И велел Саре сесть в кресло в углу. Она хотела надеть платье, но он сказал — нет, она может остаться в корсете и нижней юбке. Про себя он надеялся, что ее полураздетость выбьет посетителя из колеи.

Но когда Джонатан Эбси вошел, он как будто вообще ее не заметил.

— Я уже сказал все о Джорджиане, что мог, — начал Сэм Крисп внушительно. — Джорджиана ушла неизвестно с кем. Вот и все, что я знаю. Я всегда предостерегаю моих девочек против такого. Всегда.

Джонатан выслушал его с еле сдерживаемым нетерпением.

— Да? А как о тех неизвестных, кому ты продаешь их на ночь? Против них ты этих девушек тоже предостерегаешь?

— Не понимаю, о чем вы говорите. Я опекаю этих девушек. Они для меня как родные…

Он начал путаться. Джонатан взглянул на полуголую женщину в углу. Потом сказал:

— Не заставляй меня тратить время зря, Крисп. Я разговаривал с людьми, которые платили за девушек вроде Джорджиа-ны из этого самого театра. В прошлый вечер ты взял за нее деньги с француза, который ее убил?

— Нет! — Теперь в голосе Криспа зазвучала тревога. Джонатан выжидающе смотрел на него. — Ну хорошо, — продолжал управляющий, все еще испуганный. — Может, какие-то посетители и дарили мне деньги. Но это потому, что они патроны театра, понимаете. Все эти деньги идут на моих девочек в помощь их карьерам.

Джонатан снова посмотрел на женщину в углу, подругу Криспа. Он увидел, что естественный румянец исчез с ее щек, и их бледность оттенила грубую яркость румян. Ее кожа пошла пупырышками от холода, а соски над верхним краем корсета выглядели совсем темными по контрасту с ее белой кожей. Она не опустила глаз под его взглядом, бросая ему вызов своей наготой. Повернувшись назад к Сэмуэлу, Джонатан сказал:

— Кто видел француза своими глазами?

— Никто его не видел! Я так и сказал этим с Бау-стрит. Джорджиана ускользнула через заднюю дверь почти сразу, как представление кончилось.

Джонатан нетерпеливо пожал плечами и снова обернулся к Саре.

— Кто его видел? — повторил он.

Она крепко сжала губы и скрестила руки на груди. Джонатан сказал с угрозой:

— Продаваться за деньги — преступление. Я могу закрыть этот театр, и тогда ты с остальными девушками окажешься на панели.

Она хмуро подняла голову.

— Я его видела. Да и почти все мы.

— Расскажи мне про него.

Сэм Крисп злобно уставился на Сару.

— Довольно, Сара!

Джонатан сказал ей неумолимым голосом:

— Может быть, ты предпочтешь отвечать на мои вопросы завтра в управлении на Бау-стрит?

В ответ она взвешивающе посмотрела на Джонатана и скрестила ноги.

— Нет, я сейчас скажу. Джорджиана была моей подругой. Она была такая чудесная! И так любила свое пение! Мы были вместе, когда иностранец зашел за ней. Вчера мне стало плохо, я не могла петь, и она прибежала ко мне после представления, принесла один из букетов, которые ей преподнесли. Сказала, что по справедливости он должен полагаться мне.

Джонатан подошел поближе.

— Ты уверена, что это был француз?

— Да, уверена. В театр же столько французов приходит, особенно когда дают «Орфея». Глюк ведь написал особую партитуру для парижской Оперы. Думаю, «Орфей» напоминает им о родине.

— Ты слышала, что ей сказал француз?

— Спросил, не согласится ли она поужинать с ним. Вы же знаете, чего они ждут, когда приглашают так. — Она подняла руки, чтобы распутать воображаемый колтун на затылке, дразня его мимолетно обнажившимися грудями.

Но отвлечь Джонатана было не так-то легко.

— И француз ожидал того же? — не отступал он.

— Ну да. — Она задумчиво накрутила прядь на палец. — Честно говоря, посмотрев на него, я бы огорчилась, если бы он этого не ожидал.

— Почему?

Она чуть-чуть ухмыльнулась.

— Так он же был такой привлекательный! Темные волосы, длинные, стянутые сзади черной лентой. Лицо худое, глаза темные, ну просто красавец! А главное, совсем молодой. — Она бросила многозначительный взгляд на пожилого Криспа.

