В тот вечер я и представить себе не мог, что четырьмя годами позже совершу одно из самых важных своих открытий в Эндере, точно в этом самом месте, рядом с теми же руинами.
На следующий день мы поехали на север, в пустыню. Благодаря Байкерли, который исполнял роль гида, мы сумели перехитрить дюны и избежать зыбучих песков, в которых наш шеститонный автомобиль в противном случае просто потонул бы. За 20 километров до Нии мы проехали рощу тополей, погибших более 1500 лет назад, вызывающе вздымавших к небу искривленные сучья. Они были молчаливыми свидетелями того, что, несмотря на широко раскинувшуюся вокруг пустыню, более 1000 лет назад здесь рос цветущий лес. Чуть дальше мы увидели деревянный мост, которому было около 2000 лет и под которым давным-давно не текла вода. Он стоял, затерянный в песках, выглядя столь же беспомощно, как лежащий на спинке и не могущий перевернуться жук. Снизив скорость до пешеходной, мы миновали тамарисковые холмы и развалины и, наконец, разбили лагерь между двумя скоплениями руин, недалеко от большой буддистской ступы.
Руины Нии широко разбросаны по оазису, который покрывает около 50 км; здесь были найдены остатки около 150 домов. Большинство имело в качестве фундамента маленькие, похожие на террасы платформы из глины, или лёсса. Это доказывает, что прежде территория была болотистой, хотя теперь здесь не осталось ни камышей, ни живых тамарисков: вода давным-давно ушла.
Шэн объяснил, что такая архитектура типична для всех оазисных поселений:
— Вначале вырезали кольца-держатели из самых больших в обхвате деревьев. Потом их горизонтально вкапывали в землю. Затем в них вставляли колонны из тополя или тамарискового дерева, а между ними возводили стены из переплетенного тростника или тамарисковых веток, которые обмазывали глиной. А вы заметили, что дом Байкерли построен тем же самым методом?
Байкерли согласно кивнул и пояснил, что это лучший способ строительства в пустынном климате. Несколько месяцев назад из Миньфэна приезжал комиссар и пытался убедить его заменить свою крышу из тополевого дерева и глины на гофрированное железо. Байкерли отказался: летом в доме стояла бы невыносимая жара.
Следующие дни мы обходили руины. Не проводя никаких раскопок, мы находили в песке бронзовые монеты и иголки, серьги, полудрагоценные камни из ожерелий, куски тканей из шерсти и шелка, войлочные шляпы и туфли, несколько человеческих скелетов и огромное количество красной керамики, украшенной узором из линий. Все мелкие находки, имеющие какую-то ценность, мы передавали Шэну, а те, что побольше и менее ценные, закапывали обратно в песок. Часто сложно было удержаться и не начать копать всерьез. Однажды нам попалась широкая деревянная крышка, покрывавшая совершенно целую и, похоже, довольно большую глиняную амфору, засыпанную песком. Мы с Жаном Даниэлем просто сгорали от любопытства. Что в ней было? Но Шэн не терпящим возражений тоном заявил, что копать запрещено, и мы неохотно снова закрыли «нашу» амфору и забросали ее песком.
Последний день был отмечен экстраординарной находкой: мы нашли два неповрежденных гроба. Может, это было кладбище Нии? Никакого упоминания о нем не было в отчете Стейна о раскопках — возможно ли, что мы первые его обнаружили? Наши сердца учащенно забились: вероятно, мумии все еще покоятся, никем не потревоженные, в этих гробах. Самые богатые и самые важные находки зачастую делаются на кладбищах, среди находящихся там погребальных предметов. Но Шэн вновь воспротивился и не позволил нам даже коснуться крышек гробов. Через год после нашей поездки китайско-японская экспедиция обнаружила «наше кладбище» и раскопала двойное погребение, в котором находились мумии правителя царства Цзинь-Цзю и его жены, завернутые в шелковую парчу [59].
