Так это началось, и так это продолжалось. Люди Грунлига умоляли своего господина о помощи, но Грунлиг не отвечал им, он все ниже опускал когда-то гордую голову и пил пиво до позднего вечера, а тогда без чувств падал под стол, и рабы относили его в постель. Наступил день – вернее сказать, это случилось как раз на рассвете, жарким летом, – когда Парма, злобный работорговец из Уессекса, решил прокрасться в усадьбу, где жила Седина. Парма был высокого роста, темноволосый, с густыми сросшимися над переносицей бровями. Он давно затаил ненависть к Груилигу и думал, что наилучшей местью будет не убийство некогда славного вождя, а гибель его любимой жены. Когда-то Грунлиг расправился с братом Пармы, который, напившись допьяна меду, загнал насмерть лучшего коня викинга. За это Парма и хотел отплатить Датчанину. В то утро он подкараулил Селину, когда женщина сидела одна у ручья, бессмысленно глядя на дальние горы и размышляя о своем супруге и постигшем его несчастье. Парма бесшумно подобрался к ней и, остановившись за спиной у Селины, произнес:

– Мое имя – Парма, и я пришел за тобой, Селина, жена Грунлига. Я обойдусь с тобой так, как хотел бы поступить с твоим мужем, Грунлигом, если б он попал ко мне в плен. Ты на коленях будешь умолять меня о пощаде, а я запорю тебя до смерти, как Грунлиг – моего брата.

Женщина ничуть не испугалась. Спокойно глядя в лицо негодяю, она ответила:

– Если ты притронешься ко мне, Парма, то будешь раскаиваться в этом до последнего вздоха.

Парма громко расхохотался, ведь перед ним была слабая, ничтожная женщина, самая обычная женщина, но она принадлежала Грунлигу, и потому Парма возжелал ее. Он наклонился, чтобы сгрести ее в объятия, однако, едва он коснулся руки Селины, случилось нечто странное…

Тут Ларен с улыбкой обернулась к Меррику:

– Мой братишка уже уснул. Если вы пожелаете, завтра я продолжу рассказ. Ну как, я вам не наскучила?

Мужчины молча таращились на нее, потом они дружно вздохнули и посыпались вопросы:

– Что же с ним произошло? – настаивал Роран. – Я знаю только одну странность, которая случается, когда мужчина касается женщины: в нем просыпается желание, но это, честно говоря, не так уж и странно.

– Таби вовсе не устал, правда же, малыш?

– Селина умела колдовать?

Меррик ничего не сказал, он с легкой улыбкой посмотрел на Ларен, а потом громко расхохотался и, возвысив голос, издал радостный клич. Все подхватили, смеясь, весело восклицая, и, прежде чем Ларен вернулась в палатку в тот вечер, она успела заработать четыре маленькие серебряные монетки. Девушка сжала кулак, потом разжала и стала глядеть, как они сверкают на ее ладони.

Четыре монетки за вечернюю сказку. Засыпая, Ларен все еще ломала себе голову, придумывая, что же такое могло случиться в тот момент, когда Парма дотронулся до руки Селины.

Днем позже они вошли в Балтийское море, и все гребцы взялись за весла, потому что ветер сник и вода казалась такой же спокойной и безмятежной, как душа Меррика. Викинг смолк и погрузился в раздумье, старый Фиррен надеялся, что вождь грезит о новых приключениях. Кормчий осторожно вел ладью, избегая полузатопленных бревен.

– Если ветер будет попутный, мы доберемся домой за пять дней, – ближе к вечеру заметил Меррик.

Ларен подошла и встала рядом с ним. Днем Меррик учил Таби грести, и теперь малыш, страшно устав, заснул у него на коленях. Меррик облокотился на большое весло и, обернувшись к Ларен, продолжал:

– Мы решили, что должны принести жертву Тору, и тогда боги наполнят ветром наши паруса. Я думаю, что ты вполне подходишь для этого.

Ларен резко отшатнулась и чуть не упала. Мужская рука уже подстерегала ее сзади. Ларен прыгнула вперед, пытаясь уйти от палачей, и рухнула на грудь Меррику. Меррик не дотронулся до нее, он весело ухмылялся:

– Мы не собираемся дарить Тору девушку, достаточно будет, если ты продолжишь нынче вечером повесть о Грунлиге, а то, чего доброго. Тор откажется помогать нам.

– Только сперва приготовь ужин, – попросил Эллер, – мы никак не можем решить, что нам больше нравится, еда или сказка.

– А ты прямо-таки чуешь ужин, верно? – подмигнул ему черноглазый Роран.