Джонатан шагнул к ней.

— Молодой? — сказал он хриплым, будто не своим голосом.

Сара откинулась на спинку кресла, глядя на него с недоуменным любопытством.

— Да, молодой. Моложе меня. Двадцать четыре года, от силы двадцать пять.

На мгновение Джонатан окаменел. Только сейчас он осознал, как сильна была его уверенность в том, что Джорджиану увел Ротье. Но если не Ротье, так кто же? Он потер пальцами ноющие виски. Вновь все рассыпалось.

Сара Миггс все еще его оценивала, и уголки ее рта изогнулись в насмешливой улыбке.

— Что-нибудь еще, сэр? — спросила она.

— Нет, — наконец сумел выдавить Джонатан. — Больше вопросов у меня нет. Провожать меня не надо. — Он пятился к двери, не справляясь с сумятицей мыслей, но открыл ее быстро, прежде чем Крисп успел ему услужить. За дверью коридор, ведущий на сцену, был погружен в темноту. Джонатан слепо брел вперед и тут же споткнулся о какую-то оказавшуюся перед ним декорацию. Он остановился и выругался, нагнувшись, чтобы растереть ушибленное колено.

Позади него слабый свет свечи брезжил в открытой двери уборной Сары Миггс. Оттуда донесся переливчатый женский смех, плотски манящий и в то же время бесконечно презрительный.

В ту же самую ночь дуврскому рыбаку Стивену Хоксклиффу вручил пакет с бумагами человек, примчавшийся из Лондона. Всадник попросил Хоксклиффа незамедлительно доставить пакет торговцу в Булони.

Хоксклифф, владелец юркого суденышка, согласился за оговоренную плату, поскольку состояние войны с Францией отнюдь не мешало его собственному промыслу — доставки с Континента коньяка и дорогих вин, и, разумеется, он был совсем не прочь перевозить и что-нибудь другое, лишь бы платили достаточно. Он, как и многие его собратья-рыбаки, знал немало укромных пристаней и таким образом избегал встречи с представителями властей на обоих берегах Пролива. Если в глухую ночь он отчаливал из Дувра, то добирался до приморской деревушки Вимерё, примерно в миле от Булони, как раз когда занимался рассвет и увидеть его было некому, кроме разве что двух-трех ловцов креветок на пустынном пляже.

Однако до того, как он успел поднять парус, чтобы воспользоваться полуночным приливом, его перехватили двое суровых помощников портового агента, который был также представителем правительства в Дуврском порту. Они приказали ему отдать им пакет и дотошно его допросили, прежде чем вскрыть пакет у него на глазах. В нем оказалось сложенное письмо, адресованное уже не торговцу в Булони, но некоему мэтру Тициусу в Париже. Само же письмо состояло из списка названий с цифрами после каждого: Хара, 3.9; Алькафаза, 2.1; Алифа, 3.6 и еще много-много других, занявших весь лист.

Они долго ломали голову над списком, пока сам Хоксклифф, знавший кое-что о небесной навигации, не сообщил им, что это названия звезд.

Был ранний вечер следующего дня. Окутанный лучами еще теплого солнца Пьер Ротье пришпоривал лошадь, направляясь в Кенсингтон по Кингз-Нью-роуд. Уже плебейские предместья на западе столицы уступили место пустынной вересковой пустоши Гайд-парка, где даже и теперь, по слухам, путников подстерегали грабители и разбойники. Но мысли его были далеки от разбойников и даже от звезд. Нет, перед собой он видел ясное хрупкое лицо Августы, когда она прошла по большому дому и в отчаянии сказала ему: «Нам нужны деньги, Пьер. Больше денег».

Он опаздывал, ему следовало быть в доме Монпелье еще час назад. Но вскоре после того, как он отправился в путь и проезжал проход в Бидл-Корт с его грязными лачугами, внезапно оттуда из сумрака выскочил мужчина. «Доктор, доктор! Вы очень нужны!»

Ротье остановил лошадь, а мужчина, одетый в лохмотья, пропахший табаком, умолял спасти жизнь его маленькой дочке, у которой горло, сказал он, зажимает от горячки.