И что мне следовало об этом думать? Что он меня предупредил? Что мне повезло, коли я остался в живых? Ох как мне повезло! Киллер пощадил мою семью. Но зачем он вообще явился ко мне — вот что главное.

Следующий день был просто скверным. Пока патрульная машина охраняла мой дом, меня таскали с совещания на совещание, требуя объяснений по поводу вчерашнего провала с прикрытием Джана Анло. Речь даже зашла о проверке работы всего отдела — первый случай в моей практике.

Из-за всех этих незапланированных совещаний, да еще из-за дополнительной писанины и обычной текучки я в тот вечер опоздал заехать за Марией. Мне было стыдно, что она торчит там, когда уже совсем темно. А Мария снова беременна.

Было уже больше четверти восьмого, когда я наконец добрался до комплекса. Но Мария не ждала меня у выхода, как бывало обычно.

Я поставил машину на стоянку и вылез на тротуар. И пошел по направлению к ее офису, который располагался возле служебных помещений, на первом этаже. А потом даже побежал.

Мария появилась из дверей парадного входа, и все сразу встало на свои места. Ее сумка была так набита деловыми бумагами, что не закрывалась. В руках она держала еще несколько папок, которые не влезли в сумку. И все же она умудрилась помахать мне рукой и улыбнулась, когда увидела, что я направляюсь к ней. Она почти никогда не сердилась на меня, если я опаздывал, понимая сложность моей работы.

Я так обрадовался, увидев ее! И так было всегда. Я уже давно сменил свои жизненные приоритеты: главным для меня была Мария и наша семья, а уже потом работа. И мне от этого было хорошо, и это казалось мне правильным.

А еще меня радовало и возбуждало, когда она звала меня по имени.

— Алекс! Алекс! — кричала она, пока я подбегал к ней. Местные охранники, облокотившись на решетку забора, повернулись в нашу сторону и засмеялись.

— Эй, красавица! — позвал я. — Извини, что запоздал.

— Не беда. Я тоже была занята. Эй, Рубин! Ты, никак, ревнуешь? — крикнула она охраннику.

Тот засмеялся:

— Вот ты и попалась, Мария! Ты же хочешь, чтобы на его месте оказался я!

— Ага, мечтай-мечтай!

Мы поцеловались. Охранники наблюдали за нами. Потом я забрал у нее папки и мы пошли к машине.

— Тащишь мои бумаги, — подтрунивала Мария. — Вот здорово!

— Я и тебя могу тащить, если захочешь.

— Я по тебе весь день скучала. Даже больше, чем обычно, — сказала она и снова улыбнулась. Потом уткнулась лицом мне в плечо. — Я тебя так люблю!

Она обмякла в моих объятиях, и только потом я услышал звук выстрелов. Два отдаленных хлопка. Стрелявшего я так и не увидел. Я даже не мог понять, с какой стороны донеслись выстрелы.

— Ох, Алекс… — прошептала Мария и замолчала. И больше не пошевелилась. Я даже не чувствовал, дышит ли она.

Прежде чем до меня дошло, что произошло, она сползла на тротуар. Я видел, что она ранена в грудь или в верхнюю часть живота. Было слишком темно, и в голове у меня все смешалось, и я не понимал, где рана.

Я попытался прикрыть ее, но увидел кровь, много крови — она била из раны, и я поднял Марию на руки и побежал.

Я и сам теперь был весь в крови. Кажется, я что-то кричал, но не уверен, что могу припомнить все, что произошло после того, как я понял, что в Марию кто-то стрелял и что ранение, кажется, очень серьезное.

Ко мне уже бежали охранники. Один из них был Рубин. Может, они хотели помочь. Но что ей теперь могло помочь? Я очень боялся, что не донесу ее. Она умирала у меня на руках.

До больницы Святого Антония было недалеко, и я бежал, торопясь изо всех сил, держа на руках беспомощную Марию. Сердце бешено колотилось, в ушах шумело, меня словно захватило гигантской океанской волной, готовой перемолоть нас обоих и утопить посреди городских улиц.

Я боялся оступиться и упасть, ноги ослабли и подгибались. Но я знал, что падать мне нельзя и останавливаться нельзя, пока не доберусь до больницы.

