Джеймс женился на бомбе замедленного действия. Внутри меня обитали темные силы, демоны бессознательного, с которыми я еще не успела столкнуться, не позволявшие мне вести спокойную жизнь замужней женщины и иметь нормальную семью.

Некоторое время все шло хорошо. Мы решили покинуть хмурый Мельбурн и его непредсказуемую погоду, переехав в солнечный Перт, город в Западной Австралии. Жаль было покидать родных, но мне не хотелось быть поблизости, начиная жизнь с новым некатолическим и неортодоксальным стилем мышления. Я не хотела постоянно ссориться с ними и объяснять свое поведение. За неделю мы неторопливо пересекли равнину Нулларбор в купленном нами фургоне «фалькон». Это время и стало нашим медовым месяцем.

Зарегистрировавшись в образовательном департаменте Перта, я взялась вести пятый класс, позволив уговорить себя на это энергичной главе монастырской начальной школы. Она наняла меня сама, придя к нам в гости: пусть лучше ее детей будет учить бывшая монахиня, чем светский преподаватель.

Я обсудила условия. Я хотела сама планировать учебный курс и не быть ограничена временными рамками, кроме перемен и обедов. Она согласилась.

Все было хорошо – с детьми мы ладили. Мы не прерывали уроков, когда звонил звонок, и я не стала практиковать обычные для монастыря правила. Я читала книги Нила Саммерхил– ла об образовании и советовалась с детьми, размышляя о подходящих наказаниях и поощрениях за определенное поведение.

Директор и родители одобрили это начинание, однако заметили, что на следующий год пятиклассники, вкусившие со мной свободы, станут учиться у самой строгой сестры школы. Не будут ли они возмущаться? Не понадобится ли тогда удвоенная строгость? Я вздохнула. Да, этого было не избежать, но такие перспективы не являлись достаточно веской причиной, чтобы меня отпугнуть.

На мою преподавательскую свободу не покушались, но вот мои наряды не вызвали одобрения. Однажды я вышла из машины в красном брючном костюме и увидела перед собой мать-настоятельницу, наставницу нашего директора. Она была разгневана, сухо потребовав, чтобы я вернулась домой и переоделась. Я рассмеялась: это было посягательством на мой вкус! «Что в моем костюме такого непристойного, преподобная мать?» Она не ответила и ушла прочь.

Во время обеда я вынудила ее объясниться. Наконец, она призналась: «Если я позволю вам носить брючный костюм, все учителя захотят ходить так же, и даже сестры!»

Неужели обновление зашло так далеко, что монахиням позволили бы надеть брюки? Какая интригующая мысль! Ситуация показалась мне столь нелепой, что я послала в газету письмо, вызвавшее большой общественный резонанс и даже заинтересовавшее телевидение. Во время разразившегося конфликта я получила уведомление об увольнении, которое мне передал на детской площадке третьеклассник. Настоятельница поняла свою ошибку, когда узнала, что я собираюсь рассказать телевизионщикам о ее малодушном способе меня уволить. Кроме того, она получила несколько телефонных звонков от родителей, заявивших, что заберут детей из школы, если меня вынудят уйти. Она так смиренно говорила со мной, что я согласилась на компромисс. Я не появлюсь на телевидении и буду носить платья, а не сексуальные брюки, если в моем классе поставят обогреватели.

ЗА две недели до Рождества 1971 года, когда я была на шестом месяце беременности, наша с мужем судьба радикально изменилась. Это произошло из-за моего плохого понимания жизни и людей, и мы стали жертвами мошенников.

Одна голландка втянула меня в сетевую компанию «Золотые товары», вскоре ставшую печально известной. Знакомая проявляла поистине материнскую заботу, интересовалась моими делами и подбивала на кулинарное творчество. Я никогда ни в чем ее не подозревала, даже после того, как посреди ночи она вытащила нас с Джеймсом из постели, требуя подписать контракт: «Он должен быть готов к утру – извините, что не заметила раньше». Джеймс ворчал, но не хотел мне отказывать. Вскоре мы оказались обладателями партии нелицензионного мыла, которое, в конце концов, отдали в монастырь, поскольку не могли его продать.

