— Не обещаю; что его удастся спасти, но попробовать можно.
Сквозь его речь в трубке слышны далеким фоном голоса детей и жены. Кен будет очень рад, умудрись он заплатить за этот месяц по закладной на дом — и тем не менее, надо же, беспокоится об орехе ранним утром выходного дня.
Прислонив трубку к другому уху, Марч перекатывается на живот. Ей тепло под сатиновым лоскутным одеялом, из нижнего белья на ней лишь трусики, и совсем не хочется выбираться из постели, в особенности же — идти смотреть на заразившийся старый орех. Однако Кен, судя по голосу, так серьезен.
— Ладно, я буду в десять на холме. Пойду туда, как только уедет Холлис.
Марч ставит телефон назад на ночной столик и тут видит, что Холлис все это время наблюдал за ней. Полотенце обмотано вокруг талии, мокрые волосы прилипли к голове, и смотрит он на нее так, что Марч чувствует вину — правда, за что именно, ей не совсем понятно.
— Эй, — улыбается она, — возвращайся-ка в постель.
Он без единого слова подходит к ней — как-то очень быстро (или ей только так кажется?), — срывает одеяло и хватает за запястья, так что Марч вынуждена вся изогнуться.
— Кто это был? — словно сквозь туман доносится до нее.
Он действительно делает ей больно, еще немного — хрустнут кости запястья.
— Холлис!
— Кто это был, черт возьми? — Он рывком подтаскивает ее к туалетному столику и толкает на зеркало. Стекло обжигает холодом голую кожу Марч. — Кому ты сейчас назначила встречу?
— Это был Кен…
— Не шути со мною, Марч.
Звук его голоса абсолютно пуст.
— Я не вру.
Ее сердце бьется так гулко, будто она и в самом деле им напугана.
— Я серьезно.
— И я тоже. Говорю тебе, это был Кен Хелм! — «Бог мой, как хорошо, что это был лишь Кен», — проносится в голове у Марч единственная мысль, на которую она сейчас способна. — Старый орех на Лисьем холме чем-то заразился, и он хотел встретиться со мной там по этому поводу.
Холлис пристально на нее смотрит. Он все еще не верит.
— Разве это твоя собственность? Почему с этим вопросом он звонит тебе?
— Не хотел, скорей всего, отрывать тебя по пустякам от важных дел.
Марч хорошо слышит, как осторожна и обходительна она сейчас с Холлисом. Надо же, кто бы мог подумать: она не только отменный лжец, но и в лести делает успехи.
Холлис отпускает запястья, и она уже не притиснута к зеркалу. Ей не хочется смотреть на трещины, разошедшиеся по стеклу, — опасную, готовую распасться градом осколков паутину.
— Всего лишь какое-то дурацкое дерево, вот и все! Он не думал, что тебе интересно это знать.
Холлис все еще пристально смотрит, но ситуация больше не кажется пугающей. «Да она и не была такой, — хочется думать Марч, — конечно не была». Холлис поднимает к губам ее правое запястье, левое, целует прямо в то чувствительное место, где сходятся вены.
— Ты чуть с ума меня не свел, — облегченно вздыхает она.
Оказалось, у нее дрожат ноги (и, очевидно, дрожали все это время), но она не замечала этого, когда Холлис прижимал ее к краю туалетного столика (здесь Аннабет Купер обычно наводила красоту, у нее было целых три щетки для волос, все из черепашьего панциря, изящные французские вещицы). Он становится так близко, что может теперь сдернуть с нее трусики и трахнуть прямо там, молча, не спросив.
— Передай Кену, — говорит он после, отдышавшись, — пусть делает что хочет. Но я лично не собираюсь тратиться на лечение того старого ореха.
Холлис уходит, Марч стоит у окна спальни. Как бы то ни было, он ведь не ударил ее. Такое просто не могло произойти. Она смотрит, как он садится в свой пикап и уезжает. Да, она знает, что люди шепчут о Белинде но ей на это наплевать. Холлис никогда не любил свою жену, а та была просто дурой, согласившись с ним на брак. Вот чего никто не в состоянии понять, в том числе и Сьюзи: Холлис — совсем другой с Марч, и что бы он ни говорил, ни делал — у него и в мыслях нет причинить ей боль.
