Конечно, никто не скажет, что Холлис глуп и говорить с ним не о чем. И все ж его присутствие — это то, без чего большинство клиентов «Льва» предпочли бы обойтись. Да, он самый богатый человек города (а может, и всего округа), щедрый спонсор ассоциации полицейских и общества пожарников, и даже опекунский фонд госпиталя Святой Бригитты носит его имя. Однако это вовсе не означает, что с ним хотят знаться. Холлис видит: отцы города учтиво привечают его, лишь когда нужно отремонтировать крышу над библиотекой или привести в порядок дороги.
Только богатство здесь способно оплатить такое уважение и почет. Многих незаметно передергивает, когда Холлис подсаживается к их столику, но они не смеют предложить ему поискать себе другое место. Учтиво с ним беседуют, про себя постоянно вопрошая, почему («черт тебя дери!») он не идет домой. А он даже не берет спиртного, сидит себе со стаканом колы или имбирным пивом. Причину такого поведения завсегдатаи давно уже пытаются разгадать. Джек Харви (спец по кондиционерам) убежден: Холлис подсаживается к чужому столику, надеясь завладеть душой соседа, когда тот хватит лишку. Когда он наконец уходит и дверь, послав внутрь залп холода, за ним захлопывается, публика, заметно осмелев, открыто говорит о нем как о сущем дьяволе. Мистер Смерть — вот как они его кличут между собой и пьют за его наискорейшую кончину.
А женщины оборачиваются ему вслед и провожают взглядом. Они жалеют его, еще как жалеют.
Он ведь потерял не только жену, но и своего мальчика Купа, настолько немощного от рождения, будто он был вылеплен из сырого теста. Одинока для мужчины такая жизнь, и женщины в городе знают, кто из них подходит ему больше всего. Необязательно самая привлекательная или юная. Скорее понимающая, нетребовательная. У которой муж работает в ночную смену или есть бойфренд, не местный, из другого штата. В общем; та, кто хорошо осознает: Холлис не даст ей всего, что она хочет, — но и не отвергнет. У него на сердце рана — вот что говорят женщины, которые с ним спали, и ему нужна живая душа рядом. А неумолимый ход времени делает Холлиса только краше. Особенно по сравнению со школьными годами, когда ни у кого из них не было на него ни малейшего шанса. Когда он никого не видел, кроме Марч Мюррей.
Вечереет. Холлис ищет по шкафам коробку с солью и, найдя, надевает куртку — столь изношенную, что уже не залатать. И дом под стать ей, почти разваливается, к вящему удовольствию Холлиса. Нет в нем ни кусочка, что быт бы свежевыкрашен за последние полтора десятка лет, а крыша, случись затяжной дождь, протекает в двадцати шести местах. Постепенное саморазрушение дома Куперов — хоть и малая, но все ж отрада. Холлису нравится созерцать паутину по углам гостиной, где мистер Купер любил курить свои сигары. Вечнозеленый сад его жены Аннабет, предмет ее гордости и зависти соседей, уничтожен на корню хрущами и мучнистой росой, из спальни их сына Ричарда доносится возня енотов, обживших стенные проемы, а в комнате Белинды края мраморной каминной полки до основания стерты. Знаменитый «веджвуд», [4]столь изысканно смотревшийся на званых вечерах, теперь служит для кормежки собак и так выщерблен, что никому и в голову не придет представить, как некогда его везли из Лондона в деревянных ящиках и каждое блюдечко было обернуто в белую вату.
Холлис громко хлопает на выходе дверью, не обращая ни малейшего внимания на спящих рыжих псов. Те тут же вскакивают, готовые последовать за ним, столь же безотказно ведомые инстинктом, как и сам Холлис в своих делах. Эго бесхозные псы. Те самые, про которых говорят, будто они произошли от прогнанных хозяевами дворняг и лисиц (с тех пор прошла уж не одна сотня лет). Как бы то ни было, выглядят они и впрямь жутковато: шерсть жесткая, желтые глаза и резкий, пронзительный лай в придачу отпугивающий почтальонов и доставщиков покупок.
