Если бы она не издала стон капитуляции, он мог бы целовать ее до бесконечности. Исследование тела Эммы было самым восхитительным занятием на свете… Хотя раздевать Эмму доставляло ему не меньше удовольствия.

Ее кожа была мягче шелка блузки, под которой, к своему немалому изумлению и восхищению, Гаррет ничего не обнаружил. Подумать только. Его элегантная, никогда не нарушающая правил Эмма не надела лифчика, и за это он должен был ее вознаградить.

Эмма, похоже, по достоинству оценила его награду, потому что ее соски затвердели, а мягкая молочно-белая плоть набухла и напряглась под нежной атакой его губ, влажным напором языка и лаской пальцев. Она то и дело резко втягивала воздух в легкие. Ее руки теперь тоже были заняты, стягивая с него одежду, до которой она могла дотянуться.

Видит бог, он тоже хотел поскорее избавиться от одежды, но был решительно настроен не торопиться. Сегодня все должно произойти медленно. Подхватив Эмму на руки, он отнес ее в противоположный конец комнаты.

У нее выдался тяжелый день, и, должно быть, она до сих пор думает о своем бывшем женихе. Прежде чем заняться с ней любовью, Гаррет хотел убедиться, что в ее мыслях только он. И никто другой.

Он стащил с нее блузку и бросил на стул, аккуратно расстегнул и вынул серьги, поцеловав при этом каждое ушко, потом снял кольца и браслеты. Эмма казалась нетерпеливой, словно хотела, чтобы он поспешил.

Кровь бурлила в жилах, горячим потоком устремляясь к паху. Ее руки крепко обвили его за шею, губы сомкнулись на его губах.

Он почти ничего не видел, впрочем, ему это и не нужно было — он прекрасно помнил, где находится кровать.

Избавив их обоих от остатков одежды, Гаррет опустил Эмму на кровать и лег рядом. Их обнаженные тела горели предвкушением. Эмма все время издавала эти свои тихие стоны томления, желания, капитуляции.

Наверное, она решила свести его с ума. Она отдавалась с такой готовностью, с таким восторгом! Именно это трогало его больше всего. Она раскрывала навстречу ему не только свои объятия, но также душу и сердце, доверяя ему себя полностью, без остатка.

Она крепко обвила его ногами, принимая в себя, ладонями скользя по рукам, плечам, спине. Это ощущение медленного погружения в нее было несравнимо ни с чем на свете.

Гаррету хотелось остановиться, чтобы зафиксировать волшебное мгновение в памяти. По крайней мере, на несколько секунд. Но потребность овладевать ею снова и снова, стать с ней единым целым была гораздо сильнее. Первобытное желание сделать ее своей женщиной заставила Гаррета наращивать темп.

— Люблю, — прерывисто прошептала она. — Люблю тебя.

Это признание порвало последнюю тонкую нить его самообладания. Они оба взлетели на волне наслаждения и одновременно достигли пика. Он словно обезумел, а она вскрикивала еще и еще, до тех пор, пока они оба не рухнули на подушки, тяжело и прерывисто дыша.

Внезапно Эмма тихо засмеялась, словно не могла поверить в то, что только что произошло между ними. Он тоже с трудом верил, целуя ее влажный лоб, наслаждаясь ощущением ее в своих руках.

Несколько минут Гаррет лежал, не в силах шелохнуться, но постепенно до него дошло, что ее кожа становится прохладнее. Он приподнялся, чтобы натянуть на них одеяло. Она не пошевелилась, только прижалась щекой к его плечу.

Гаррет улыбнулся.

Эмма уже спала.

Гаррету вдруг показалось, что его жизнь началась в этот момент. Их близость была необыкновенной и чудесной… И только сейчас Эмма стала его женщиной. По-настоящему его. Каким бы невероятным это ни казалось, но он нашел ту единственную, которая заставила его поверить в любовь.

Видит бог, впереди у него полно сложностей. Его сестра и ее проблемы. Сумасшедшая работа. И потом, его недостатки: одержимость работой, эгоцентризм, боязнь того, что он не сумеет любить ее как должно, потому что ни родители, ни жизнь не научили его общаться с людьми.

Но сейчас не время тревожиться о будущем. Эмма с ним, в его объятиях, и это единственное, что имеет значение.

