Нас попросили отложить вышивание и послушать особое объявление. Все знали, что случилось что-то серьезное, и в комнате воцарилась мертвая тишина. Мы сидели, опустив глаза и едва сдерживая напряжение.

«Объявление, которое я собираюсь сделать, является официальным публичным заявлением, – начала мать Клэр. Затем, прежде чем перейти к новостям, она произнесла строгим и решительным тоном: – Вы никогдане должны комментировать то, что сейчас услышите, в знак преданности покойной главе ордена, которую все мы чтим».

Мы едва могли поверить в то, что слышали, но ожидавшее нас известие было еще более поразительным.

«Маргарет Эллен Винчестер, – прочитала мать Клэр, – бывшая глава ордена Верных Спутниц Иисуса с 1948 по 1965 год, последние три года жизни страдала от психического расстройства. Вследствие этого помешательства невозможно приписать ей какую-либо форму злонамеренного умышленного причинения вреда».

Все глубоко вздохнули. Правильно ли мы расслышали? «Психическое расстройство»? Наша глава ордена – тяжелая душевнобольная и из-за этого не отвечает за свои действия?Я улыбнулась, глядя в пол и ощущая печальное удовольствие от слов, произнесенных в нашей небольшой обители. Напишут ли об этом официальные газеты? Но мое мысли забегали далеко вперед. События, связанные с правлением и смещением с должности мадам Винчестер, должны были храниться в тайне в архивах лондонской резиденции епископа. Подозреваю, что мать Клэр совершила ошибку, прочитав это объявление в общине. Насколько я знаю, ни в каком другом монастыре этого сообщения не читали и на орден не подавали в суд.

Заявить о безумстве, чтобы избежать судебной тяжбы, было одно, но отрицать творившиеся несправедливости – совсем другое. Само заявление было признанием вины, но из-за своего сумасшествия глава ордена вышла сухой из воды, а ее репутация осталась безупречной! Не было ни попытки извиниться, ни какого-либо возмещения или предложения помощи тем несчастным сестрам, что пострадали от этой сумасшедшей. Новости породили во мне массу эмоций – торжество, гнев, чувство предательства и насмешливое презрение.

Второе объявление было как удар грома.

Мать Клэр держала в руках важнейший документ, пришедший от епископа округа, который он получил от своего начальства в Мельбурне, а те в свою очередь – из Рима. Это были запоздалые бумаги, связанные с Указом об адаптации и обновлении религиозной жизни ( Perfectae Caritatis),обнародованным в 1965 году.

В Броудстейрс недавно прошло собрание. Орден ВСИ, проявивший такую энергичность в самом начале обновления, вынужден был пойти на попятный, встретив сопротивление в лице собственных монахинь. В конце концов, сестры монастырей ВСИ по всему миру были обучены хранить молчание, а не разговаривать. После долгих обсуждений собрание настоятельниц, съехавшихся со всего мира, вынесло решение: занять насколько возможно консервативную позицию по отношению к рекомендациям Второго Ватиканского собора, касающимся монахинь, что на практике означало саботаж. Церковь предполагала, что ее монахини обладают достаточной зрелостью, чтобы начинать и осуществлять реальные изменения, больше соответствовать окружающему миру и быть более человечными, но все оказалось совсем не так.

В Австралии мы и представления не имели об обсуждаемых вопросах. Местная католическая власть, ответственная за распространение новой информации, не была готова действовать и держала нас в неведении. Однако теперь настоятели были обязаны рассказать своим общинам о необходимости изменений, и в каждом монастыре вся общинарешала, как она их проведет.

«От нас требуют серьезных размышлений и обсуждений, – сказала мать Клэр, с трудом сдерживаясь. – В духе обновления мы должны спросить себя, каков смысл нашей религиозной жизни. Мы пересмотрим три своих обета, особенно обет послушания. – Она дала нам время осмыслить эти слова. – В этом принимают участие все. Каждый будет иметь право голоса».

Перемены казались грандиозными! Но это было лишь началом. Мать Клэр, кажется, собиралась идти сегодня до конца.

Она продолжала: «Как религиозный орден, в прошлом мы сопротивлялись переменам, о которых шла речь на Втором соборе. Больше так продолжаться не будет. Изменения теперь должны не только обсуждаться, но и осуществляться, иначе нас расформируют или объединят с другим орденом».

