Гермико со смехом хлопает в ладоши.

— Кагемуша [79], — восклицает она.

— Хай, — усмехается Оро. — Кагемуша [80]. — Двери пожарного выхода распахиваются, и серые полушинели запихивают второго Оро в огромный серебристый «даймлер».

— Воин-тень, — поясняет мне Гермико. — Дублер Оро. Древняя японская традиция.

Самая габаритная бежевая полушинель шепчет что-то Оро на ухо.

— Надо ехать по-быстрому, как рыба в воде, — говорит Оро.

Шесть бежевых полушинелей, Оро, Гермико и я с грохотом скатываемся по винтовой лестнице, мчимся по шлакобетонным коридорам, освещенным через равные интервалы тусклыми фиолетовыми лампами. Никто не произносит ни слова. Достигаем грузового лифта с дверями, что, раздвигаясь, уходят в пол и потолок, точно гигантские стальные челюсти. Лифт довозит нас до уровня многоярусной парковки. Темно-синий седан «мазерати» с визгом притормаживает рядом с нами, пассажирская дверь со щелчком распахивается. Гермико уже забирается было внутрь, но один из парней в полушинелях взрыкивает на нее.

— Подожди второй машины, — говорит Оро. — Мы поедем во второй и не иначе.

Дверь закрывается, «мазерати» отъезжает.

Появляется еще один седан, двойник первого, на «хвосте» у него два микроавтобуса и «линкольн». Мы с Гермико забираемся на заднее сиденье второго «мазерати». Оро усаживается впереди.

Шофер в белых перчатках направляет визжащую машину вниз по витому пандусу и выныривает в ночь. Светофоры, по всей видимости, для супер-дупер японской звезды не указ. А может, Оро и его личный шофер просто плевать на них хотели. Нас с Гермико швыряет туда-сюда; на поворотах седан аж на два колеса встает. Гермико с Оро взахлеб болтают на японском, через каждые несколько фраз или около того переключаясь на английский — но не ради меня. Скорее это свойственно их стилю, их пофигистич-ной невозмутимости космополитов.

— Ты хорошо сегодня сыграл, — роняет Гермико, когда нас сталкивает вместе: это шофер вильнул в сторону, объезжая группу девиц в красных куртках, что роем проносятся мимо на раззолоченных мотороллерах, ослепляя кармазинными задними фонарями.

Оро говорит что-то, чего я не улавливаю. Оба смеются.

— То-то я удивилась, когда ты заиграл на моей черепахе, — говорит Гермико.

— Понимаешь, — объясняет Оро, — я весь дом обыскал, вот не нахожу черепахи, и все тут. А потом просыпаюсь однажды утром — а она стоит в уголке. Я так обрадовался. «Добро пожаловать домой, Черепаха», — говорю. — Похоже, заметил, что я недоуменно рот разинула. — Мне эту черепаху Гермико подарила, когда мы были совсем детьми.

Смотрит на меня так, словно ждет осмысленного ответа. Мне полагается плясать от счастья по поводу того, что он отыскал-таки свою гребаную черепаху?

— Ну, музыкальный инструмент, на котором он сегодня играл. Я сама его сделала, специально для Оро.

— Настоящий панцирь морской черепахи. Когда Гермико мне его подарила, на нем было только семь струн. Я добавил еще две — для гармонии, — поясняет Оро.

— А как ты эту штуку называешь? Оро изумленно смотрит на меня.

— Черепаха. Я называю ее Черепаха. Ну, еще бы.

Тормозим у подножия высотной башни, что выглядит одновременно внушительной и построенной на скорую руку: она мерцает, точно мрамор, облепленный липучим целлофаном. Машина медленно ползет вниз по бетонному пандусу — и вот мы снова на многоярусной парковке. Оро вводит нас с Гермико в тесный лифт.

Лифт поднимается — и мы выходим в небольшой сад-оранжерею. За узким каменным мостом — ресторан, сзади огражденный выгнутой стеной стекла. Женщина в кимоно поспешает нам навстречу и, тараторя и кланяясь, ведет нас не в глубину помещения, откуда пришла, а по периметру сада. Рядом с каменным фонарем она раздвигает тканевую ширму из волокна рами — там за длинным лакированным столом расселись девицы в полотняных костюмах, лощеные мальчики в белых рубашках, парочка захребетниц из фэн-клуба в свалявшихся шерстяных кофтах, наброшенных на плечи, дабы защититься от губительного кондиционера, и группа мужчин средних лет в темных деловых костюмах. Едва мы вышагиваем из обуви и ступаем на татами, все они разражаются аплодисментами. Еще одно полотно выгнутого стекла обеспечивает нам невыразительный вид на ночную Осаку и освещенные краны гавани за нею.

