О чем только думала мать Иммакулата? Когда она пыталась справиться с моими густыми, пышными волосами, ее нервные руки были еще более неловкими, чем обычно. Это продолжалось целую вечность! Тем временем в храме продолжалась сказка. Органная музыка создавала атмосферу умиротворенной святости, контрастируя с волнением, царившим за закрытыми дверьми. Кто-то с сильными руками и большими ножницами сменил выбившуюся из сил наставницу. Когда мои волосы начали падать на пол, что-то зашевелилось во мне, напомнив о том, что приснилось предыдущей ночью.
Мне снился Кит, мягкий, чувственный Кит, с черными вьющимися волосами и добрым, умным лицом. Не зная слов «половое сношение» и уж тем более не понимая их значения, я мечтала о том, как он войдет в меня. Во сне он каким-то образом оказывался в моем теле и достигал сердца. Это было реальное, живое физическое присутствие, и я чувствовала себя настолько хорошо, что хотела бы, чтобы так продолжалось вечно. Это и есть таинство брака, думала я, все еще пребывая во сне и испытывая восторг.
Проснувшись в темноте и понимая, что кто-то в спальне мог меня услышать, я подумала: можно ли после этого становиться монахиней? Но это был только сон.
Обрезание волос, сопровождаемое вздохами и ворчанием, продолжалось. В голову вдруг закралась мрачная мысль – ведь у меня никогда не будет детей. В течение последующих лет эта мысль возникала не раз, и когда я печально размышляла об этом, в душе моей будто что-то отмирало.
Наконец, сестры закончили, и мою колючую голову покрыли чепцом. Мы снова вышли в храм, облаченные в белые чепцы и тяжелые черные одеяния из саржи, чувствуя себя необычно и выглядя настолько отчужденно, что некоторые гости расплакались.
После этой прекрасной церемонии родители подошли к новоиспеченным послушницам с поздравлениями. Отец крепко обнял меня и расцеловал в губы, но мать быстро зашептала, чтобы он прекратил. Пока он еще не отнял губ, я открыла глаза и увидела взволнованное лицо матери. Она оглядывалась по сторонам – не заметил ли кто-нибудь эту сцену? В этот странный момент бессознательного заговора с отцом я ощутила, что все отчаянные тайные соглашения прошлого оплачены. Отец мной гордился. В конечном итоге я преуспела! Достижения дочери возбудили его сексуально. Дело, конечно, было не в этом, но я не привыкла продумывать все до конца. Из-за отчаянной жажды любви и одобрения я с трехлетнего возраста вступила с ним сексуальный сговор, хотя, будучи молодой послушницей, и не осознавала этого.
Наконец, шум в главном зале утих, и все отправились по домам. Матери отдали сверкающие локоны моих густых волос, которые после полугода пребывания в маленькой сетке напоминали волосы Грейс Келли. Она положила их в обтянутую шелком коробку рядом с моей фотографией и часто со слезами на глазах клала ее себе на колени. Когда младшие сестры увидели ее слезы, они решили, что я украла любовь матери, и теперь они меня одновременно уважали и презирали.
Мало кто знал об истинных причинах моего ухода в монастырь. Обладай я хоть какой-то уверенностью, основанной на крепком знании мира и положительном образе себя самой, я имела бы все шансы встретить будущее с твердостью и восторгом. Но я чувствовала себя сломленной. Став монахиней, я сделала то, что делает политик, общающийся со знаменитыми и наделенными властью людьми ради улучшения своей карьеры и репутации. Стать невестой Христа казалось не такой уж плохой перспективой, а быть невестой Христа в ордене ВСИ было еще лучше! Но я сознавала только то, что приношу в жертву обычную жизнь ради жизни смиренной, принимая восхищения и поздравления. Я была похожа на солдата-новобранца, готового подчиняться без всяких вопросов.