Через три дня монотонного пути на восток мы достигли провинциальной столицы Жоцзян, которая состоит преимущественно из уродливых бетонных коробок в «советском стиле» времен 1960-х. Это резкое столкновение с «цивилизацией» подействовало на нас, как шок. Начиная с Кабаказгана, мы жили на открытом воздухе и спали в палатках. И вот теперь оказались лицом к лицу — довольно уродливому — с современной цивилизацией. В полуразвалившейся казарме, теперь приспособленной под гостиницу, мы втиснулись в голые неотапливаемые комнатушки, обладающие неотразимым шармом покойницкой. Вместо свежеприготовленного на уютном лагерном костерке ужина, как в Нии, нам пришлось тащиться в столовую, где мы обнаружили около сотни пьяных полицейских, участников ежегодной районной конференции. Воздух там был похож на кисель из дыма и паров дешевого алкоголя; полисмены кричали, вопили, рыгали и плевали на пол, усеянный пустыми бутылками. Рок-музыка в своей китайской версии ревела из колонок. За одним столом офицер в очках, испытывавший очевидные затруднения с вертикальным положением, произносил речь, которую никто не слушал. Закончил он предложением — немедленно принятым — осушить залпом бокалы местной бормотухи. Сначала на нас не обратили внимания, но скоро появились несколько ярко размалеванных проституток. Несмотря на холод, одеты они были весьма приблизительно, благоухали самыми дешевыми духами и были одна уродливее другой. Они явно сочли, что мы — более многообещающая добыча, чем полисмены, и, презрев полицейские колени, потрусили к нам, зазывно стреляя глазами, после чего мы с Жаном Даниэлем, Вонгом и Шэном ретировались с максимально возможной скоростью.
На следующий день мы поехали в окружающую город каменистую пустыню, чтобы посетить руины Старого Мирана. Когда в конце IX века город был покинут, здания не прикрыл песок-защитник, и они испытали на себе всю ярость ветров. Поэтому там не найдено никаких следов деревянных конструкций, только толстостенные глиняные строения, выстоявшие против ветра. Тем не менее, Аурел Стейн, который проводил здесь археологические работы зимой 1906–1907 гг., а потом в 1914 г., сумел найти в Миране богатый клад. В огромной тибетской крепости в куче все еще дурно пахнущего мусора он обнаружил более 200 тибетских документов на дереве и бумаге. Отсутствие документов на китайском языке доказывало, что в то время Тибет полностью контролировал эту часть Шелкового пути. Кучи мусора более чем 1000-летней давности часто сохраняют свой «аромат»: песок, в котором они захоронены, действует как консервант. Учитывая это, Стейн разработал весьма специфический метод датирования объектов:
Я имел случай получить довольно обширный опыт в расчистке древних мусорных куч и умею определять их возраст. Но по мощности слоя абсолютной грязи и пережившей столетия вони я всегда буду отдавать первенство «помойкам» тибетских воинов. Воспоминания об ароматах крепости Миран и год спустя оставались достаточно свежи, чтобы я мог верно определять хронологическую принадлежность других подобных мест [60].
Эта квадратная крепость была построена тибетцами около 760 г. для контроля над тремя стратегически важными торговыми маршрутами. Это Южный Шелковый путь из Дуньхуана в Хотан и Кашгар, прямой путь в Лхасу через горы Чаман-Таг, а также еще один маршрут в Лхасу — через пустыню Цайдам. Благодаря Мирану и другим крепостям в Таримском бассейне, в округе Турфана и в районе нынешней провинции Гань-су Тибет имел возможность мешать торговым связям Китая с Согдианой, лишая таким образом Срединное царство важного источника дохода. В то время Тибет, чья территория была в два раза больше сегодняшней, почти два столетия вел войны с Китаем [61]. Несмотря на небольшое население, Тибет мог выводить в поле значительные армии благодаря всеобщей воинской повинности. В первые ряды тибетцы выставляли кавалерию из нетибетских отрядов, в качестве пушечного мяса, а за ней следовали тибетские конные лучники. Ядро войска составляла тяжело вооруженная пехота. Солдаты носили длинные кольчужные куртки и железные шлемы, а вооружены были длинными пиками и мечами, а также луками и стрелами. За строем войск шла или стояла артиллерия, состоявшая из десятков катапульт. Хотя мы провели в Миране всего один день, нам удалось найти в крепости несколько отличных железных кольчужных колец.
