Однако в 2220 г. на Ружене были обнаружены близкие к поверхности залежи исключительно чистых руд ряда ценных металлов. Одновременно с этим был найден способ ускорить вращение жидкого железного ядра планеты, что обещало усилить ее магнитное поле.
Работы по ускорению вращения ядра планеты были выполнены Государственным Арсеналом „Геострой“ при помощи чистых термоядерных бомб гигатонного класса в течение 2224–2236 гг.
В 2237 г. на планете были основаны 3 металлургических комбината. В 2240 г. население города Громова превысило 50 тыс. человек.
К крупнейшим предприятиям Ружены по состоянию на 2610 г. относятся Авиакосмические верфи Родионовых и металлургический комбинат „Громовсталь“.»
Конец цитаты.
Ну и вот, стало быть, у нас теперь открытию Ружены 450 лет. А заодно и День Космонавтики.
Так что 12 апреля я должен быть на Площади Ветров кровь из носу и ею же, фигурально говоря, строчить юбилейный репортаж на тридцать злосчастных строк.
Потому что даже крови сердца у меня уже не осталось. Она, похоже, давно вся вытекла оттуда, из моего пламенного мотора, вдребезги разбитого курносым носиком и пшеничными кудряшками.
Вдобавок, словно желая финально высмеять влюбленного неудачника, Нелли, едва порвав со мной, тут же приняла предложение одного педагога-лингвиста из Московского Государственного университета. По иронии судьбы когда-то я даже брал у него интервью, и этот желчный тип, профессор Ярослав Юрьевич Вармин, без конца поправлял меня за неправильные ударения и журналистский жаргон, который «в наших академических стенах просто возмутителен, голубчик»!
Вот пусть теперь этот голубчик и учит ее жизни! А у меня отныне — сплошной День Космонавтики. Вечный праздник души, клянусь оранжевым инжиром с Махаона! Если бы еще не Х-переход…
— Вам плохо? Может, помочь?
Я мрачно покосился на соседний ряд пассажирских кабин. Ширина прохода между рядами здесь была совсем невелика из-за усиленного вертикального набора корпуса и двух вентиляционных шахт.
— С чего вы взяли? Я в полном порядке.
— Уверены?
На меня внимательно смотрел коротко стриженый человек средних лет, загорелое и обветренное лицо которого выдавало в нем либо спортсмена-моряка, либо бывалого путешественника. А острые, худые скулы и маленький тонкий нос в сочетании с характерным акцентом не оставляли сомнений: скандинав или прибалт.
— У вас крупные капли пота на лбу, а кондиционирование в салоне вполне приличное. К тому же вы пять минут назад сильно побледнели, после чего трижды машинально оглянулись по сторонам. Очевидно, в поисках вот этого?
Он указал на кнопку утилизатора, глубоко утопленную в подлокотник кресла-кровати — вечного спутника командировочных, мелких снабженцев и опальных репортеров. В утилизаторе всегда есть запас гигиенических пакетов для слабых желудков.
Я обнаружил, что по-прежнему сжимаю в кулаке обрывки злополучного фото. Сунул руку в отверстие и разжал пальцы. Щелчок, тихое жужжание утиль-камеры, и вот я уже абсолютно свободен от прошлого.
— Вы весьма наблюдательны. — Заметил я. — Ваше имя часом не Шерлок?
— Меня звать Петер Ильич, и фамилия моя не Холмс, а Сазонов. Что же касается наблюдательности, тут вы угадали. Наблюдение — суть моей профессии.
Мой собеседник с легким полупоклоном протянул мне визитку. Карточка была старомодная, на натуральном картоне с типографским тиснением настоящей высокой печатью.
— Сазонов Пэ И, — прочел я. — Старший инспектор Управления по надзору и сохранению исторических, культовых и мемориальных памятников архитектуры. Ого! Так вы получается — архимилиционер?
— Скорее, архивариус. Но — бродячий, — усмехнулся Сазонов глубоко врезавшимися уголками губ, всё так же пристально изучая меня. — Вас ведь тоже ноги кормят, Константин Сергеевич?
— Я вас боюсь, — весело откликнулся я, чувствуя как в крови уже закипает привычный и такой знакомый каждому репортеру азарт свежей добычи — человека, факта, зацепки. Вот ведь дал Бог профессию: никак нельзя просто так, приватно, поболтать с интересным человеком! — Мое имя вы тоже прочли по каплям пота на лбу?