Эмма видела странный сон. Будто бы она выходит из мрачного темного туннеля, где долгое время была заключена и боялась, что уже никогда не увидит солнце. Однако во сне все случилось само собой. По тропинке она вышла из туннеля в другой, прекрасный мир, где осины дрожат на ветру, поблескивая листьями красного и желтого цвета, где солнце теплое, но совсем не обжигающее.

Она чувствовала себя сильной, счастливой и любимой…

Эмма открыла глаза. На придвинутом к кровати стуле сидел Гаррет с кружкой в руках и не сводил с нее глаз.

— Привет, спящая красавица, — пробормотал он. — Я уже начал беспокоиться.

— Беспокоиться? — сонно переспросила она.

— Я дважды разговаривал с Лондоном, один раз с Парижем, три раза со Швейцарией. Позавтракал…

— О боже, который час?

— Расслабься, еще только восемь.

— Как же может быть только восемь, если…

— Проще простого. Дорогая, все эти города расположены в другом часовом поясе, и в них сейчас разгар дня. Вот если бы мне нужно было поговорить с Токио, тогда другое дело.

Эмма улыбнулась. Она надеялась, что он поболтает еще. О чем угодно. Пусть даже о часовых поясах. Проснуться рядом с ним было даже лучше, чем во сне. Сентиментально? Ну и пусть.

— Заметь, что я не залез обратно к тебе в постель, — сказал Гаррет, — за что, я думаю, ты должна меня поблагодарить.

— А почему?

— Потому что я видел, как ты утомлена. По сути дела, ты спала так крепко, что я даже несколько раз подходил, дабы убедиться, что твое сердце все еще бьется.

— Какой хитрый предлог, чтобы пощупать девушку.

Гаррет серьезно кивнул.

— Лучшее, что я мог придумать за такой короткий срок. Но будь моя воля, я бы стоял на страже возле тебя весь день. Нельзя так переутомляться, детка. Ты везешь на себе слишком тяжелый груз. Но я не был уверен, что могу позволить тебе спать дольше, поскольку не знаю твоих планов на сегодняшний день.

Эмма закрыла глаза.

— Сегодня днем у меня занятие с трудными детьми, подростками тринадцати-четырнадцати лет. Они пока еще не нарушали закон, но недалеки от этого.

— Только не говори, что и с ними будешь рисовать пальцем, — поддразнил Гаррет.

— Нет, мы будем расписывать стену. Я пытаюсь привить маленьким дебоширам любовь к прекрасному. Речь идет об их комнате для занятий, поэтому им разрешено разрисовывать ею всю, от пола до потолка.

— Значит, ты должна заниматься с кучкой своенравных, неуправляемых, задиристых подростков…

Чашка со свежей малиной, слегка посыпанной сахаром, появилась у нее на коленях.

— Пару часов в неделю. Но им так это нравится, Гаррет. Как я могла отказаться?

— Это очень просто. Вытягиваешь губы вот так. — Он продемонстрировал. — Коротенькое словечко, всего один слог. Раньше у тебя здорово получалось говорить его. Особенно мне.

Эмма рассмеялась.

— Это же совсем другое. Мы с детьми прекрасно ладим. Они не доставляют мне никаких хлопот.

— Я тоже не хотел доставлять тебе хлопот тогда, в юности. Я просто хотел залезть тебе под юбку.

— Что ж, последние пару дней я позволяла тебе делать со мной все, что пожелаешь. Просто тебе пришлось подождать несколько лет, пока я изменила свое решение. Как, впрочем, и мне, — задумчиво добавила Эмма.

— Ну и как? Ожидание того стоило?

— Стоило, еще как стоило, мистер Китинг. И если ты хотя бы на пару минут залезешь ко мне под одеяло, я докажу тебе, что такую женщину, как я, стоило ждать.

— Бог мой. — Гаррет поставил чашку с чаем на тумбочку и нырнул в кровать. Малина рассыпалась. Чашка свалилась на ковер. Он целовал Эмму, сначала притянув на себя, потом перекатившись на нее сверху. Словно все это поддразнивание было замечательным, но не могло затмить радость прикосновения к ней.

Раньше Эмма и не подозревала, что когда мужчина вот так прикасается к женщине, весь остальной мир перестает существовать.