– Ага, мне бы куропаточку, с зеленью, фасолью и грибами.

– У них только и забот, что о еде, – снисходительно улыбнулась Ларен, ее нелепый страх уже миновал:

– Уж я набью ваши кишки, – посулила она и внезапно запнулась, бросив взгляд на Деглина.

На лице скальда застыла холодная ярость, и Ларен по-настоящему испугалась, потому что опыта в подобных делах у нее уже было предостаточно. Мужская злоба скоро проявится в насилии, пусть Деглин и не воин, подобный Меррику, но очень опасен, ведь он – мужчина и к тому же скальд, который так гордится своим искусством, а Ларен ступила на его территорию, все равно что плюнула ему в лицо. Ларен вспомнила о четырех монетках, спрятанных в карманах ее штанов.

Только деньги позволят ей обрести свободу, на Меррика вряд ли подействуют женские чары или хорошая стряпня. Только деньги. Ларен тихо произнесла:

– Я расскажу вам, что произошло в тот день, но за это обещайте не храпеть так громко рядом с моим шатром.

Старый Фиррен так расхохотался, что слишком резко повернул кормило. Очередное бревно ударило в борт ладьи, и все судно содрогнулось.

– Что ты называешь своим шатром, рабыня? – крикнул Деглин. Голос сказителя был глубок, ясен и холоден, как простиравшаяся во все стороны морская гладь. – Ту палатку, где Меррик спит с тобой, да? Это мы должны попросить тебя, чтобы ты потише орала, когда он наминает тебе живот.

Меррик негромко остановил его:

– Довольно, Деглин. Твои тщеславие и заносчивость лишили тебя слушателей. Ты предпочел дуться и ворчать, отказался продолжать свою повесть, рассчитывая наказать нас. Стало быть, девушку винить не за что.

– Она не может быть скальдом! – завопил Деглин. – Ничтожество, рабыня, нищая оборванка, тебе следовало бросить ее в Киеве, убить! Я не желаю слушать, как она грязнит мое ремесло своими жалкими потугами. Она – всего-навсего женщина, а в бабе хороши только две вещи – ее стряпня и то, что у нее между ног. Раз Ларен обладает этими талантами, я страшно рад за тебя, Меррик.

Меррик неторопливо поднялся на ноги, передал спящего Таби Кливу. Клив напряженно выжидал.

Меррик нагнулся над Деглином, который слегка растерялся, хотя глаза его по-прежнему полыхали гневом и ненавистью и он не отводил потемневшего взгляда от Ларен.

– Я приказал тебе замолчать, – напомнил Меррик.

– Но она…

Наклонившись, Меррик ухватил Деглина за ворот рубахи и, заставив скальда подняться, притянул его вплотную к себе:

– Заткнись, не то пожалеешь. Теперь голос сказителя сделался мягким и вкрадчивым, он звучал искренне и убедительно:

– Конечно, мой господин, я никогда не посмею оскорбить тебя, только она… Да-да, ты прав. Я должен выполнять твои пожелания и не проявлять неудовольствия и впредь буду все делать с охотой. Сегодня я продолжу свое повествование и не стану обижать своих друзей. Вам никогда больше не придется слушать рабыню.

Меррик растерялся. Он отпустил Деглина и, вновь вернувшись к ларю, который служил ему скамьей, взглянул в сторону Ларен. Но девушка низко опустила голову, и он не мог разглядеть ее лица. Никакого выхода из этого положения он не видел. Деглина все уважали как скальда. Меррик объявил:

– Сегодня Деглин расскажет историю Грунлига Датчанина.

Никто не отозвался на эти слова. Меррик сел. Ладья выровнялась и быстро поплыла по спокойным водам. Все вернулось на круги своя. Ларен почувствовала, как закипает в ней ярость, но за прошедшие два года она научилась скрывать разочарование, вот только с Мерриком девушка не сдерживалась. Теперь придется. Против собственной воли Ларен обернулась к Деглину. Скальд усмехнулся ей, и эта улыбка не показалась Ларен доброй.

Четыре серебряные монетки, только четыре… Вечером Ларен вместе с Кливом и старым Фирреном хлопотала, готовя ужин. Она не прислушивалась к беседе мужчин, занятых своими делами, трудилась молча, напоминая себе, как она должна быть благодарна Меррику хотя бы за то, что и она, и Таби остались живы. Ночное небо казалось высоким и" ясным, сияли звезды, луна округлилась. Лагерь разбили у самой воды, ладью вытащили на узкую отмель, накрыли сосновыми лапами, расставили палатки, разожгли в нескольких местах костры, и запах жаркого уже наполнил нежный вечерний воздух.