Мужчины вновь начали танец, построившись по древнему обычаю, ударяя в плоские барабаны и распевая старинные боевые песни. Их лица были искажены от боли. Когда двое из них закончили танец на ходулях, исполнявшийся на скользком полу, появились 12 незамужних девушек. На каждой был специальный головной убор, с которого свисали на спину несколько круглых серебряных тарелочек, символизирующих звезды или планеты. Девушки медленно двигались по кругу и протягивали Ньен Чен Танг Лха на вытянутых руках «счастливые» шарфы.

К вечеру главный шаман спросил богов, довольны ли они подношениями. Он впал в транс и, бросив на пол три черных треугольных предмета, прочел ответ, исходя из того, как они упали. Ответ был положительный, и 12 помощников стали вытаскивать иглы из щек первых шести танцоров, повторяя процедуру до тех пор, пока все иглы не были удалены. В заключение все участники собрались в центре двора вокруг костра из хвойных веток, бросая в огонь съестное и разбрызгивая на землю йогурт и выпивку. В то время как исполнение ритуального танца обеспечивает благополучие всей общины, некоторые участники дополнительно ранят себя — уже для собственного блага. Некоторым в спины втыкают длинные металлические шипы, от которых они стараются избавиться без помощи рук, извиваясь в бешеном танце. Другие рассекают себе кожу на лбу и позволяют крови стекать на землю. Церемония заканчивается в тот момент, когда главный шаман падает на землю без чувств: божество, которое временно вселялось в тело, покидает его.

Во многих отношениях Восточный Тибет полон контрастов. На каменистом горном ландшафте высокие горы возносятся к небу, а бурные потоки низвергаются по узким темным ущельям. Даже летом солнце, дождь, град и снег постоянно сменяют друг друга. Это земля миролюбивого буддизма, где все больше семей посылают своих сыновей в монастыри, как это было до вторжения 1950 г., и где благочестивые люди выкупают предназначенных для жертвоприношения животных, спасая их от смерти. Но, несмотря на миролюбие и внешнее спокойствие, Тибет пользуется у путешественников недоброй славой. Местность сложна для передвижения, погода резко и внезапно меняется — все это так, но наибольшие опасения вызывают бандиты и разбойники, орудующие на дорогах.

Обычай безжалостно грабить, а порой и убивать путешествующих иноземцев прежде был широко распространен в провинциях Амдо и Кхам — и расценивался как благородное занятие. Путешественники, отваживавшиеся посещать Восточный Тибет, должны были быть готовы к нападениям. Лишь вооруженные до зубов экспедиции могли удержать грабителей на почтительном расстоянии, а самой важной частью экипировки была винтовка.

Список западных путешественников, подвергшихся нападениям, читается как справочник «Кто есть кто среди исследователей Тибета». На Николая Пржевальского нападали в 1879 г., а в 1884 г. — дважды; на Энни Тейлор — в 1892 г.; на Карла Футтерера — в 1898 г. Жюль Дютрей де Рен был убит в 1894 г., а Петрус Рейнхарт — в 1898 г. Вильгельм Филшнер и Альберт Тафель подверглись нападениям и ограблениям трижды в течение 1904 г., а Тафель в одиночку — еще четыре раза между 1905-м и 1908 гг. Та же судьба постигла Петра Козлова в 1895-м и 1909 гг., майора д’Оллона в 1909-м, Мэрион Дункан — в 1927 г., Эрнста Шафера — трижды в 1930-м и 1935 гг., а Харрисона Формана дважды в 1933–1935 гг. Худший жребий выпал Альберту Шелтону в 1922 г. и Луи Лиотару в 1940 г. (по БСЭ — в 1938 г.): оба были убиты.

Что ожидает одинокого путешественника в Тибете начала XXI века? Вслед за жестоким подавлением непокорных Кхама и Амдо в 1955–1959 гг. Китайская народная армия установила в Восточном Тибете своего рода «кладбищенское перемирие», что, разумеется, сказалось и на количестве нападений на путешественников. Однако с 1980-х гг. племена и группы тибетских кочевников во многом восстановили свои прежние свободы, а с ними и обычай грабить проезжающих.