— Всё гораздо проще, — пожал тот плечами. — Мы с вами, Константин Сергеевич, похоже, в одно и то же место направляемся, хотя и по разным ведомственным линиям. Нынче в Громове мемориал открывают — значит кому-то об этом надобно писать. Я ведь, признаться, ваши статьи иной раз почитываю, когда время позволяет. А в одном репортаже на журналиста Бекетова и воочию довелось поглядеть.
Он слегка наклонился ко мне и заговорщически подмигнул.
— Дикцию, между прочим, исправить можно.
Я не обиделся — нашему брату-репортеру это по должности не положено. И, может, именно потому что лицо мое не омрачила тень негативных эмоций, Петер Ильич одобрительно крякнул и ловко извлек из внутреннего кармана кожаного пиджака плоскую фляжку.
— Всегда вожу с собой в дороге. Знатный ликер, «Старый Таллин». Развязывает любой язык, одновременно проясняя мозг.
— На работе употребляете?
— Что вы! — Петер Ильич сделал страшные глаза и тотчас огляделся в притворном испуге. — Исключительно в медицинских целях. У меня, знаете ли, после Х-перехода всегда уши закладывает. А «Таллин» помогает.
Мне нравился этот человек и я уже предвкушал в нем интересного собеседника.
— А вы вон какие мудреные книжки читаете, вместо детективов-то…
Сазонов кивнул на пухлый том «Первого века межзвездных сообщений».
— Журналист должен выезжать на задание информационно подготовленным, хотя бы в самых общих чертах, — нудным сулимовским тоном пробубнил я. — А эта книга, между прочим, развлекает покруче Эдуарда Святозарова.
— Насчет Святозарова не сомневаюсь, — согласно кивнул инспектор, будучи явно не поклонником этого бодрого сочинителя космодетективов.
При этом на его лице вдруг появилось странное выражение: казалось, надзиратель за историческими мемориалами напряженно вслушивается внутрь собственной головы, не шевельнется ли сейчас в его мозгу какая-нибудь неожиданная мысль, не звякнет ли там тайный колокольчик.
При этом его руки, как бы живя отдельно от тела, уже проворно вынули пару крохотных керамических стопочек, упаковку влажных гигиенических салфеток и даже блюдечко с тонко нарезанными дольками лимона. И когда он только все успел?
— Да вы тут вздремнули давеча и сразу принялись бормотать что-то. Нечленораздельно, — поспешно пояснил Сазонов, видя мои округлившиеся глаза. — Вот я и решил: сосудики расширить для вас сейчас как нельзя лучше.
Жестом фокусника он водрузил на откидной столик своей каютки пластиковый поднос и пригласил меня.
В отличие от моего позорища сазоновская обитель была оснащена раздвижным пологом, способным надежно укрыть двух собеседников от посторонних глаз. Мы пригубили ликера за знакомство, и маслянистый ромово-апельсиновый букет «Таллина» вмиг заставил меня забыть о потустороннем ознобе Х-матрицы.
По организму разлилось приятное тепло, а Сазонов ловко подкладывал мне дольки лимона, вдобавок еще и посыпанные каким-то мудреным коричневым сахаром.
— Хотите взглянуть на обелиск еще до открытия? — Предложил он, рассеянно перелистывая мой томик «Первого века».
— Было бы здорово, — осторожно сказал я. — А пропустят?
— Со мной непременно, — пообещал Сазонов. — Когда мы прилетим на место, там будет уже ночь. Меня в космопорту поджидает лимузин, на нем и слетаем до Площади Ветров. Должен же я провести первичную инспекцию!
«А у меня будет время осмотреться, придумать все подводки и нарыть какой-нибудь интересный ход для сюжета», — возрадовался я.
Сазонов, меж тем, вновь наполнил стопки и деловито произнес:
— Ну а теперь признавайтесь, Константин Сергеевич. Небось, надеетесь его поймать? Неужто собственноручно?
— Кого… поймать? — Не понял я.
— Ай-яй-яй, а это уже нечестно, сударь, — покачал головой инспектор. — Я раскрыл вам все карты, беру вас с собой на ночную экскурсию в эпицентр, так сказать, главных событий, а вы притворяетесь, что знать ничего не знаете. Признайтесь, небось уже накопали чего? Не удивлюсь, если у вас, газетчиков, есть осведомитель из местных, который уже видел его в Громове и потому знает наверняка: он придет!