Оро восседает на почетном месте в центре стола, я — слева от него, Гермико — справа. Бесконечные смены официантов в белых жилетах приносят подносы с едой, по большей части японской, хотя в одной из серебряных кастрюль с подогревом обнаруживается кок-о-вен [81], а в другой — гора картофельного салата. Девицы в льняных костюмах прохаживаются насчет моих навыков в обращении с палочками и, подозреваю, что, прикрывшись салфетками, еще и непомерный аппетит мой вовсю обсуждают, в то время как сами себе подкладывают рыбью жабру там, прозрачный ломтик цуккини — здесь. Оро, вооружившись керамическим графином, лично заботится о том, чтобы моя чашечка для сакэ не пустела. По ходу трапезы меня представляют веем и каждому, кроме как мужчинам в деловых костюмах в дальнем конце стола. У тех, как я заметила, на лацкане пиджака — по крохотной квадратной серебряной булавке.

— Кто эти croque-morts [82]! — спрашиваю у Гермико.

— Кто-кто?

— Ну, служащие похоронного бюро в конце стола.

— Это мои менеджеры, — сообщает Оро.

— Так много, — вздыхает Гермико.

— И вовсе не много. — Вид у Оро обиженный. — Один занимается телевидением, один — кино, один — музыкой, один ведет бухгалтерию и один надзирает за остальными четырьмя.

— А ты еще и в фильмах снимаешься? — Хлопаю ресницами, давая понять, сколь глубокое впечатление он произвел на простодушную гостью с Запада.

— На моем счету — детективный сериал «Маку Хама: частный сыщик» и еще полным-полно рекламных роликов, ано [83]… — Он загибает миниатюрные пальчики. — «Карри “Камасутра”», «Солодовое виски “Скинфлинтс”», «Ароматизированные свечи “Жорж де ла Тур”». Кроме того, я делаю по три-четыре фильма в год. Только что закончил один. Ужасно крейзовый. Знаешь Джима Джармуша [84], ну, того, что поставил «Более странно, чем рай»?

Я киваю.

— Мой новый фильм в том же духе. Хочешь посмотреть? — Подливает мне еще сакэ.

— А то.

— Ты завтра свободна?

Гляжу через его плечо на Гермико.

— Надо ли нам сегодня возвращаться на гору Курама? Она качает головой.

— Уже слишком поздно. Мы можем заночевать здесь, если ты не против.

— В ресторане?

— Это отель, Луиза.

— О’кей, — говорю я Оро. — Съездим поглядим завтра твой крейзовый фильм. Он на японском?

Он кивает.

— Я перескажу тебе сюжет.

— Нет проблем. Мне Гермико переведет.

На краткое мгновение он смотрит на меня — глаза в глаза. Его глаз прочесть не могу — они все равно что из обсидиана, но что-то подсказывает мне, что он здорово обломался.

Когда официанты приносят чайники с зеленым чаем, Оро извлекает из внутреннего кармана блейзера пачку сигарет и протягивает ее мне.

— Что это за марка?

Он демонстрирует мне бледно-голубую этикетку: «НЕВОЗМОЖНЫЕ СИГАРЕТЫ».

С помощью маленькой нефритовой зажигалки дает мне прикурить. Ловлю его — ну, почти ловлю — на разглядывании жемчужины.

— А ты в Японии давно, Луиза?

— Нет, я…

Тканевые ширмы из волокна рами расходятся в разные стороны, и возникает еще один официант, неся в руках пагоду пустых тарелок; между тарелками торчит по полоске бумаги. Водружает пагоду на стол между нами с Оро, наклоняется, шепчет что-то Оро на ухо.

— Автографы для кухонного персонала, — поясняет мне Оро. Официант вручает ему ручку, и Оро двигается сверху вниз от тарелки к тарелке, подписывая свое имя — по-английски — на каждой бумажной полоске.