Морган говорит — и как будто одаряет меня видением того, что не давалось мне в машине и в замке. Энтони присутствует во мне: его тело вбирает движения его лошади, поскрипывает седло, позвякивают монеты и мечи, пыль забивается ему в нос, ощущается запах горячей, потертой кожи… И неизменно частью его существования остается осознание: там, куда он направляется, его ждет смерть.

Позже, когда Морган отправляется в туалет, я вижу, что Марку до смерти хочется спросить, что я о ней думаю.

— Она милая, — говорю я.

Марк явно в восторге.

— У нее есть бойфренд?

— В данный момент нет.

— Досадно, что завтра мы должны уезжать. — Больше я ничего не говорю, и мое коварство приятно щекочет меня, когда я наблюдаю, как идея осеняет его прежде, чем я продолжаю: — Иначе ты мог бы провести с ней больше времени.

— Мы могли бы… Нет.

— Что? Посмотреть, не захочет ли она отправиться с нами?

— Ну… да.

— Почему бы и нет? Это будет весело.

Это будет также безопаснее для меня, но я молчу, пытаясь даже не думать об этом. Безопаснее в чем?

— Ты уверена? Не хочу отнимать у тебя паломничество. Не хочу пускать под откос наши планы.

— Ну, насчет пускания под откос — это и твои планы тоже, точно такие же твои, как мои… Нет, серьезно, все отлично. Какой толк от паломничества, если ты не включаешь в него все?

— Все?

— Ну, если пытаешься понять, что произошло… — Я говорю странные вещи, потому что, в конце концов, не поэтому мы совершаем эту поездку.

— Морган — не часть того, что случилось, — замечает он.

— Да, не непосредственная часть. Но ты часть, а она часть тебя.

Марк не отвечает, но не потому, что не находит слов, — он слишком занят, уясняя то, что я сказала и чего не сказала.

Теперь, субботним вечером, паб полон народу, здесь шумно и накурено.

Когда Марк спрашивает у Морган, свободна ли она завтра, чтобы совершить дневную поездку в Йорк и Шерифф-Хаттон, она явно довольна и тут же соглашается.

Слишком поздно мне приходит в голову, что наша встреча с Фергюсом, задуманная как дружеский визит ненадолго приехавшей тети перед тем, как та покинет Англию, может стать довольно щекотливой. А если с нами будет Морган… Я не могу представить, чтобы ее что-либо смутило, но она определенно не часть Чантри, не часть семейных разногласий и тем более ссор.

А потом я понимаю: ее прямота, честность, отсутствие подтекста ее мыслей и слов означает, что она не будет обижена или смущена, если я предложу, чтобы она прогулялась где-нибудь, пока мы будем обсуждать дела. Она не станет возражать и воспримет все всерьез. Как замечательно, когда можно говорить и воспринимать вещи так просто!

Все устроено. Мы заедем за Морган рано утром.

— Прости, что приходится вытаскивать тебя из постели в такую рань в воскресенье, — говорю я.

— Ничего, я привыкла. Кроме того, это имеет смысл, — отвечает она.

Так как утром нам надо забрать Морган, мы выбираем скучный мотель, дешевый и удобно расположенный. Я вхожу, а Марк остается у машины, чтобы выгрузить сумки, если в мотеле окажутся свободные места.

— Значит, двухкомнатный номер? — спрашивает меня регистратор.

— Н-нет. Спасибо. Два однокомнатных, — говорю я, чувствуя внезапный жар.

— Вы бы хотели взять два соседних? У меня есть пара на третьем этаже.

— Да, пожалуйста, — говорю я, потому что отказаться — значит дать понять, как это важно для меня. Я молчу, хотя все мое тело кричит.

Слава богу, что Марка нет рядом. А если бы он был, что бы я сделала? Что хотела бы сделать? Адам, где ты?

Я подписываю бланк кредитной карты и пропускаю мимо ушей информацию насчет обеда и завтрака в ресторане по соседству, об автомате для питья и закусок на лестничной площадке. Похоже, тут нет холла или другого нейтрального места, только несколько этажей номеров.

Потом я подхожу к окну и машу ключами Марку. Он вынимает из багажника вещи, запирает машину и плечом вперед проходит в вестибюль.

