— Кеико просто изображает, — поясняет Хидеко, повыше подтягивая гетру на пухлой ножке.

— Что изображает, Хидеко? Дервиша, ветряную мельницу, волчок или…

— Вертолет! — кричит Кеико и перестает вертеться. Ухмыляется — шире уже некуда. — Учительница приехать в школу в вертолете.

И все начинается сначала. Даже запуганная малышка Мичико вытягивает руки и присоединяется к крутящемуся хору. «Мокка-мокка-мокка, мокка-мокка-мокка».

Акико бегает за товарками, приложив палец к губам и всячески шикая, но тем и дела нету.

— Я уезжала на выходные.

— Куда уезжала? — не отступается Фумико.

— Я ездила в Осаку, а потом — в Токио… за покупками.

— За покупками! — Пухленькое личико Хидеко так и светится.

— Вы ездить за покупками в вертолете? — уточняет Норико, локтем подталкивая Фумико.

— Я уехала на поезде, а вернулась на вертушке.

— На вертушке? — Мичико закусывает нижнюю губку.

— Мокка-мокка-мокка, — шепчет Фумико на ухо Норико.

— Ктошный вертолет? — любопытствует Кеико.

— Одного друга Гермико.

— Богатый друг, — вздыхает Хидеко.

— По-моему, нам пора начать урок. — Я словно вернулась в гребаный Летбридж, такой маленький и тесный, что каждая собака знает все на свете еще до того, как это «все на свете» произошло. — Мы припозднились.

— Ктошный вертолет? — не отстает настырная Фумико.

Я бы подыскала ей пластического хирурга, чтобы тот родинкой занялся и заодно рот ей зашил.

— Подарок для вас, когда вы возвращаться, — вступает Норико. — На столе.

Кеико подкрадывается поближе и шепчет мне на ухо:

— Мокка-мокка.

С меня довольно. Хватаю ее за плечо и толкаю на подушку. Подушка выскальзывает, Кеико ударяется задницей об пол. Мичико вскрикивает, как будто это я ее опрокинула. Акико заламывает руки.

— А ну, прекратили гребаный бардак и сели по местам, о’кей?

Мичико плюхается на ближайшую подушку, запихнув в рот все пальцы сразу. Норико, Акико и Хидеко следуют ее примеру. Только Фумико канителится: то туда подвинет подушку, то сюда затянутым в чулок пальчиком, пока не находит для нее идеальное место, между подушкой Норико и подушкой Кеико, которая пустует: Кеико предпочла остаться на полу.

— Я — ваша учительница, но из этого вовсе не следует, что я — ваша собственность. Я никак не в силах помешать вам шпионить за мной, — Мичико опускает голову, — однако я имею право на личную жизнь. Что я делаю в свободное время, вас никоим боком не касается, ясно?

Долгое молчание.

Наконец Хидеко — бурундучиные щечки закраснелись — выдавливает из себя:

— Шпионить нет.

— Нет-нет, мы вовсе не шпионили, — подхватывает Акико. — Утром была наша очередь подстригать кусты на шахматной доске рядом с парковочной площадкой.

— А откуда вы узнали про мой подарочный фрукт? Кто-то еще и дом мой обшарил.

Теперь потупилась Кеико.

— И чтоб больше этого не было. Как вам понравится, если бы я вздумала совать нос в вашу личную жизнь? Вам было бы приятно?

Те девочки, что не изучают пол, глядят на меня и качают головами.

— Как, неужто вам было бы приятно? Мичико неуверенно поднимает руку.

— Не нужно этого делать, Мичико. Говори сразу.

— В Японии личной жизни нет.

— Это как же так?

Мичико поднимает голову, глядит на меня: в глазах у нее слезы.

— Это правда. Каждый — часть всех остальных. Мы все часть целого, как большая семья. Отдельных частей нет.

Ясно как день.

— Стало быть, кто угодно имеет право войти ко мне в дом и порыться в моих вещах?

Кеико глядит мне в глаза.

— Нет, это нельзя. Почти всегда. Если у кого-то есть очень веская причина, тогда, может, о’кей. Но вы права — в дом заходить нехорошо.

— И моя личная жизнь — мои выходные — мне не принадлежат?

— Вы теперь — часть нас, мы — часть вас, — говорит Акико. — Все мы заодно. — Надо думать, в прошлой жизни была капитаном болельщиков.