По прошествии нескольких дней после ритуала я встретила на улице маленькую испуганную девочку, потерявшуюся в свой первый школьный день. Я знала, в каком направлении ей надо идти, и уже присела рядом, чтобы объяснить дорогу, как вдруг вспомнила о правиле молчания. Мне было жаль, что я не могу ей помочь, но говорить было нельзя. Встав, я пошла дальше, полагая, будто совершила нечто выдающееся, подчинившись правилу. Стремление подчиняться оказалось выше доброты и гораздо сильнее здравого смысла. Лишь в 1967 году, когда реформы Папы Иоанна XXIII получили ход, это наваждение исчезло.
Я принесла обет послушания как Верная Спутница Иисуса в стиле святого Игнатия Лойолы и иезуитов, чьи правила служили основой для наших обрядов. Наши наставники обладали аурой непогрешимости, как сам Папа. Я не знала тогда о темной и мрачной истории католической церкви, зачастую руководимой тщеславными Папами с нечистой совестью. Я не знала и о том, что орден иезуитов появился в ответ на действия Лютера, серьезно подорвавшего авторитет церкви тем, что он осмелился публично разоблачить узаконенную в ней коррупцию. Помимо невежества я была эмоционально зависима и незрела, что явно не улучшало ситуацию в целом. Зависимость поощрялась. К младшим сестрам обращались «дитя», а наставниц мы называли «матушками».
Теперь меня звали сестра Мэри Карла – об этом имени я просила. Никаких мужчин-святых. Слишком много сестер окончательно похоронили свою женственность, взяв мужское имя.
Жизнь послушниц оказалась на порядок строже. За нас взялись всерьез. Письма родителям, написанные на голландском языке, но всегда с переводом, чтобы их можно было проверить, теперь разрешалось отправлять только раз в месяц. Нарушение правил вследствие невежества или невнимания сурово каралось. Выговоры стали унизительнее, наказания – более жестокими. Повиновению учили, доводя послушниц до слез. Опытные сестры были экспертами в терзании наших впечатлительных душ.
Фраза «Убирайся с моих глаз!» являлась общераспространенным способом указать на нашу ошибку. «Иди и вымой кухню – сделай для разнообразия что-нибудь полезное». «Что прикажешь о тебе думать? Ты действительно настолько тупа и не понимаешь, что правило есть правило, даже если ты не хочешь ему следовать?»
Чем больше правил мы учили, тем выше были шансы на то, что мы их нарушим. Нас делали сверхчувствительными, наказывая за то, что мы смотрим по сторонам, используем два предложения, когда все можно вместить в одно, опаздываем на несколько секунд, шумим в храме и не идеально выполняем поручения. Нам делали выговоры за пятна или за нитку на черном облачении, за пыльные ботинки или за то, что мы обращаемся к наставницам и старшим монахиням без должного пиетета.
Мне дали плеть, сделанную из пяти жестких кожаных ремней, чтобы хлестать ею ноги и наказывать себя за такие проступки, как опоздание. Поначалу от порки дрожали колени, но зимой плеть приятно разгоняла кровь. Эта плеть оставалась со мной все годы жизни в монастыре, и я использовала ее для самобичевания, особенно для подавления сексуальных желаний.
МЫ ежедневно, молясь, поклонялись страдающему, умирающему и мертвому Иисусу. Каждый из миллионов крестов, сделанных по всему миру, несет на себе страдающее тело Христа и символизирует поклонение его мучениям.
В предшествующие Пасхе и Рождеству недели мы изобретали себе дополнительные испытания. Их придумывали, показывали наставнице для благословения, а затем записывали в маленьких блокнотах, названных «Списком разрешенного». Мы ели хлеб без масла, пили чай без сахара и молока, вместо этого добавляя туда соль, ели пищу без соли и перца, а также обходились без воды.
Летний Мельбурн известен своим душным климатом. Из-за плотного шерстяного чепчика мне было так жарко, что я шаталась и едва не теряла сознание. В белую льняную ткань вокруг лица впитывался пот, постоянно щипавший кожу. Под тяжелыми слоями черной саржи, закрывавшими нижнюю юбку и фильдекосовые чулки, было тяжело дышать. А теперь представьте, как можно в нестерпимый зной обходиться без воды. Результат был вполне предсказуем – моя толстая кишка буквально высохла (хотя в то время я не знала, что это такое и где она находится). Я не связала недостаток воды с тяжелейшим запором, от которого тогда страдала.