Однако к Холлису у них совсем другое отношение. Они чувствительны к его настрою и, когда он замедляет ход — глубоко вздохнуть и посмотреть на небо, — жмутся друг к другу и скулят. Им тревожно. Но они ошиблись, Холлису сейчас неплохо. Он лишь признательно окидывает взглядом все вокруг. Ему всегда нравился октябрь с понурой холодностью этой поры года. И смотреть на свою землю — никогда его не утомит. Да и с какой стати он должен перестать ценить то, чему некогда завидовал и чем теперь владеет? Он все отдал ради этой земли, так уж кому, как не ему, стоять на ней и чувствовать: «Мое».
В год, когда Генри Мюррей привел Холлиса к себе домой, на ферме Гардиан держали больше полусотни скакунов. Самого Холлиса лошади не интересовали (и по сей день, кстати, не интересуют), но Марч была в восторге. Может, не столько даже табунами Куперов, сколько достатком этого семейства. Ее отец раздавал большую часть того, что зарабатывал, и сверхурочно работал тоже, как правило, за «спасибо». Хоть Генри Мюррей считался уважаемым членом общества, у Марч была всего только пара новых туфель в год, тогда как у Сьюзи Джастис, например, четыре-пять. А поскольку Марч все же больше заботила ее обувь, а не уровень соцобеспечения малоимущих, потому и нравились ей так сильно лошади Куперов: каждая из них стоила больше, чем когда-либо мог заработать отец.
Холлис хорошо помнит, как они сидели на каменной стене, с высоты которой Марч могла считать и пересчитывать табун. Был жаркий ветреный день, она придерживала длинные темные локоны, что летели ей в глаза. Ветер громыхал как барабанный бой, как штормовое предупреждение, и все вокруг пахло травой. Да, лошади мистера Купера — не ровня костлявым «мешкам соломы», что бродят по дворам других ферм 22-го шоссе. Его скакуны участвовали в скачках Белмонта и Саратоги. Они так резвы, что запросто обгоняют буревые тучи, которые обычно наплывают с Лисьего холма.
Как только Холлис женился на Белинде, он продал всех лошадей. Точнее, почти всех. Теперь в конюшне, рассчитанной не на один десяток, осталось только трое: ленивый Пони его сына Купа, рабочая старушка Джеронимо, некогда тягавшая тюки со свежим сеном в поля для чистокровок, да Таро, конь Белинды, убивший двух своих наездников (потом его сняли с состязаний). Холлис всех их ненавидит. Ненавидит звуки и запах лошадей. И глупых, что шарахаются от безобидного ужа и дождевых луж, и таких умных, как Таро. Причем последних даже больше.
Приблизившись к конюшне, Холлис слышит, как хнычет пони. Совсем негромко, но этот звук напоминает Холлису, как ужасен может быть крик лошади. Не успев остановить нахлынувший поток воспоминаний, он видит белого коня, падающего на колени. Образ настигает как снегопад, как сель, с головой тебя поглотивший.
Нет, он не собирается с этим жить. Он привык автоматически отключать память, чуть она коснется времен его отсутствия. Некоторые скажут, три года — не так уж много. Однако Холлис знает: достаточно, чтобы внутри тебя образовалась настоящая дыра; в самый раз — для полного опустошения, отныне и навсегда, и не важно, кем ты прежде был или мог стать.
Таро — в первом стойле, как и всегда, с того дня, как поступил на ферму Гардиан. Гнедая чистокровная верховая, [5]темный, словно красная древесина; он сорвал бы на аукционе больше, чем любая из выставленных Холлисом лошадей, — если б не репутация, столь печально известная. По сей день для коневодов всего Восточного побережья Таро — пример скакуна, чей потенциал подчистую загублен, неоднократного призера, в такой степени свихнувшегося, что только и осталось продать его на собачий корм. Хоть он и слушался Белинду, горожане до сих пор вспоминают, как пару раз он вырывался на волю. Сэм Девероу, например (владелец магазина инструментов), и Мими Фрэнк (у нее салон красоты «Бон-Бон») божатся, что видели, как Таро, скача по городу, дышал огнем из ноздрей. Именно он, ходят слухи, опалил как-то теплым майским вечером всю сирень на Мейн-стрит. И доныне от цветов, что распускаются на тех кустах, несет запахом серы. Говорят даже, что дети, вздумай они нарвать букетик, моментально получают ожог руки.
