Молитвы за душу отца — такие же, на какие я сам могу рассчитывать сейчас.

Мы поспали в сосновой рощице, завернувшись в плащи и привязав лошадей, а влажный туман обволакивал иголки у нас над головами и ронял капли, то и дело будившие нас.

На рассвете, у Бостона, мы посмотрели вперед, в сторону Уоша, и по соленому водному пространству с заплатами земли сразу поняли, что прилив отступил.

Нам следовало поспешить с поисками проводника, который переправил бы нас на другую сторону залива.

— Почему бы не подождать следующего отлива? — спросил Гастингс — Лошади полуживы от усталости, да и мы чувствуем себя ненамного лучше.

— Следующий отлив будет за полночь, сэр, — сказал, качая головой, начальник порта. — Если вы отплывете тогда, с тем же успехом можете, помолившись, скакать прямо в зыбучие пески. Но если вы отчалите через час, то справитесь. Я найду вам проводника, а вы раздобудьте свежих лошадей.

Несмотря на то что Эдуард хлопал по плечу торговца лошадьми и улыбался его жене, нам сказали, что мы должны заплатить за лошадей дорого, так как нас ждет рискованное путешествие и будет трудно заполучить лошадей обратно. Мы не могли торговаться из-за цены, потому что не в силах были скрыть, как срочно нам требуются кони.

Но наконец мы очутились в седлах, и вместе с нами — проводник. То был немногословный маленький смуглый человек с низким лбом.

— Знаете, что говорят о жителях болот? — спросил Ричард Глостер, направляя свою лошадь поближе к моей. — Что у них ноги с перепонками, чтобы удобнее было жить в топях. Может, заставим его снять сапоги и показать ноги?

С перепонками у него были ноги или нет, наш проводник провел нас через залив галопом, иногда забирая в сторону, чтобы избежать глубокого канала, но порой наперекор здравому смыслу направляя лошадь в воду, прочь от ила и песка. Прохладный соленый ветер теребил плащи, и там, где вода была поглубже, брызги окатывали нас, пока намокшая холодная ткань не начинала липнуть к ногам.

Мы почти не разговаривали. Подчиняясь приказам проводника, мы скакали быстро, сбившись плотной группой, там, где такая скачка была безопасной, и рассыпались, чтобы порознь выбрать путь там, где почва начинала дрожать под ногами наших коней.

Лошади не любят непрочную землю. Они терпеть не могли ступать по таким местам и шагали нехотя, пятясь и вскидывая головы у каждого ручейка и запятнанного зеленью участка.

Мы все устали. Чтобы управляться с незнакомыми лошадьми и продвигаться вперед, требовались терпение и силы, которых, казалось, не осталось больше ни у кого, кроме Эдуарда. Король заставил улыбнуться даже нашего проводника, пошутив насчет больших морских птиц и маленьких болотных птах, которые летали, резко снижаясь, и сновали вокруг по песку.

Зарево в сером небе — самого солнца мы не видели — начало опускаться, серебря осоку и болотную траву у края песков и бросая зыбкие тени на местность, которую мы пересекали.

Внезапно из тростников, что были ближе к берегу, с хлопаньем крыльев и пронзительными криками поднялась огромная стая чаек.

Лошадь Гастингса испугалась, повернулась и понесла. Моя чуть не последовала ее примеру, и я увидел, как лошадь Эдуарда тоже сделала скачок.

Тогда, ударив своего коня шпорами, Ричард Глостер преградил дорогу королю. Лошадь Эдуарда споткнулась, свернула в сторону, и я схватил ее под уздцы. Убедившись, что король в безопасности, мы огляделись по сторонам и увидели, что благодаря Божьей милости лошадь Гастингса добралась до твердой земли, а не попала в зыбучие пески, которые мы не могли распознать по виду. Наконец Гастингс успокоил свою лошадь и неровным галопом присоединился к нам.

Все мы были потрясены, запыхались и некоторое время неподвижно сидели в седлах, чтобы прийти в себя.

— Господи боже! — закричал наш проводник, показывая в сторону моря. — Прилив надвигается слишком быстро. Торопитесь!

Он ударил пятками коренастую лошадку, и наших уже нервничавших лошадей не понадобилось пришпоривать, чтобы они припустили следом.

