Прошел день – все было спокойно. Буры, судя по всему, отошли на север.

Гловер с товарищами сидел в большом штабном окопе. Тишина на позициях и мощные ложементы улучшили состояние его души. Воспоминание о родном имении казалось теперь далеким. Вновь голову кружили честолюбивые мечты. Генерал Вудгейт, выслушав рассказ Окклива о мужестве лейтенанта, сказал, что этого боевого офицера он обязательно представит к награде. После изрядной порции виски Гловеру начало казаться, что и на самом деле в ночном бою он был бесподобно храбр. Он даже позволил себе пуститься в некие рассуждения о ходе боевых операций. Смысл их можно было истолковать как намек на то, что теперь, после появления на театре военных действий лейтенанта Генри Гловера, чаша весов должна определенно склониться в пользу британского оружия.

– Мы противопоставим этим грубым воякам силу английского духа, нашу выдержку. Не так ли, господа? Выдержка – и буры всюду побегут, как побежали они от нас сегодня ночью. Вот увидите.

– Все это так, дорогой Генри, – устало усмехнулся майор Лесли, – но сколько нас останется, если каждый день мы будем хоронить по нескольку сот солдат?

– Ну, сегодня-то мы встретились с необычно сильным сопротивлением, – возразил Гловер, не замечая, что тон его более подходил бы, скажем, полковнику, нежели лейтенанту.

– Вы думаете? – прищурился Окклив и взъерошил свою черную шевелюру. – Буров здесь было не более трехсот на наши два полка.

«Завидует, – мелькнуло у лейтенанта, – уже завидует мне и хочет умалить совершившееся». Он сказал суховато:

– У нашей великой империи достаточно полков.

– Это так, – кивнул Окклив и тут же обратился к Лесли: – Что там такое, майор, стряслось в Судане? Какой-то бунт?

– Бунт не бунт, а неприятность. Среди египетских войск какое-то брожение. На всякий случай командование распорядилось отобрать у них боевые патроны. Два суданских батальона в Омдурмане, которые направлялись сюда, отказались исполнить это приказание. Вместо них нам шлют европейский батальон из Египта. Ну, а с теми… Их, я надеюсь, сумеют образумить.

Виски давало знать себя все больше. Сердце Гловера жаждало, если не высоких подвигов, то высоких слов.

– Два батальона, – он небрежно повел рукой, – это капля в океане империи. Каплю можно испарить – океан останется.

Лесли косо взглянул на него и поднялся:

– Отдыхайте, господа, я посмотрю, как идет работа на втором эскарпе. – Он легко перекинул свое грузное тело через бруствер.

– Поспите, Генри, – добродушно сказал Окклив. – Нам еще понадобится ваш высокий патриотический дух…

Жубер сам приехал в лагерь Бота. Привычно сотворив молитву, он сел, прочно впаяв свое небольшое тело в парусиновое сиденье походного стула, окинул всех быстрым, острым взглядом и сказал негромко:

– Я хотел бы побеседовать с генералом Бота.

Присутствующие поняли его и вышли.

Жубер молчал. Должно быть, старика снова мучил приступ печени. Лицо его было изжелта-бледным, веки набухли и сморщились.

– Что-то нехорошо на сердце, – произнес он и поднял глаза на Бота. – Расскажите, как это произошло. Вернее, что вы думаете по этому поводу. Подробности не нужны, я их знаю… Сидите, сидите, мы ведь по-дружески…

Попыхивая изящной английской трубкой, Бота спокойно и скупо доложил о ночной атаке на Спионкоп и добавил:

– Элемент внезапности в этом все-таки был: ночь. И, конечно, слишком мал оказался наш гарнизон – всего сто пятьдесят человек. – Он чуть склонил голову. – Я должен извиниться, господин коммандант-генерал, что нарушил ваше указание: вы приказывали держать на Спионкопе брандвахту лишь в сто человек.

Жубер устало прикрыл ладонью глаза. Этот выскочка позволяет себе шпильки в его адрес! Но не надо ссориться с Луисом Бота, – он влиятелен, этот богатый, быстро идущий в гору молодой предприниматель.

– Да, да, – сказал Жубер и вздохнул. – Что сделаешь, на все воля божья… Что вы думаете, генерал, предпринять?

Бота встал:

– Я намерен отбить высоту. Она слишком важна для англичан.

