— Вот он вам фермер-аристократ, — горько вздыхал Макинс. — В вёдро ему все хорошо, все прекрасно. А чуть ненастье, так он валяется, задравши ноги.

Он ворчал и ворчал, но у меня не было времени его слушать. Я даже не успевал заглянуть в особняк, как бывало прежде. Однако его слова меня встревожили, и вечером я позвонил в Хандредс-Холл. Голос миссис Айрес показался грустным.

— О, доктор Фарадей! Как приятно вас слышать, — сказала она. — К нам уже давно никто не заходил. С этой погодой никакого сладу. В доме так неуютно.

— Как поживаете? — спросил я. — Что Каролина, Род?

— Спасибо… хорошо.

— Я разговаривал с Макинсом…

На линии трещало.

— Вы непременно должны нас повидать! — перекрикивала помехи миссис Айрес. — Хорошо? Приглашаю вас на обед! Настоящий старомодный обед! Придете?

Весьма охотно, крикнул я в ответ. Разговаривать было невозможно. Между тресками мы условились о встрече через два-три дня.

За это время погода лишь ухудшилась. Ветреным промозглым вечером, безлунным и беззвездным, я вновь подъехал к Хандредс-Холлу. Не знаю, тьма и сырость тому виной или я успел позабыть, насколько обветшал дом, но уже в вестибюле он поразил своей угрюмостью. Лампочки настенных светильников кое-где перегорели, и лестница будто уходила во тьму, совсем как в вечер приема, но теперь это почему-то угнетало, — казалось, сквозь щели в кирпичных стенах в дом пробралось ненастье, все окутав затхлой дымкой. Вдобавок было нестерпимо холодно. Древние радиаторы урчали и постукивали, но их тепло мгновенно растворялось в воздухе. По мраморным плитам коридора я прошел к малой гостиной, где в креслах у камина сидело все семейство. Наряд его был весьма эксцентричен: плечи Каролины украшала короткая облезлая накидка из котика, миссис Айрес, в платье плотного шелка и черной мантилье, куталась в две разномастные цветастые шали, не сочетавшиеся с изумрудным ожерельем и кольцами; из-под смокинга Родерика выглядывала нездорового цвета вязаная жилетка, а руки его прятались в перчатках с обрезанными пальцами.

— Вы уж простите нас, доктор, — встретила меня миссис Айрес. — Мне стыдно за наш кошмарный вид.

Но сказано это было беспечно, из чего я заключил, что никто из них не понимает, как нелепо они выглядят. Видимо, их чудной наряд, как и ветхость дома, мог отметить лишь сторонний взгляд.

Особенно внимательно я пригляделся к Роду, чей вид весьма обескураживал. Его мать и сестра поднялись мне навстречу, он же подчеркнуто откинулся в кресле. Руку он все-таки подал, но вяло, ничего не сказал и не взглянул на меня, давая понять, что лишь ради матери уступает правилам хорошего тона. К этому я был готов. Меня встревожило другое. В корне изменилось его поведение. Если раньше он держался собранно и напряженно, как человек, готовый противостоять несчастью, то теперь он размяк, словно ему было наплевать, произойдет оно или нет. Пока мы трое обсуждали местные новости и сплетни, пытаясь поддержать светский разговор, он молчал и только исподлобья за нами наблюдал. Встал он лишь затем, чтобы наполнить свой стакан джином и вермутом. Судя по тому, как он привычно управлялся с бутылками, смешивая крепкий коктейль, пил он постоянно.

Смотреть на него было тяжело. Вскоре Бетти известила, что «кушать подано», все зашевелились, и я успел шепнуть Каролине:

— Все в порядке?

Глянув на мать и брата, она помотала головой. В коридоре Каролина подтянула воротник накидки, зябко ежась от холода, исходившего от мраморного пола.

Накрыто было в столовой, где во исполнение обещанного миссис Айрес «настоящего старомодного обеда» Бетти старательно сервировала стол китайским фарфором, под стать восточным обоям, и старинным серебром. Из окон тянуло сквозняком, от которого тревожно металось пламя свечей в золоченых канделябрах. Мы с Каролиной сели напротив друг друга, миссис Айрес в торце стола. Родерик занял хозяйское место — вероятно, на этом старинном стуле некогда сидел его отец — и тотчас налил себе вина; когда Бетти, переставив бутылку на другой край стола, подошла к нему с супницей, он закрыл рукой тарелку и дурашливо произнес:

— «Не желаю есть бульон! Уберите! К черту! Вон!»[12] Бетти, ты знаешь, что произошло с этим капризулей из стишка?