— Я так устала, что все ноет, — вздыхаю я, когда мы стоим у наших номеров. — Все время за рулем… И так далее. Может, просто поедим в ресторане?

— Почему бы и нет? — соглашается он. — Ты хочешь отдохнуть или встретимся через десять минут?

— Через десять минут. Если я лягу, то могу больше и не встать.

Мгновение он обеспокоенно смотрит на меня, потом, кивнув, поворачивается, чтобы отпереть дверь своего номера.

Это не ресторан, а придорожный паб. За жестким стейком и чипсами мы бессвязно разговариваем о завтрашних планах.

— Морган не будет возражать, если мы обсудим дела с Фергюсом? — спрашиваю я.

— Конечно нет. Она знает, как все запутано. Кроме того, она не из тех, кто легко обижается.

— Слава богу, что так, — улыбаюсь я, и разговор переходит на другие предметы.

Только когда мы оплачиваем счет и идем обратно через автостоянку к мотелю, Марк говорит:

— Я чуть не бросил их, знаешь.

С внезапной ясностью я думаю: это то, что доктора зовут «признанием с рукой на двери».

— Кого? Джин и Морган?

— Тогда она была Мэри. Да. Я… Джин получила новую работу, очень хлопотливую, связанную со встречами с новыми людьми. А Морган собиралась в колледж и… Казалось, я им был не нужен. Дела шли все хуже и хуже. Скандалы и все такое. Мы все время друг друга раздражали. Я подумал, они не хотят, чтобы я с ними жил. Поэтому сказал, что ухожу.

— Но не ушел.

— Нет. Но мы по-настоящему не говорили об этом, хотя Морган знала. И вскоре после этого я узнал насчет Джин и Кита. Они не очень пытались держать все в тайне. Думаю, в некотором роде Джин даже хотела, чтобы я все узнал.

— Но она простила тебя? Морган ведь наверняка простила?

— Да. Я… я даже простил самого себя. Почти. Но лучше бы я ничего такого не говорил. Конечно, мои слова не прошли даром, они ранили Джин, и, может быть, именно поэтому… Но тогда я думал, что поступаю правильно.

А я думаю: не спросить ли его, хочет ли он в конце концов выпить чашечку кофе в одном из наших номеров. Да, «признание с рукой на двери» — оно такое, говаривал Адам. Люди признаются в чем-то, потому что держат руку на двери, которая даст им путь к спасению. Если ты перебиваешь их, они перестают говорить.

Кроме того, я не доверяю себе самой в том, что смогу быть нейтральным, сочувствующим и даже незаинтересованным доктором.

Во мне поднимаются вопросы, болезненно застревающие в горле.

«По-твоему, ты поступил правильно с нами? — хочется мне спросить. — А со мной? Когда ушел прочь? И почему с Джин было по-другому? Ты больше ее любил?»

Но я не могу ничего сказать: я так устала, моя старая боль становится новой и воспаленной, и я вздрагиваю, представив, что могло бы случиться, если бы я все-таки такое сказала. Молчание, длившееся столько лет, нелегко и небезопасно нарушать.

Мы подходим к нашим номерам. Молчание Марка причиняет мне боль.

— Вряд ли именно твои слова привели к такому результату… Заставили Джин… начать смотреть по сторонам. Может, все было и не так. Кроме того, ты же не ушел? Ты остался.

— Да, я остался… — соглашается Марк, протягивая мне руку ладонью вниз, так поступают, когда хотят коснуться кого-то лишь слегка, с безопасного расстояния.

Наши глаза встречаются, но не с жаром нашего общего прошлого и настоящего, как они встречались в замке.

Марк выглядит усталым и слегка печальным. Может быть, он чувствует, что я на безопасной от него дистанции, достаточно безопасной, чтобы все это сказать и просто попросить немножко помощи. Его рука складывается чашечкой поверх моей всего на одно мгновение. Его прикосновение как ноющая боль, а я жажду большего, как будто только все его тело утолит мое безнадежное изнеможение.

И он тоже это чувствует. Я могу понять это по тому, как его рука разжимается, чтобы полностью стиснуть мою, по жару его ладони и по хватке его пальцев.

Мы стоим так долгий миг, и мое сердце начинает резко стучать. Адам, где ты?