Виллем дрожал от волнения — до него только теперь дошел смысл собственных слов. Растерянный, не в силах собраться с мыслями, он на мгновение замер в седле, и собеседник, слушавший его долгую речь с выражением такой отрешенности на лице, с какой рыбак смотрит на бегущую воду, подумал, что связался с помешанным. Мальчишке стало противно: надо же было потратить столько времени на проповеди этого пустомели, — он утер еще влажные губы и, заметив просвет среди повозок, пришпорил коня. Еще мгновение — и всадник скрылся с глаз. Деруик не погнался за ним и даже не воспользовался проходом, куда мог бы протиснуться и куда сразу устремились другие, более проворные, — он потащился к Лейдену черепашьим шагом, преодолевая сонливость и стараясь избавиться от горечи.
Ферму, к которой держал путь Виллем, долго искать не пришлось. Он еще издали заметил, что сотни повозок и огромное, будто в сезон охоты, количество всадников направляются к одному и тому же большому строению с дверью, обвитой виноградной лозой — должно быть, осенью на ней появляются благоухающие грозди. Чем ближе к ферме, тем чаще ему приходилось пинками и криками прокладывать дорогу своему коню, а под конец он попал в такую давку, что проще было, привязав коня к дереву, идти дальше пешком.
— Что за шутки! — ворчал Деруик, у которого окончательно испортилось настроение. — Паулюс посылает меня тайком сторговать для него редчайший цветок — а я оказываюсь в толпе простонародья, почище, чем на сырной ярмарке!
Прямо у фермы толпа была уже такой громадной, плотной и беспокойной, что наводила на мысль о случившемся в этом доме чуде. Какая удивительная новость заставила всех этих мужчин и женщин сбежаться сюда? Люди карабкались на деревья, забирались на бочки, лезли на соломенную крышу, набивались в черпаки нории… Не все пришли сюда ради торговли цветами, хватало и просто любопытных, их нетрудно было узнать — такие вели за собой на длинной веревке кобылу или тащили пару ведер с парным молоком, то и дело сгоняя с него мух. Кроме простых повозок, Виллем увидел тут несколько нарядных карет с гербами, вооруженная охрана оттесняла от них чернь, — стало быть, сюда пожаловали и знатные особы! И впрямь — в толпе передавались из уст в уста имена самого богатого харлемского цветовода Питера Бола, хозяина «Золотой лозы» и большого любителя цветов Яна Корнелиса Квакела и эшевена Амстердама, доктора Николаса Тульпа [53], который был настолько влюблен в тюльпаны, что украсил ими свой герб…
Услышав столько прославленных имен сразу и поняв, что все эти знатные господа стали сегодня его соперниками, Виллем ван Деруик совсем скис. Да как он, ничтожество, может надеяться на сделку с владельцем Semper Augustus, когда цветок у него оспаривают такие люди! Чего будет стоить его предложение на головокружительных торгах, в которых примут участие великие коллекционеры? Уже повезет, если его вообще допустят к состязанию с ними…
Виллем представил, как счастливый обладатель вожделенного Semper Augustus, став в своем деревенском саду между грядок, где тюльпаны соседствуют с кочанами капусты, указывает заостренным носком деревянного башмака на несравненный цветок, а знатные господа в подбитых мехом камзолах разглядывают лепестки через лупу или вдыхают их аромат искушенными ноздрями… У него не было охраны, которая проложила бы ему дорогу к дому крестьянина, и им овладело беспросветное отчаяние. А когда, оглядевшись, он увидел толпу черни, в которую затесался, — сутулые спины, низкие лбы, грубые подбородки, все низменное наследие тяжкого труда и невзгод, — и с ужасом осознал, что и сам из их числа, и сам в той же лодке, раз и его сторонятся эти надушенные господа, ему стало еще хуже.
Именно это ощущение непоправимой унизительности собственного положения печалило его больше всего, больше даже, чем те неприятные последствия, какие повлечет за собой неудача, — а в том, что Semper Augustus ему ни за что не заполучить, Виллем уже не сомневался. В сущности, ни то, что он живет в красивом доме, ни то, что раскатывает в карете, не имеет ни малейшего значения: на нем остается отпечаток, да какой там отпечаток — пятно его происхождения! Все усилия выбраться оттуда тщетны. Даже от каблуков, которыми он простодушно нарастил подметки сапог для верховой езды, чтобы стать выше и хотя бы так подняться над толпой, теперь никакого толку: его сапоги тонут в грязи точно так же, как обувь его соседей — башмаки на деревянной подошве.