— Нет, сэр, — растерялась служанка.

— «Нет, зэр», — передразнил ее Родерик. — Он сгорел в пожаре.

— Вовсе нет! — Каролина пыталась улыбнуться. — Упрямец истаял. Что грозит и тебе, если не побережешься. Впрочем, нам-то что за дело?.. Поешь суп.

— Я же сказал, «не желаю есть бульон!» — тем же дурашливым голосом ответил Родерик. — А вот бутылку верни, Бетти. Спасибо.

Дрожащей рукой он вновь налил себе доверху. Горлышко бутылки звякало о край старинного бокала, который вместе с фарфором и серебром достали из запасников. Улыбка Каролины угасла; она смотрела на брата с нескрываемым раздражением, и меня слегка испугала искра отвращения, мелькнувшая в ее глазах. Всю трапезу Каролина оставалась мрачной, что было досадно, поскольку при свечах она выглядела недурно: ее грубоватое лицо казалось мягче, пелерина скрыла острые ключицы и плечи.

В неярком освещении похорошела и миссис Айрес, которая поддерживала наш незатейливый разговор, начатый в гостиной. Родерику она ничего не сказала, и поначалу я отнес это на счет ее хороших манер, — мол, она сконфужена поведением сына и пытается его завуалировать. Но потом, различив в ее голосе легкую злинку, я вспомнил слова Каролины о том, что между матерью и сыном «случаются стычки». Впервые за все время я пожалел о своем визите и с нетерпением ждал окончания обеда. Мы с домом ничем не заслужили такого отношения, думал я.

Разговор свернул на моего гриппозного пациента — давнего арендатора Айресов, жившего в четверти мили от западных ворот Хандредс-Холла. Как удобно, что к нему можно проехать через парк, сказал я, для меня это большое облегчение.

Миссис Айрес согласилась, но загадочно добавила:

— Надеюсь, так оно будет и впредь.

— А что может помешать? — удивился я.

Миссис Айрес выразительно посмотрела на сына, призывая его к разговору, но тот молча пялился в бокал, и она, промокнув губы льняной салфеткой, ответила:

— К сожалению, сегодня Родерик сообщил неприятную новость. Похоже, вскоре нам придется продать еще часть земли.

— Вот как? — Я взглянул на Рода. — Я думал, все уже продано. Кто нынешний покупатель?

— Опять совет графства, — сказала миссис Айрес, поскольку Родерик молчал. — Застройщик Морис Бабб, как и прежде. Они хотят построить еще двадцать четыре дома. Представляете? Я думала, это запрещено правилами, которые запрещают все на свете. Но выходит, правительство только радо выдать разрешение тем, кто намерен уродовать имения и парки, чтобы на три акра впихнуть двадцать четыре семьи. Значит, разломают ограду, чтобы проложить трубы, и все такое…

— Почему разломают? — не понял я.

— Род предложил пахотную землю, но совет ее не захотел, — негромко сказала Каролина. — Они согласны лишь на Ужовый луг, что в западной части имения. Наконец-то они определились насчет электричества и водопровода: специально для Хандредс-Холла проводить не будут, а вот для новостройки — пожалуйста. Возможно, мы наберем денег, чтобы сделать отводы к ферме.

На мгновенье я онемел. Ужовый луг, прозванный так маленькими Каролиной и Родериком, лежал в трех четвертях мили от дома, он был частью парка. Летом его скрывала листва, но сейчас сквозь оголившиеся деревья он просматривался из всех юго-западных окон, мерцая зеленовато-серебряным отблеском, точно взъерошенный бархат. Меня очень встревожило, что Родерик всерьез намерен с ним расстаться.

— Это невозможно, — сказал я. — Нельзя разрушать парк. Наверняка есть другой вариант.

Вновь ответила миссис Айрес:

— Разве что продать дом и парк целиком, но даже Родерик считает это немыслимым, и так уже много отдано, чтобы здесь удержаться. Мы поставим условием огородить стройку, — по крайней мере, она не будет мозолить глаза.