Впервые я с этим столкнулся в Амдо, путешествуя из Лабранга в Дзоге с переводчиком-тибетцем по имени Гьялцен. За несколько дней до того он говорил мне, что некая банда из местных снова начала нападать на машины туристов и требовать «дорожную пошлину». И в самом деле, километров за десять до Дзоге за поворотом дороги мы увидели два сваленных на полотно больших дерева. Пока мы подъезжали, три молодых человека тащили третий ствол, чтобы загородить просвет с левой стороны. Наш водитель-китаец отреагировал молниеносно. Он вдавил в педаль газа и направил древний «лендкрузер» прямо на них. В последний момент они отпрыгнули в разные стороны, и мы прорвались.

Через несколько месяцев я направился вместе с Терезой и Гьялценом на запад, к городу Дартседо (по-китайски Кангдинг), столице бывшего тибетского царства Чакла, одного из многочисленных государств Кхама, которые оставались независимыми еще в XX веке. Наш путь лежал к ущельям Гьяронга, где расположены несколько монастырей Бон и десятки укрепленных каменных башен. Однажды, дня через два после начала путешествия, мы заехали в местечко Лхаганг, где в монастыре проходил какой-то праздник. Мы остановились там, чтобы сделать пару фотографий — и это нас погубило. Нас заметили и, видимо, расспросили водителя, который ждал у машины, куда мы собираемся ехать дальше.

Мы уже с полчаса как выехали из Лхаганга по направлению к Данбе, когда вдруг дорогу нам перегородили шесть каменных глыб. Помню, мне это показалось странным: невдалеке перед нами туда же ехал автобус, и не было никаких следов оползня или дорожных работ. Гьялцен тоже встревожился, но наш водитель заставил его выйти из машины, чтобы убрать камни. Он едва успел до них дойти, как трое тибетцев, вооруженных длинными саблями, выпрыгнули из-за высоких кустов, росших по обочинам дороги. Бандитам нужны были мы, а не Гьялцен, так что ему удалось сбежать. Мы торопливо закрыли двери и окна, но разбойники стали кидать в них заранее заготовленные камни. Наш водитель не смог повернуть: в грязное заднее стекло ничего не было видно. Через секунду стекло с водительской стороны разлетелось вдребезги: главарь, звероподобный кхампа, с такой легкостью вонзил в машину свою саблю, как будто это была мягкая плоть. Водитель с воплем прыгнул на соседнее пустое пассажирское сиденье и отчаянно завыл, а кхампа открыл мою дверь, засунув руку внутрь, и стал грозить мне саблей, приставляя ее то к животу, то к горлу.

Я отказался выйти из машины и остался на месте. Когда кхампа порвал мне рубашку, я отдал ему бумажник с китайскими деньгами, потом наши часы, потом, одну задругой, все наши камеры. В то же время я непрерывно кричал ему по-тибетски, что я знаком с далай-ламой и что он позорит свою страну. Он такого не ожидал; по крайней мере, он решил меня не убивать. Тереза, чью дверь бандиты не сумели открыть, исхитрилась спрятать одну из своих камер под сиденье прежде, чем кхампа потребовал у нее кофр. К счастью, они не добрались до наших паспортов, билетов на самолет — которые им в любом случае были ни к чему — и большей части денег. Через несколько минут, показавшихся нам вечностью, они исчезли в кустах, унося свою добычу, и опасность миновала так же быстро, как и появилась.

Не будучи уверены, что бандиты не вернутся, мы решили убраться как можно быстрее. Гьялцена нигде не было видно, но я знал, что он хороший бегун, и надеялся, что ему удалось скрыться. Мы поспешили столкнуть камни с дороги и заставили истерически всхлипывающего водителя ехать дальше. Когда стемнело, мы доехали до места, где дорогу перекрыл оползень, и вынуждены были снова остановиться. Вдруг раздался рев подъезжающего мотоцикла, и, к нашему великому облегчению, за спиной мотоциклиста оказался Гьялцен. Он сбежал, пока бандиты занимались нами, и уговорил проезжавшего мотоциклиста подвезти его.