Встал и Жубер:

– Рад слышать это. Считайте, что вы получили мой приказ на контратаку… Я пойду к людям, побеседую с ними и помолюсь. Вы можете оставаться, готовьтесь к штурму. – Жубер оправил сюртук, кивнул и вышел.

Бота тотчас потребовал к себе ближайших военачальников. Откладывать важные дела он не любил.

Руководство всей операцией Бота взял на себя. Спионкоп скрытно обложили с двух сторон. С третьей должна была действовать особая ударная группа фельдкорнета Ковалева.

В ночной темени полусотня буров проехала к ущелью, рвано разрезавшему западный склон горы, и там спешилась. Заросли папоротника покрывали крутые бока ущелья. Медленно и неслышно смельчаки карабкались вверх.

Выбравшись на край, Петр долго всматривался в английские позиции, смутно видневшиеся в предрассветных сумерках. Совсем недалеко стояло несколько пушек. Возле них прохаживался нахохленный, сонный часовой. Ниже, на склоне, обращенном к северу, перед окопами тянулся глубокий оборонительный ров, выше, шагах в ста, – второй.

Петр повернулся к Коуперсу:

– Ян, батарею я возьму на себя. Взрыв и будет сигналом к атаке. Ты с ребятами ударишь по первой линии окопов. Важно выбить их оттуда, чтобы наши с фронта могли тут зацепиться. Только не торопись.

– Все будет олл райт, Питер. – Ян ободряюще улыбнулся.

– Антонис, – зашептал Петр Мемлингу, – тебе придется убрать часового. Главное – никакого шума. Ты понял меня, Антонис?

Мемлинг кивнул.

Помедлив, Петр легонько подтолкнул его:

– Ну, давай… – а чуть позднее и сам, припав к земле, тихо пополз вперед.

Оставшиеся напряженно всматривались в серую муть рассвета.

Вдруг Антонис вскочил и стремительным броском кинулся к кусту неподалеку от первой пушки. Было удивительно, как это такое громадное тело не производит шума. Часовой ничего не услышал.

Волоча за собой суму с динамитом, Петр, крадучись, подползал к вражеской батарее. Из лощинки за орудиями раздавался храп. Видимо, там спала орудийная прислуга – совсем рядом. Темный силуэт часового приблизился к кусту, где засел Антонис. Петр не увидел взмаха ножом. Только что-то хряснуло, часовой конвульсивно вздернул руку, тут же тело его грузно осело и опустилось на руки Антониса.

Через несколько секунд Петр был у пушки. Брезжил рассвет. Кто-то из спящих в лощинке закашлялся, потом кусты зашевелились – человек поднялся справить нужду. Петр уже приладил шнур к заряду и отползал, высматривая укрытие для себя.

– Джон, ты не заснул ли там у пушки? – спросили по-английски из кустов. Петр замер. – Эй, Джон, тебе говорят!

Коуперс положил палец на спусковой крючок.

Петр поспешно поджег шнур. Из кустов вышел босой, в расстегнутом мундире сержант… Он остановился, почуя что-то неладное, потом заметил быстро ползущую огненную змейку и с криком метнулся в лощинку. Из папоротника грянул по нему выстрел, он упал. Петр бросился в ближайший окоп, и тут раздался взрыв. От края ущелья ударил пулемет, зачастили ружейные выстрелы.

Сонные солдаты метались, не понимая, что происходит. А их косили бурские пули.

Началась ураганная стрельба на правом фланге англичан – восточном склоне Спионкопа: в бой вступил отряд генерала Мейера.

– Ян! – закричал Петр, подымаясь в рост. – Отсекай первую линию!

Выскочивший откуда-то капитан с лохматой черной шевелюрой, нервно поправляя белый офицерский шарф, как будто это было очень важно, выстрелил в Петра из револьвера.

– Окклив, что вы делаете? В укрытие! – закричал кто-то капитану тонким, срывающимся голосом.

– Мимо, господин завоеватель! – сказал Петр по-английски и вскинул карабин.

Капитан рухнул с пробитой шеей, шарф стал красным.

Где-то в середине английских позиций бухнула пушка, вторая. Там раздавались слова команды. Коуперс быстро продвигался по линии окопов, с ним было десятка три бойцов. Петр с остальными залег на огневой позиции батареи, не подпуская англичан к орудиям. Теперь важно было продержаться здесь до подхода своих.