Деруик долго ждал, пока ворота фермы, надежно охраняемые сыновьями крестьянина, откроются и выпустят наружу тех, кто вошел раньше. Он боялся, что его прогонят, и не решался постучаться, возлагая последние надежды на разговор с хозяином тюльпана, а этот разговор мог бы состояться только после ухода знатных гостей. А потом вдруг в нем проснулась гордость, и ему сделалась нестерпима сама мысль о том, что придется упрашивать, молить о милости простолюдина, деревенщину… Да что он — щенок, чтобы подбирать крошки под столом?
Решительно нахлобучив шляпу, которую раньше снял, не желая мешать стоявшим сзади, Виллем развернулся и зашагал к дереву, где его должна была ждать привязанная лошадь и где теперь остался лишь обрезанный вором повод.
— Еще и это! Да что же я, проклят, что ли, в конце-то концов? Может, я соль рассыпал или нож уронил?
Он пару раз изо всех сил пнул сапогом несчастную липу, да так, что посыпалась кора, после этого немного остыл, вспомнив, что в кармане фляжка с водкой, достал ее, глотнул, сел, привалившись спиной к стволу, глотнул еще и — погрузился в сон.
Когда Виллем очнулся, кругом была непроглядная тьма. Поспешно себя ощупав, он убедился, что пистолет и кошелек, к счастью, никуда не делись, но вот шпага… Нет, и шпага при нем: она просто выскользнула из ножен и отлетела на несколько шагов… Деруик встал, подобрал с сырой травы оружие и только тут заметил, что, оказывается, скатился во сне на дно канавы. Пришлось карабкаться по песчаному склону, зато — не без труда — это проделав и выбравшись на дорогу, он увидел, что толпа у фермы рассеялась. А поскольку людей перед ним не осталось, да и глаза уже привыкли к темноте, он сумел разглядеть над гребнем длинной глинобитной стены, огораживавшей ферму с юга и не замеченной им раньше из-за толпы, какие-то листья. Значит, там, за оградой, посажены растения! Там, по ту сторону, сад!
Сердце у Виллема забилось быстрее, он мгновенно принял решение, отошел на другую сторону дороги, разбежался и перескочил через стену.
Почва с той стороны оказалась рыхлой, сапоги ушли в нее довольно глубоко, в ноздри шибануло запахом экскрементов. Неужели он угодил в отхожее место? Проклиная деревенщину, не умеющую пользоваться ночным горшком, Деруик шагнул в сторону и принялся с жадностью осматриваться. Поначалу, хотя до боли таращил глаза, не видел ничего, затем на помощь ему пришел тонкий лунный серпик: лучи пробирались в просветы между тучами и, наудачу падая во двор, выхватывали из темноты то беседку с деревянным куполом, то увитый жимолостью свод, то расположенные в шахматном порядке квадраты мха…
«Слишком уж хорошенький садик для простого крестьянина!» — подумал Виллем.
И тут луч, упавший под другим углом, высветил перед ним более широкую площадку, и совсем близко, футах в двадцати от себя, юноша разглядел светлые, слабо окрашенные пятна. Их форма и расстояние от них до земли не оставляли ни малейшего сомнения в том, что это за видения: это были цветы и, насколько он мог судить по ширине темных промежутков между отдельными пятнами (с такими промежутками высаживают самые лучшие экземпляры, чтобы показать их во всей красе) — дорогие цветы. Среди них должен быть и Semper Augustus… Или, может, вожделенный тюльпан на той клумбочке — чуть поодаль от цветника, где растут его менее знатные собратья?
Виллем, перед тем присевший на корточки, снова вскочил, ступни у него зудели от нетерпения. Он переминался с ноги на ногу, не зная, на что решиться. Другого такого случая не будет: сделай сейчас пару шагов, руку протяни — и Semper Augustus твой! И никакого тебе долга перед Берестейном! И никаких тебе больше хлопот и трудов! Но, с другой стороны, воровать-то совестно… Что же — он ограбит крестьянина, которого этот цветок спас бы от нищеты? Он отнимет у человека единственную, скорее всего, надежду, единственный свет, который озарил бы его трудную жизнь?