Мария — после того, как назвала меня по имени — не издала больше ни звука. Мне было страшно — может, от шока. И еще от того, что я плохо видел. Все вокруг было размыто, смазано и поэтому казалось совершенно нереальным.

Но я бежал.

Я выскочил на Индепенденс-авеню и наконец увидел впереди больницу Святого Антония и сияющую надпись «Скорая помощь». Всего в квартале от нас.

Мне пришлось остановиться, чтобы пропустить машины. Их было много, и они шли очень быстро. Я начал кричать, звать на помощь. С того места, где я остановился, мне была видна группа санитаров: они говорили о чем-то своем, но меня пока не видели и не слышали моих криков из-за уличного шума.

Выбора не было, и я осторожно ступил на проезжую часть.

Машины лавировали и тормозили, объезжая меня, а серебристый «универсал» вообще остановился. За рулем сидел раздраженный отец семейства, с заднего сиденья лезли вперед ребятишки. Никто не сигналил, может, потому, что все видели у меня на руках Марию. Или, может быть, из-за выражения моего лица.

Еще несколько машин затормозили, пропуская меня.

«Нет, мы прорвемся», — думал я. Потом сказал вслух, обращаясь к Марии:

— Мы уже в больнице Святого Антония. Теперь все в порядке, милая. Мы уже почти пришли. Держись, мы уже в больнице. Я люблю тебя.

Я добрался до противоположной стороны улицы, и тут Мария вдруг широко открыла глаза. Она взглянула на меня, проникнув, казалось, взглядом в самую глубину души.

— Ох как я люблю тебя, Алекс, — произнесла она и подмигнула. А потом глаза моей любимой женщины закрылись — в последний раз. И она ушла от меня навсегда. А я все стоял на том же месте, прижимая ее к себе, самое дорогое, что у меня было в жизни.

Мария Симсон Кросс умерла у меня на руках. Я не сказал об этом никому, кроме Сэмпсона и Наны.

Мне ни с кем не хотелось говорить о последних мгновениях, что мы были вместе; мне не нужна была ничья жалость, ничьи расспросы. Я вовсе не желал удовлетворять чье-то любопытство, не хотел пересудов и шепотков. В последующие несколько месяцев, пока шло расследование, я ни разу ни с кем не обсуждал подробности того, что произошло напротив больницы Святого Антония. Все это осталось между нами — между мной и Марией. Мы с Сэмпсоном опросили сотни людей, но ни от кого не получили никаких ниточек, ведущих к киллеру. Судебное следствие забуксовало на одном месте. Мы отследили этого безумного киллера, присланного мафией, но он, как оказалось, улетел обратно в Нью-Йорк еще предыдущим вечером; по всей видимости, покинул город сразу после того, как убрался из моего дома. В расследовании нам помогало ФБР — потому что была убита жена копа. Но убийцей был не Мясник.

В два часа ночи, той ночи, когда она умерла, я вернулся к себе домой, по-прежнему с пистолетом в кобуре, и долго ходил взад-вперед по гостиной, укачивая на руках плачущую Дженель. Мне никак не удавалось избавиться от мысли, что наша малышка оплакивает свою маму, которая только что умерла перед входом в больницу Святого Антония, где Дженни родилась шесть месяцев назад.

Внезапно у меня потекли слезы, и все произошедшее навалилось на меня и придавило страшной тяжестью. Мне никак не удавалось справиться с рыданиями, и малышка плакала у меня на руках, и я никак не мог ее успокоить.

— Не плачь, маленькая, — шептал я. — Все в порядке, — говорил я бедному ребенку. Ее терзала болезнь, и она, видимо, очень ждала материнских рук, а не моих. — Все хорошо, Дженни, все хорошо, — твердил я, хотя и понимал, что это ложь. Нет, совсем не все в порядке! Твоей мамы больше нет. И ты никогда ее больше не увидишь! И я не увижу. Бедная моя Мария, милая моя! Она же никогда никому не делала зла, и я любил ее больше жизни. А ее вот так, вдруг, отняли у нас — по совершенно непонятной причине, которую мне никто — даже сам Господь Бог! — не в состоянии объяснить.

«Ох, Мария! — повторял я, укачивая дочь. — Как могло все это случиться? И как теперь жить после всего этого? Как мне справляться с детьми без тебя? Себя я жалеть не собираюсь. Просто я сейчас не в себе. Но я соберусь, обещаю тебе. Но не сегодня».