Расформируют! Объединят с другим орденом! Двенадцать сидящих за столом монахинь вздрогнули. Большинство из них, включая власть имущих, были убеждены, что разговор об изменениях служит потаканию человеческим слабостям и в их задачу входит сохранение истинных религиозных ценностей и традиций. Незнание мира считалось ими подлинной мудростью. Единственные новости, которые к нам просачивались, исходили от детей, наших учеников, которые иногда что-то упоминали; если же новости эти оказывались чрезвычайно важны, нам сообщали о них в комнате отдыха. Я хорошо помню день, когда убили Джона Кеннеди; тогда я была в «Стелла Марис», и объявление делалось в комнате отдыха для тех, кто в тот момент в ней оказался. Ожидание чтений было временно отложено, чтобы мы немедленно начали молиться за душу погибшего президента. Разумеется, Кеннеди был католиком.

Одной из самых больших жертв, что мы приносили в прошлом, было подавление собственного мнения – побочный эффект детского повиновения. Я несла этот крест как истинный мученик. Нам говорили: то, что хорошо для иезуитов, годится и для нас. Я лишь забыла, что иезуитов побуждали активно мыслить, а не только проявлять послушание.

Заповедь «не суди» вынуждала меня игнорировать тот факт, что многие старшие сестры не всегда соблюдали те правила, что насаждали среди молодых. Они собирались в дверных проемах, нарушая правило тишины и болтая, если им казалось, что их никто не видит. Они культивировали ту «особую дружбу», которая в нашем уставе считалась убийцей религиозной жизни. Несмотря на страдания, через которые я прошла, всеми силами пытаясь следовать этому правилу, я все равно их не осуждала. Они читали журналы и книги, которые были запрещены для нас. Они пили чай, когда хотели, и шли на кухню в поисках съестного, игнорируя рабочую сестру, которая тоже не могла кого-либо судить.

«СЛЕПОЕ послушание», при котором сестра не отвечает за свои действия, обращаясь к воле Господа и следуя лишь указаниям, отрицалось духом реформ. «Я только делаю свою работу» – отныне такое заявление не считалось оправданием глупого или аморального поведения. Для монахинь, склонных к подчинению, какой была я, переход от детства к юности являлся сложной задачей, связанной с болезненным ростом. Для других подобный переход вообще не был возможен. Они видели себя либо детьми, либо никем. Их борьба была жалкой, но монастырь, столь долго служивший им пристанищем, мог ее пережить. Именно «подростки» – шумные, громкие и радикально настроенные – оказались всеобщей головной болью.

Так началось время посягательств на консервативное мышление и привычное положение вещей. Читая записи на розовой, зеленой и голубой бумаге, которые нам давали изучать, – каждый цвет обозначал обет, – я не могла избавиться от ужасного чувства, что меня тайком обманывают. Но кторешил отказаться от возможности самостоятельно мыслить? Лишь я сама,причем с крайним облегчением и готовностью.

ПОСЛЕ ТОГО памятного дня на столик в комнате отдыха начали класть ежедневную газету, а в небольшой комнате по соседству поставили телевизор. В то же время нам сказали, что, несмотря на то что теперь у нас должны быть газеты и телевизор, лучше их не трогать.

Разумеется, я читала газеты, причем у всех на виду, и когда кто-нибудь проходил мимо, я чувствовала их молчаливое неодобрение. Эту реакцию я осознавала сильнее, чем напечатанное в газете, и, когда, наконец, до меня доходил смысл слов, я притворялась, что не слишком шокирована тем, что происходит с людьми по всему миру.

Телевизор я тоже смотрела. Поначалу я выбирала довольно безобидные программы, например религиозные воскресные службы других конфессий. Они казались довольно безобидными. Несмотря на хвастливый постватиканский экуменизм (объединение христиан разных конфессий), я слышала, как монахини называют такую программу губительной для католической веры. На следующей неделе благодаря влиянию одной из пожилых монахинь, сказавшей, что неплохо бы попытаться понять наших протестантских братьев и сестер, узнав, что между нами общего, – и предотвратить полную изоляцию их авантюрной сестры, – воскресную программу начали смотреть еще несколько человек и продолжали делать это в течение нескольких недель. До некоторой степени я почувствовала себя реабилитированной.