— Во имя школы, — хором декламируют Фумико с Норико, — все во имя школы.

— Школа важнее, чем я, или вы, или кто угодно, — сообщает Хидеко, в качестве иллюстрации сцепляя пухлые, как сосиски, пальцы.

— Послушайте, я тоже обеими руками за школу, но мои выходные принадлежат мне. Врубились?

Девочки искоса переглядываются, словно говоря: и что толку, она все равно никогда ничего не поймет. И они правы; я ничего не желаю знать. Все, что мне нужно, — это мои выходные и моя личная жизнь.

— Врубились? — повторяю я и молча жду, пока все они, даже надутая Кеико, не кивнут. — Кеико, ну-ка садись обратно на подушку, мягкое место отморозишь.

— Мягкое место? — повторяет Кеико. Я показываю на себе.

— Мягкое место. Задница. Жопа. Попка. Афедрон. Большие полушария. Курдюк. Седалище. Дупа. Булки. Ягодицы. Корма. Пятая точка. Емкость с пастой. Выхлопная труба. Огузок. Гузно.

— Гузно. — Норико разражается смехом — и остановиться уже не в силах.

Кеико усаживается на подушку и зыркает на меня из-под черной челки.

— А сейчас нам хорошо бы поговорить о нашей будущей постановке. Мистер Аракава хочет что-нибудь короткое и несложное; кстати, нам разрешили пользоваться одной из больших аудиторий для репетиций три дня в неделю.

— Мы ставить настоящий спектакль? — охает Мичико.

— Это всего лишь одноразовая постановка, для школы, в зале «Кокон».

— Зал «Кокон», — вздыхает Хидеко.

— А что это будет за постановка, нам с вами как раз и предстоит решить. Хотим ли мы взять уже готовый мюзикл или хотя бы отрывок, — ну, не знаю, что-нибудь вроде «Вестсайдской истории» [91]или «Кабаре», или мы хотим придумать что-то свое?

— «Вестсайдская история», — тут же откликается Норико и очень даже сносно изображает Риту Морено [92]: «Таким парням немного надо, уйдет — и ты не будешь рада…»

— «Доктор Дулиттл», — предлагает Хидеко.

— Слишком сложно: понадобятся костюмы для зверей.

— «Мэри Поппинс», — говорит Акико, наша персональная нянюшка.

Не поднимая глаз, Кеико поет скорбным контральто:

— «Птиц накорми, два пенса пакет…»

— Мы делать свое? — переспрашивает Мичико, не поднимая руки. — Это как?

— Ну, сами придумаем сюжет, и песни, и танцевальные номера, и все, что надо.

— Про что? — желает знать Фумико.

Как насчет сказки про принцессу-Кротиху?

— Это может быть миф, или волшебная история, или исторический эпизод, или что-то из вашей собственной жизни.

— В нашей жизни ничего интересное, — отвечает Кеико, подперев руками подбородок.

— Но по-английски? — уточняет Хидеко.

— Да, обязательно на английском, хотя это вполне может быть история про Японию.

— Урок английского! — выкрикивает Акико. — Мы напишем мюзикл про урок английского.

Господи ты Боже мой.

— Дурацкая идея, — отвечает Кеико.

— Скукотища, — соглашается Норико.

Все на некоторое время задумываются, затем Мичико говорит:

— Изанаги и Изанами.

— Кто?

— Изанаги и Изанами. Они брат с сестрой, но пожениться тоже. Когда Изанами умирать, Изанаги очень грустить. Он ходить в землю Желтой Реки забирать ее.

Остальные девочки кивают. Норико взволнованно принимается пересказывать легенду:

— Боги Желтой Реки говорят, ей можно вернуться с Изанаги, но сперва она должна приготовиться к путешествию. Боги говорят Изанаги, стой снаружи, жди сестру.

— Он ждет и ждет, — продолжает Акико монотонным голосом школьной училки. — Изанами долго собирается, очень долго — никак не может найти свое любимое кимоно, служанке надо выгладить оби [93]. Изанаги не может больше ждать. Он врывается во дворец Желтой Реки и находит комнату Изанами.

Акико делает паузу; все сидят молча, в гробовой тишине. Они знают конец, но смакуют историю, пока она еще длится.

— Она мертва, — безжизненным голосом доканчивает Кеико. — Изанаги находит ее сгнившее тело, покрытое насекомыми. Как называются жирные белые насекомые, которые едят мертвых?