Как дикое стадо, мы промчались прямо через ил и песок, переводя взгляд с предательской земли впереди на тонкую линию серой пены, скользящую к нам молча и неотвратимо, быстрее, чем мы могли скакать.

К тому времени, как мы завидели Линн, вода достигала колен лошадей и с каждой секундой становилась все выше, так что нашим скакунам приходилось с ней бороться.

— Что ж, джентльмены! — крикнул Эдуард. — Если мы утонем, то, может, найдем на дне сокровища короля Джона, и тогда все наши беды останутся позади!

Я увидел, как губы Ричарда нетерпеливо сжались, как он дернул головой, словно его рассердило то, что брат смеется.

Гастингс подскакал к Ричарду и вскользь коснулся его руки.

— Король хорошо знает, в какой мы находимся опасности, сэр, но опасность будит его лучшие качества, первое из которых — это храбрость, заставляющая его смеяться над опасностью. Не думайте, что он глуп. Здравого смысла у него больше, чем у любого из нас.

Ричард кивнул, а потом воды вокруг стало меньше, земля поднялась, и мы, выбравшись на сухой песок, увидели крепкие башни и крыши Линна, стоящего в устье Уза.

Если в Линне все хорошо, мой добрый кузен Хоут дома и у него найдется корабль, который он сможет нам одолжить, мы почти в безопасности.

В Бургундии мы желали не еды, потому что в Брюгге нас радушно принял самый щедрый из губернаторов герцога. Нас разместили в такой роскоши, какую наверняка не смогла бы предоставить нам ни одна другая страна. Поэтому мы желали больше всего спокойствия и не принадлежащих нам богатств.

Не проходило и недели, чтобы Эдуард не посылал гонцов к своему брату Джорджу Кларенсу, убеждая и приказывая вернуться под вассальную преданность брату. Еще он посылал гонцов к Уорику, а чаще всего — ко двору герцога Бургундии, тайно или публично, чтобы спросить, не примет ли нас герцог. Так как главным врагом герцога был французский король, мы надеялись, что герцог встретит нас с распростертыми объятиями. В конце концов, мы тоже были врагами Франции, раз Франция дружила с Генрихом Ланкастером.

Но мы не получали ответа. Герцогиня Маргарита посылала брату частные послания, но не могла открыто пойти в этом вопросе против своего нового мужа.

Тем временем мы жили в Брюгге, по которому кралась серая нидерландская зима. Занятий у нас было мало: пить, играть в кости и совершать набеги на мастерские алхимиков. Мы потратили все сбережения на меха с берегов Балтики, слоновую кость из Африки — и на книги. Но приобрели мы немного, потому что здешние богатства стоили золота, которым мы не располагали. Но друзья и практичные лондонские торговцы посылали кредитные письма фламандским торговцам, что мы можем покупать в долг под их гарантию.

Пока мы были в изгнании в Брюгге, до нас дошла весть о том, что в вестминстерском убежище Елизавета родила сына, и, похоже, крепкий ребенок выживет. Это был туманный серый день, с польдеров [72]несло снег с дождем, а мы, как всегда, ожидали ответа от герцога Бургундского — не можем ли мы рассчитывать на него в деле отвоевания трона. Скука таких дней могла подточить дух любого: я сидел, завернувшись в одеяло, возле огня и переводил Птолемея, Гастингс одной рукой писал письмо человеку, который вел его дела, а другой — играл в кости с молодым Ричардом Глостером.

Эдуард, отчаявшись получить в этот день весточку от его светлости, послал за своей теперешней женщиной и лег с ней в постель. Помню, как Гастингс взбежал вверх по лестнице к спальне короля и изо всех сил забарабанил в дверь — на правах старого друга и королевского камергера. Рев веселья, раздавшийся из спальни, наполнил воодушевлением наши сердца.

— А тебя, друг мой и брат, — сказал мне Эдуард в тот вечер, махнув чашей с вином так, будто обнимал весь мир, — тебя я назначу наставником моего сына Эдуарда. Кто лучше подходит для такой грандиозной задачи, чем его дядя? Ты будешь учить его и по книгам, и самолично. Благодаря твоему рыцарству мой наследник станет самым великим принцем всего христианского мира.