Мы с Джеймсом потеряли все наши сбережения. После этого он решил отправиться на север Западной Австралии и найти работу инженера-электрика. Я ожидала ребенка, временно работая экономкой. Наши вещи мы оставили у друзей.

Внезапно я оказалась без мужа и без места, которое могла бы назвать своим домом. В течение дня я убиралась в доме фермера и пыталась готовить для него и его сына австралийские блюда. У меня ничего не получалось, и фермер только жаловался. Бродя вокруг фермы, я плакала, чувствуя себя одинокой и покинутой. По мере того как приближалось время рождения ребенка, во мне росло безудержное желание оказаться рядом с матерью.

Родители были рады моему приезду, но не могли понять причину столь неожиданного поступка. Они ничего не объясняли мне, чтобы подготовить к родам, и не приняли во внимание, что весь этот процесс был для меня совершенно внове, а первые роды в тридцать три года могли оказаться достаточно тяжелыми. Скоро начались схватки. Отец отвез меня в больницу Бокс Хилл, где мои ноги привязали ремнями, а затем сделали разрез, чтобы ребенок вышел. Утром 27 марта 1972 года родилась моя замечательная дочь. Ее быстро унесли, и я осталась одна в операционной, где у меня началась неконтролируемая рвота. К тому времени, когда пришла уборщица, я потеряла сознание. Снова, как и в Беналле, где мне сводили бородавки, дали о себе знать последствия наркоза.

Спустя два дня я отправилась к родителям, хотя все еще не оправилась после родов и швы мои не зажили.

ДЖЕЙМС прилетел в Мельбурн, чтобы побыть со мной и маленькой Каролиной. Он прибыл через три дня после рождения дочери, поэтому чувствовал вину. Когда мне стало лучше, мы попрощались с родителями, погрузили вещи в наш «универсал» и вновь пересекли огромный континент, отправившись в город на севере от Перта, где нас ждал хороший доход.

Джеймс работал инженером-электриком. Я служила в армейской столовой, единственная женщина в окружении множества мужчин с голодными взглядами, пока добрая жена менеджера по персоналу присматривала за Каролиной. Я убирала грязную посуду и мыла столы, постоянно улавливая сверхчувствительным слухом мнения обо мне, что летали по залу. За три стола от меня группа мужчин обсуждала размер моей груди, размышляя, настоящая она или нет. Поскольку я кормила ребенка грудью, она увеличилась, но все равно была небольшой по сравнению с плакатами, которые, по моим представлениям, висели у вояк в казарме. Их интересовал не размер, а то, настоящая у меня грудь или нет. Наконец, мне это надоело. Не глядя на них, я сделала такое движение, чтобы моя грудь всколыхнулась.

«Боже! – негромко воскликнул один из мужчин, не желая, чтобы я слышала их разговор. – Она так сделала, когда мы о них заговорили!» «Ну вот, значит, они настоящие», – сказал другой, однако никаких благосклонных комментариев о размере моего бюста не последовало. Ну и пусть.

В кухне работал повар Кев – маленький, круглый, приятный человек – и его помощник Росс. Кев был ирландцем с отличным чувством юмора. Его шутки смешили меня до колик. Он был симпатичен мне, и я чувствовала, что ему это приятно.

Мне казалось, на этом все и закончится, до тех пор пока однажды Кев не отправился в больницу на операцию по удалению кисты.

На следующий день, когда я пришла на работу, на меня набросилась коренастая жена Кева Дженис, угрожавшая мне большим кухонным веником. «Держись подальше от моего мужа!» – кричала она, истерически махая веником перед моим носом.

Я ничего не понимала, пока Росс не объяснил, в чем дело. Находясь под наркозом, Кев только обо мне и говорил, его потрясенная жена сделала вывод, что он влюблен в «высокую гибкую блондинку».