Лучше ей сейчас вообще об этом не думать, а вспомнить дворик на Лисьем холме, ночи, которые они с Холлисом просиживали там, ища уединения под звездным пологом. Чьи же те деревья, тот большой орех, такой старый, что подобного не найдешь во всей округе? Законного землевладельца? Женщины, каждый день, с трех лет от роду, смотревшей на раскидистые ветви?: Или того, кому удастся вылечить его от болезни? А может, дерево принадлежит голубям, что из года в год возвращаются в свое гнездо? Небу над кроной? Земле, в которую ушли корни?
Марч долго стоит под душем в надежде, что сойдут холодные синие отметины, которые оставил схвативший за запястья Холлис. Она смотрит в зеркало и замечает белые прожилки в волосах. Нужно бы съездить в город, в салон «Бон-Бон», или купить пакетик краски для волос в аптеке. Но она не в настроении ни для того ни для другого и просто стягивает волосы назад резинкой. Одевает старую теплую рубашку Холлиса, джинсы, натягивает ботинки. Что станется с теми упрямыми голубями, если дерево срубить? Их нужно было еще в октябре прогнать, трясти длинной щеткой возле гнезда до тех пор, пока не полетели бы прочь от своего ошибочного выбора.
Марч делает себе чай и гренок с маслом, хотя в действительности не голодна. Не в том дело, что болят запястья и вспоминается, как грубо он ее утром трахнул. Что, в сущности, такого произошло? Ничего. Просто ведь не каждое утро хочешь завтракать.
Спускается вниз Хэнк, полусонный и не вполне комфортно себя чувствующий в присутствии Марч. Ну вот, теперь есть кому предложить свой гренок. Она моет тарелку в раковине и видит в окне дочь на ближнем пастбище, с тем старым скакуном. С такого расстояния они такие маленькие — конь и девушка, — словно оловянные игрушки.
— У вас все в порядке? — обеспокоенно спрашивает Хэнк, неся тарелку с чашкой из-под кофе к раковине («Нет, что вы, что вы, — не дает он ей свою посуду, — я сам помою»).
— Просто мне сейчас нужно на Лисий холм, там будет ждать Кен Хелм, но что-то нездоровится.
— Нет проблем, я мог бы отвезти.
У него давно уже есть права, объясняет он, а не водит он лишь потому, что Холлис не разрешает пользоваться своим пикапом. Парень откладывает каждый лишний цент — копит на собственную машину (хотя все, что он, по-видимому, сможет себе позволить, и вполовину не будет таким, с позволения сказать приличным, как битая и мятая «тойота» Марч).
Они выходят из дому, и Марч на ходу бросает ключи от машины Хэнку. В другой руке у нее — два письма, она опустит их в почтовый ящик у дороги. Одно адресовано ювелирному Магазину на Ньюбери-стрит, другое — лавке ремесленных изделий в Кембридже. [28]Марч уже слала по обоим этим адресам фотографии своих браслетов — безответно, впрочем, — и теперь делает повторную попытку, предлагая свои работы хотя бы на комиссионных основаниях. Деньги сейчас для нее — действительно проблема. Даже захоти она купить всего лишь пакетик краски для волос, все равно пришлось бы просить у Холлиса. На прошлой неделе она просила у него десять долларов — Гвен на школьные обеды, — и хотя он был более чем щедр, Марч терпеть не может жить за чужой счет.
— Не бросишь мои письма в ящик, Хэнк? А я пока пойду скажу Гвен, куда мы едем.
Марч идет к пастбищу, махая издали рукой.
— Мы съездим на Лисий холм, посмотрим, что делать с больным деревом, — кричит она.
Гвен оборачивается на голос и непроизвольно щурится. «Мы?» Девушка настолько свыклась с возникшей отстраненностью матери и ее зацикливанием исключительно на Холлисе, она слишком поражена, чтобы хоть слово вымолвить в ответ, и только кивает.
— Мы скоро, не скучай.
Хэнк забирается в машину и подъезжает к Марч.
— Она похоже, удивлена лицезреть нас вместе, — смеется Марч, садясь рядом.
Хэнк чересчур высок для «тойоты» и буквой «г» нависает над рулем. Он выглядит таким юным и вместе с тем таким серьезным, что Марч действительно тронута. Парень смущен, не знает, как вести светскую беседу, и, в довершение всего, не слишком силен в вождении. В самый неожиданный момент на дорогу выскакивает кролик, и Хэнк резко дергает руль вбок, чуть не влетев на полной скорости в каменный забор.
